Конвергенция или гармония противоречий

КОНВЕРГЕНЦИЯ
Или Гармония Противоречий
http://www.fotostomp.ru


ПРОЛОГ


                «Город сольётся с дождём.
                Крыши домов Вавилона скроются под кронами пальм                Конвергенции.
                Солнце влюбится в нас…»
                (Старое индейское пророчество)

Города нет, его смыло дождём и вынесло через дренаж в Реку-Кудесницу!
Было приблизительно шесть часов тридцать две минуты пятьдесят четыре секунды, когда Пэт вернулся в Вавилон. От Конвергенции его разделяли всего сутки. Высокий и худой, шёл он по недоумённо пустынным улицам просыпающегося Вавилона. Серо голубые глаза смотрели без страха, насмешливо. Прямой, с искусственной горбинкой нос, нависал над аккуратной бородкой, а светло русые волосы прятались под красной бейсболкой.
На этом сходство заканчивается.
Город был слегка вспотевшим от утренней росы и не спешил пробуждаться. Воскресенье Вавилона неохотно отпускало из мягких и тёплых постелей своих жителей.
Мелькнула тень. Последний клаустрофоб, взращённый развёрстыми пастями парадных, робко улыбнулся солнечному зайчику, танцующему на его колене. Солнечный зайчик был шершавым на ощупь, а по вкусу напоминал ванильное мороженное. А по-другому и не могло быть – только ванильное и никак иначе!!! Ванильное…
Пэт только что вернулся из Конвергенции и направлялся туда, куда шёл долгие годы. Нужно было вернуть Вавилону то, что Вавилон утерял много тысяч лет тому назад. Теперь это было найдено, оцифровано и размещено на диске, лежащем в кармане ветровки Пэта. На самодельной полиграфии, вставленной в коробку диска, красовалась пальма Конвергенции, с надписью «Жизнь Прекрасна!!!». Пэт шёл, чтобы завершить труд тысяч его предшественников. Себе сверх-роли он не отводил, но и не забывал об ответственности, возложенной на него. Упрямый солдат стечения обстоятельств и железной воли, приобретённой в скитаниях.
Город не то чтобы ждал его, скорее городу было просто не до него…

                «Этот Вавилон не сможет жить вечно…»
                (Перевранная индейская песня)



1. Конвергенция – Откровение индейских шаманов.


…но нас этим уже не убить
мы привиты вакциной любви
танцуем под шквалом огня
свободные солнца лучи…
(неизвестный индейский поэт)

!!! Конвергенция (лат. Convergere – приближаться, сходиться) – сходство в функциях у относительно далёких организмов, образующееся в ходе их исторического развития как приспособление к относительно одинаковым условиям жизни.

                «Конвергенция развеется по ветру  и тогда из-за туч приблизится лето…»
                (Древнее индейское пророчество)

