Продавщица пирожных

Кондитерскую «Галита Реприза» на Шенкин, 32, без лишнего шума открыли
15 мая 1971 года. Ее хозяин, маленький польский еврей Абрам Шлонский,
недавно вернувшийся в Тель-Авив из Франции после 15-летнего отсутствия,
загорелся идеей подарить своему, изнывающему от жары, городу самые вкусные
пирожные, которые здесь когда-либо делали. Свой, полностью французский,
ресторанчик он назвал первым пришедшим ему в голову сочетанием слов. «Галита
Реприза» звучало ни по-израильски, ни по-французски, и полностью устраивало
его любовницу, «совершенно случайно» отвечавшую на модное в то время имя
Галит. Что такое «реприза» молодая женщина не знала, но у Абрама спросить
поленилась.
За стеклянной витриной взгляду посетителей открывалась невероятно
красивая картина: несколько десятков видов разноцветных пирожных - макароны,
мини-эклеры, фруктовые, шоколадные, красные, зеленые, - расположенных
аккуратными квадратами на специальных подносах. Их выставляли так, чтобы они
были видны и с улицы, и у прилавка, за которым обычно стояла жена Абрама, уже
совсем немолодая, уставшая дама. Сам прилавок являл собой прозрачный
прямоугольник, также заполненный пирожными. Столики и стулья для
посетителей располагались вдоль стены от входа и снаружи под навесом. Сама
кондитерская была здесь же, за незаметной с первого взгляда дверью, немного в
стороне от огромной кофеварки, которую Абрам заказал в Америке специально к
открытию. Сидевшие внутри, спиной к входу, посетители видели вечно потеющего
Абрама, выходившего время от времени с новыми подносами пирожных.
Маркус не сразу увидел, что вместо привычной его взгляду лавки
сапожника, открылась кондитерская. Он, всегда погруженный в себя, просто не
заметил, что грязные ворота сменились на сверкавшую на солнце витрину. Он не
смог отказать себе и зашел внутрь, прижимая к себе свой портфель.
Уже много лет он не видел такого великолепия. Взгляд не мог остановиться
на чем-то одном, он перебирал глазами все эти изысканные цвета, формы,
настроения. Но... сахар, его повышенный сахар. Он, запуганный врачами, не мог
себе позволить съесть что-либо подобное, и потому поспешно ретировался. Он
старательно обходил кондитерскую стороной в течение трех недель, но однажды
все-таки забрел туда по пути на работу. И увидел ее.
Она, за прилавком, слегка наклонившись, внимательно слушала невысокого
клиента, который, разговаривая с ней, пытался шутить, время от времени сбиваясь

на глупый смешок. Она отвечала ему короткими «да» и «нет», едва выдававшими
по-новому звучавший русский акцент. Маркус заказал себе кофе и присел внутри
ресторана так, чтобы она оставалась в его поле зрения. Появился улыбающийся
Абрам, заговорил с девушкой по-русски, Маркус, ничего не понимая, все же уловил
ее имя - Татьяна, Таня или, как Абрам произносил его, Тания.
Маркус сделал вид, что читает газету. Он еще некоторое время сидел и,
когда почувствовал себя неловко, заказал круглое пирожное, покрытое
карамелью, то самое, которое ему приглянулось еще в первый раз. Она подала его
на блюдце с маленькой ложечкой, и от его взгляда не скрылась какая-то
совершенно незнакомая, или, скорее, давно забытая изящная женственность.
Маркус подавил в себе желание заговорить с ней, и, не притронувшись к
пирожному, встал из-за стола. Она не обратила на это никакого внимания, только
улыбнулась, глядя сквозь него.
С того дня Маркус Айзенштадт приходил в «Галита Реприза» каждый день.
Иногда утром, иногда вечером, в зависимости от присутствия или отсутствия той,
неизвестно откуда взявшейся, девушки (он мог убедиться в этом по дороге на
работу или обратно). На иврите она совсем не говорила и поэтому к разговорам с
клиентами не стремилась, таким образом, не усложняя Маркусу жизнь. Ведь он
приходил посмотреть на нее, как если бы речь шла о картине в музее. Небольшой
кофе и, каждый раз другое, пирожное в сочетании с ее незнакомым шармом. Все в
ней было прекрасно, и она украсила жизнь Маркуса своим таинственным
появлением.
Русские появлялись в Израиле в начале семидесятых и вполне обычным
способом - прилетали на самолетах из Вены, но та девушка не была похожа на
скучных советских «сионистов», которых Маркус иногда встречал на профсоюзных
собраниях. Она была другой, и Маркус представлял себе ее появление на тель-
авивском пляже, как чудесное рождение богини из волн. Они проводили вместе
несколько минут почти каждый день, их взгляды встречались иногда, но ничто не
выдавало в Маркусе происходившего внутри него. А она, как будто осознавая
значение всего этого, подавала пирожные, разливала кофе, принимала деньги и
давала сдачу, улыбалась, кивала, поправляла волосы, так, как этого не делал никто,
никогда и нигде до нее...
Она исчезла так же неожиданно, как и появилась. В середине октября 1971
года жена Абрама снова заняла свое место за прилавком, и Маркусу стало не к
кому больше приходить. Спросить у Абрама, что произошло с девушкой, он не
решался, но два месяца спустя, за ужином, его жена Ципи поделилась с ним
сплетней, которую, по ее утверждению, обсуждал весь Тель-Авив.

- Помнишь русскую девушку, которая продавала пирожные у Абрама на
Шенкин? Ту, про которую ты однажды мне рассказывал...Да, да, ту, которая не
говорила на иврите. Так вот ее убили. Знаешь, как? Ей отравили тушь для ресниц.
Она накрасила утром ресницы, а вечером сначала ослепла, а потом застрелилась...
Или ее застрелили. Представляешь, яд сжег ей половину лица... Русские - звери.
Интересно, от кого она здесь скрывалась...
У него все оборвалось внутри. Там же, внутри, Маркус заплакал. Ципи
ничего не увидела, перед ней по-прежнему сидел тот же знакомый Маркус,
смотрящий в газету...