Семечки

               

   Самые вкусные семечки были у бабы Моти. Об этом знала вся округа. К ней шли за этим лакомством на протяжении всех летних вечеров.

   Окрестные торговки семечками злились, наговаривали на бабу Мотю, придумывали всякие небылицы о ней, но ничего поделать не могли. Народ все равно обязательно шел в первую очередь к ней. И только если ее не было на привычном месте у калитки дома,  отправлялись к другим.

    Баба Мотя жила в третьем доме от угла на Сунженской. И я уже лет с шести стала ходить к ней за семечками. Торговать на улице она начинала, лишь только весеннее солнышко чуть заветривало непролазную, размочаленную колесами машин глинистую дорогу, а тропинки по обочинам вдоль домов, где предполагалось находиться тротуарам, утаптывались ногами прохожих.

   Обычно, где-то часам к шести-семи вечера, когда уже все дела на огороде были переделаны и наступало время отдыха, баба Мотя выставляла табуретку с огромной алюминиевой чашкой, полной черных, душистых зерен подсолнечника за калитку, садилась на скамеечку рядом, в ожидании первых покупателей. И они не заставляли себя ждать, потому что уже не раз, отправляемые родителями, выглядывали из-за углов в ожидании, когда же баба Мотя выйдет из дома.

   Впервые я к ней пошла самостоятельно лет в шесть. Дело в том, что моя бабушка была парализована, но могла передвигаться по дому. А в теплое время года обычно выбиралась посидеть на улице перед домом. Это был тот отрезок мира, куда она могла добраться без посторонней помощи. Ей выставляли стул со спинкой, чтобы было удобнее сидеть. Соседки, тоже выходившие вечерами на улицу передохнуть после дневных забот, как-то незаметно стали перебираться к нашей калитке. У них были свои разговоры, свои воспоминания, которые нам, малышне, были пока непонятны и неинтересны. А если взрослые считали, что детским ушам предстоящий разговор нежелателен, нас, детвору, отправляли за семечками.

    Собирались у нашей калитки постоянно четыре-пять женщин из соседних домов. Неподалеку, у другой калитки образовывался другой кружок по интересам. Иногда участники одного кружка как-то незаметно перетекали в другой. И так весь вечер, пока темнота полностью не охватывала улицу, а фонарь на стене дома уже не давал возможности различать лица собеседников, и комары, противно и нужно поющие свои песни, не изгоняли людей с улицы в дома.

    Так вот, постоянной собеседницей бабушки была тетя Поля, жившая через дом.  Однажды она протянула мне рублевую бумажку и послала за семечками. Предупредила, чтобы купила я именно у бабы Моти. С подружками я уже бывала на Сунженской и даже сопровождала их, когда они ходили за семечками для себя. Но одна… Было страшновато и любопытно.

   Я перебралась через подсохшие гребни глины по утоптанным следам прошедших ранее людей на другую сторону улицы, свернула налево и осторожно обошла полуприкрытую перекосившуюся калитку первого дома. В нем жили Калашниковы. Девочка Лена и ее брат Гена. И у них была противная собака, которая почему-то неожиданно бросалась на детей. Меня она ни разу не укусила, но здорово испугала. А ее хозяева, вместо того, чтобы отогнать пса, злорадно хохотали над моим испугом.

   Мне страшно было идти мимо этого дома, но другого перехода через месиво глины на дороге поблизости не было. Потом предстояло преодолеть пространство вдоль забора соседнего дома.
 
   Там жили старики Гусятниковы. Они слыли огородниками, хозяйка занималась торговлей зеленью на городском рынке. Забор у них был старый, ветхий, а вот собака за ним бегала огромная и злая.
 
   И я всегда боялась, что она однажды выскочит и меня покусает. А еще мне было интересно заглянуть внутрь двора. Там было на что посмотреть. Все грядки были ровненько обложены досками, дорожки в любое время года выскоблены. И нигде не было видно ни соринки, ни травинки. А на грядках заросли укропа, петрушки, каких-то других трав…

    Все эти богатства охраняет злобный пес. И мне долгое время было интересно, почему он не выскакивает на улицу через забор…

    Но вот и конец моего путешествия – баба Мотя со своей скамеечкой и пузатым тазиком с семечками. Правда, перед тазиком очередь из ребятишек. Они протягивают монетки и рубли, а баба Мотя берет один из стаканов – их у нее два: большой и маленький – и в зависимости от того, сколько дали денег, высыпает в подготовленный кулек стакан семечек.