Каждое поколение живёт в своём времени, отличном от всякого иного, не пуская к себе никого, кто был бы отличен от обитателей их времени. Оно охраняет своих жителей, охраняет само себя от Непохожего, того, что может привнести в складную и размеренную жизнь, полную невзрачных радостей и никчемных забот, тревогу со вкусом адреналиновой железы на губах.
Но!
Попадая в Конвергенцию, их времена, перестают существовать, рушатся и испаряются: годы размываются солёностью и прозрачностью моря, делая людей прозрачными и гибкими, их дни тают в не сжигающей жаркости солнца, и люди теряют необходимость цепляться всеми собой за вчера, сегодня и завтра, сжигая эти умертвляющие их вещи, а их секунды теряются среди миллиардов песчинок, перекатываемых ветром – уносящим мгновения…
Мечта усмехается всем…
Оп! И больше не существует разделяющих взаимоотношения паспортных данных. Они испарились, растаяли, сгорели, стали прозрачными и укатились в невидаль.
Оп! И девушка, с едва обозначившимися вторичными половыми признаками, нежно целует седого мужчину, позабыв о том, что того, могут обвинить в, существовавшей некогда, педофилии… Их времена, стремительно скручиваясь, превращаются в не рвущиеся канаты, свитой ими любви. Никто не посмеет ни в чём упрекнуть то, что идёт от чистого сердца. Да и кто имеет на это право? Никто!
Любовь вне осуждения!
Пусть даже эта любовь лишь на миг, но это любовь, а она покрывает всё…
Как-то неважным становится твой социальный статус, наследственность и суперинтеллектуальный багаж. Всё сверх настоящее отравляется свободой и умирает в неподдельное.
И вы бежите с ошалевшими и по-доброму поглупевшими физиономиями, и с детским, оглушительно радостным смехом плюхаетесь в волны прибоя, разбрызгивая по солнцу медуз, украшая полуденное небо влажными и искрящимися звёздами.
Они улыбаются сверху, протягивая мокрые руки.
Конвергенция не принимает лишь одного – позёрства!
Она своей искренностью разоблачает позёрство, выставляет его вон, но чаще даёт шанс на реабилитацию. Каждый имеет право на ошибку, вне зависимости от её величины, просто имеет, кто без греха?! Разное сольётся в одном и не будет ничем, кроме как НОВЫМ!!!
Конвергенция - это правда, которой не верят, которой бегут, которую пытаются оболгать, поливают напалмом, загоняют в концентрационные лагеря, скармливают диким шакалам.
Это открытость, в которой видят лицемерие, похотливость и эксгибиционизм.
Это альтруизм, который принимают за корысть, посыпая его битым стеклом и запихивая в бак с отходами.
А Ей наплевать, что о ней подумают!
Она живёт своей жизнью, и не собирается переставать знать о своей неподдельности.
Всё отталкивается  от этого, и принимает чудные формы, погружаясь в медуз.

Flashback: 

Два юных индейца стоят на перекрёстке. Солнце обжигает их справа. Значит конец дня. Набедренные повязки и самодельные доски. Волн в выжженной степи более чем предостаточно. Ни одна из них не нужна не им не их доскам. Море дышит где-то рядом. Его и надо. Проблемы в выборе пути нет, но есть проблема выбора верного пути. Предвечерняя степь никогда не поделиться прохладой, хотя не мешало бы. Свернули налево, просто потому, что тропа налево показалась более убедительной. Теперь солнце светит в спину. Идти стало легче. Море волниться за недалёким горизонтом. Уже в сумерках увидели развалины древней индейской атомной станции. Её так и не достроили. Смутное время. Рушится всё недостроенное.
Проснулись в гроте, в скалах, на берегу залива. Повсюду волны. Целое море волн.
Значит вчера повернули правильно.
Старший индеец разводит костёр, младший ловит рыбу и моллюсков. Серьёзны и сосредоточены не погодам. Оба достаточно юны, чтобы всё ещё определять разницу в возрасте двумя неделями. Вопрос старшинства решён.
Позавтракали. Старший ушёл в скалы по большой нужде. Младший сидит на берегу Моря, выводит палочкой на песке слово Конвергенция, услышанное им из легенд. На левом плече у него родимое пятно. Он никогда не потеряется. Так сказала его мать.