    Вот и моя очередь. Я молча протягиваю бумажку. Баба Мотя недовольно спрашивает, есть ли у меня кулек. Я отрицательно трясу головой. Тогда она достает откуда-то из-под скамейки свернутый фунтиком кулек из газеты, механически, зацепив горсть семечек, досыпает ими и так с горкой наполненный стакан – большой, граненый, с ровной каемкой – и ловко высыпает его в кулек. Потом протягивает мне. Я негромко выдавливаю из себя слово «спасибо» и торопливо возвращаюсь назад.

   Вокруг много неожиданностей. Могут запросто отобрать кулек мальчишки. И тогда останется только горько плакать от обиды. Или кинется собака, и я могу рассыпать семечки. Или могу поскользнуться на еще не засохшей до  конца глине на дороге…

   Но на этот раз все обошлось благополучно. Я передала кулек тете Поле. Та поблагодарила и отсыпала мне горсть семечек в карман платья, угостила остальных сидящих у калитки.

   Моя бабушка семечки не щелкает. У нее парализована правая сторона. Нога еще передвигается, а рука совсем неживая. Но бабушка не сдается. Она всю свою жизнь работала. И теперь старается не быть никому в тягость. Когда тетка уходит на работу, бабушка в тазике перемывает всю посуду, а потом полотенцем ее перетирает. Ей во многом помогает дед. Оба они уже старые. Старше и тети Поли, и тети Шуры, и тети Наташи, которые приходят вечерами посидеть с моей бабушкой у нашего дома.

  Дед на улицу не выходит. Он постоянно находит себе дело во дворе. Потому что дом этот он купил совсем недавно. И еще много чего надо сделать. А силы уходят…

   Но я еще многого не понимаю. Мне интересно на улице. Я присаживаюсь рядом с бабушкой, пытаюсь грызть семечки. Тетя Поля учит меня, как правильно их щелкать. Мои молочные зубы еще не выпали, но уже стали редкими, и мне почти не удается разгрызть оболочку семечка так, чтобы не повредить зернышко внутри. И тогда я начинаю колупать его руками.

   А тетя Поля сноровисто отправляет в рот семечко за семечком, щелкает зубами, выталкивает языком шелуху. И она нависает над ее подбородком причудливой бородой. Когда ее становится много, тетя Поля машинально смахивает шелуху наземь. Таких, как она, умелиц так грызть семечки на улице немного.

   Говорят, что у местных казачек это что-то вроде доблести такой – уметь так есть семечки, чтобы образовалась как можно более длинная борода. На нашей улице в основном живут казачки, но есть и приезжие. А на соседней улице, которую все называют Большой, уже есть и армяне. Но, думаю, таких мастериц, как тетя Поля, в округе нет. Она ведь перебралась в город из станицы. И до сих пор держит корову, с которой по утрам ее муж бродит вдоль садов, по самой кромке канавы, где корова пасется. А еще он ездит куда-то за сады за бардой. Что такое барда я не знаю, но воняет от нее очень противно.

   По утрам тетя Поля отправляется на базар с флягами молока и зеленью, которую она выращивает на огороде. И днем ее никогда не видно на улице. Только вечером она позволяет себе передышку – вот так просто посидеть с товарками на скамеечке у дома, предаться воспоминаниям о прежнем житье, о том, что было до войны, о том, как выживали в трудные военные годы.
 
   И все это под щелканье бесконечных семечек, потому что, если они закончатся, всегда можно послать за ними детвору, и под шуршание сплевываемой шелухи…

   А семечки у бабы Моти действительно вкусные. Ароматные, в меру прокаленные, чуть-чуть солоноватые. И послевкусие изумительное…

   Я давно взрослая, но так приготовить семечки, как это делала баба Мотя, мне никогда не удавалось. Да, думаю, и никому другому. Потому что никогда больше я таких вкусных семечек, как у нее, не встречала.