Конвергенция – мощнейший организм, подверженный беспрестанной регенерации. Ежегодно от неё отпадали, неудачно привитые, органы. Их проблема была в том, что, привившись к телу, они пытались расти не вверх и вширь, а исключительно вглубь. Их губило собственное ханжество, невозможность честно признаться себе, зачем они полезли на глубину. Были и исключения, это те, кто просто уставал расти вместе с основным деревом. Они прорастали рядом и росли, не мешая друг другу, лишь дополняя самих себя.
Отторжение случайных попутчиков было болезненно для всего тела, но необратимость этих процессов была закономерна, и лишь укрепляла иммунитет Конвергенции.
Каждый год Конвергенция не ленилась, да и не боялась, начинать всё сначала. С нуля, и нередко на пустом месте. Есть такие вещи, что должны, возрождаясь, обрастать новым мясом, на уже утвердившемся, окрепшем скелете. Старая кожа начинает топорщиться под собственной тяжеловесностью, отвисает, делает тело уродливым и неприглядным, лишает его подвижности, закупоривает кровеносные сосуды и не даёт притока свежей крови к мозгу, рождающему Идеи.
Тело послушное мозгу – не всегда минус Свободе.
Пришельцы.
Мало кто из них пришёл в Конвергенцию случайно, долгий - недолгий жизненный путь предшествовал каждому новому приходу. Долгота пути никогда не определялась возрастом, возраст превращался в фикцию, иллюзию.
Кто-то приходил к пятидесяти годам, а кому-то для прихода было достаточно и четырнадцати. И ещё вопрос, кто из них был старше. По негласным законам Конвергенции, в момент прихода, в тот самый неосязаемый момент, когда ты пересекал черту Портала, у тебя из груди вытекал весь твой возраст, без тяжеловесного остатка, который возвращался к тебе лишь по уходу из Конвергенции. Так происходило всегда, без исключения.
Хотя нет, исключения были.
Кое-кто умудрялся пронести свой возраст на территорию Конвергенции. Таких людей было видно сразу, но они парили в вакууме их возраста, и как бы громко не пытались кричать, пытаясь разрушить гармонию противоречий Конвергенции, их не слышали. Не слышали не потому, что не хотели слушать, просто, как известно, вакуум не является проводником звука. Всё-таки это не были съёмки Звёздных Войн. Такие люди были вакуумными бомбами, готовыми уничтожить Конвергенцию зарядом собственного непонимания, что происходит вокруг. В Конвергенции законы физики не срабатывали против самой Конвергенции. Она была сапёром, умеющим разряжать эти бомбы.
Крайне деликатным сапёром.
Она обволакивала терминаторов своим теплом, весельем и верой в то, что Жизнь Прекрасна, не взирая на то, что мало кто в это верил. Главным оружием Конвергенции было то, что она ни с кем не воевала. Невозможно железной рукой заставить быть счастливыми. Заставить?! Дичайшее сочетание мысли.
Разряженные таким образом бомбы не валялись пустыми оболочками на песке, те же необъяснимые законы преображённой физики взаимоотношений, показывали им, что жить можно не только пустотой вакуума, но также и жизнью воздушного змея, радующего всех своим бесшабашным задором и безудержным весельем в поднебесье.
Идеализм, в подобного рода взаимоотношения, не всегда является минусом. Он, как бы проводник позитива в напрочь негативном бремени, отпадающем при прохождении Портала.

Trip:

Глаза. Отражение глаз в глазах. Карие в синих. Зелёные в серых. Иногда смеющиеся. Влюблённые и любящие. В уголках затаилось солнце. В зрачках плещется море. Волны глаз. Облака глаз. Хитрый прищур. Испуг и детская доверчивость. Всё время смотрят отовсюду. Не отпускают. Заглатывают. Слезятся от радости. Стекленеют задумчиво. Дарят надежду. Целуют и ласково гладят по голове. Задают вопросы и ищут ответы. Терпят и заботятся. Гневаются и прощают. Говорят за тебя и не дают тебе соврать. Обнимают и притягивают к себе.
Внезапно разлетаются во все стороны…

Портал стоял посреди выжженной солнцем степи. Стоял больше чем жизнь. Стоял все жизни всех прошедших сквозь него. Для каждого он был разным, личным и неповторимым. Каждый его помнил таким, каким хотел запомнить.
В действительности Портал не имел ничего общего с тем, что запомнилось всем.
Колючая проволока зигзагообразно опутывала Портал с верху до низу. Говоря по правде, Портал был простой калиткой, изъеденной ржавчиной, которая как язвы проела серебрянку, покрывавшую Портал.
 Какой-то приморский шутник, а может и не шутник, незадолго до прихода Конвергенции в их  местность, решил застолбить себе кусочек степи, имея свои виды на этот бетонообразный, бесплодный клок земли. Можно только догадываться. Людей знающих не попадалось, а незнающие, кроме мистических домыслов, ничего рассказать не могли.
Бесспорным и самоочевидным фактом являлось лишь то, что человек, прошедший через Портал, больше уже никогда не мог стать доПортальным.
Змея никогда не возвращается, в сброшенную, при линьке, шкуру. Так они и валяются, лохмотья сброшенных ненужностей.
Но только не у людей.
Глупо осуждать людей за их несовершенство, но так часто приходилось наблюдать картину того, как при возвращении в города, они, украдкой пробираясь к Порталу, подолгу рылись в куче лохмотий, пытаясь найти свои.
Самое печальное, что они их находили. Находили, но уже не могли в них поместиться, так они вырастали за время пребывания в Конвергенции. Но всё равно натягивали на себя и мучались от этого весь год. До очередного возвращения в республику Свободы. Летучий Остров Свободы!
Портал всегда возвращал то, что взял лишь на хранение. 

                «***ня ваша Конвергенция, нихуя не помню!»
                (Голос из зала)

Для выноса и утилизации не забранных с собой, в города, шкур, был нанят специальный человек из аборигенов, так много всё-таки их валялось, бесхозных, перед Порталом. Он сделал на этом хороший бизнес, продавая их, как сувениры, по 5 У.е. за штуку туристам.
Думается, что он продешевил.

                "…это крик тех, кто ещё не почил
                радость тех, не достал кто зубами до жил
                немой вопль певцов при сдирании кожи
                тихий шелест страниц среди дней непогожих…"
                (неизвестный индейский поэт)



2. ГОРОД – В поисках входа.


                Мечте оборвали крылья, и она научилась ходить.
                (старый индейский афоризм)

                «Потеряться не страшно, но страшно вновь не найти
                То, что было в тебе, никогда навсегда не угаснет…»
                (неизвестный индейский поэт)

… Пэт, вздрогнув, вжал голову в плечи – тень низколетящего грузового самолёта, на несколько секунд проглотила его собственную тень, на мгновенье показалось, будто его проглотил сказочный ЧудоЮдоРыбаКит. Повеяло детством и запахом школьных библиотек. Тень проглотила тень и вернула некогда потерянное что-то.
Самолёт, довольно урча, пошёл на посадку.
Когда-то, в раннем детстве, он жил у тётушки, в городе с военным аэродромом, древним кремлём и вкусным гороховым супом. С прыжками через костёр, за руку с соседскими девчонками, и с жаренным, на этом костре, хлебом. С неразделённой детской влюблённостью и разбитым до крови коленом.
Поэтому он знал, что:
Жизнь Прекрасна!!!
Улыбалось…
Ему всегда казалось, что люди – находясь в состоянии улыбчивости, вспоминают что-то сокровенное, известное лишь им одним, это не раздражало его, напротив, как-то расслабляло и позволяло ему, встрепенувшись от мелочных забот и обид, в очередной раз влюбиться, и тоже, идя на встречу потоку города – улыбаться. Самому себе и прохожим, бегущим по своим делам.
Они в ответ тоже улыбались, принимая его за знакомого. Многие потом целый день мучались, ломая голову над тем, что это за человек с уверенной улыбкой на лице приветствовал их в гуще час-пиковой толпы. Вспоминали и улыбались. Улыбались до тех пор, пока не забывали, о том, чему они улыбаются.
Забывали до очередной встречи. До очередной улыбки.
Когда смотришь на город с высоты неоперившегося сознания, юношеского максимализма, подросткового всезнания и детского плюрализма, главное не глядеть по сторонам. Если посмотришь – ты пропал, ты никогда больше не сможешь вернуться в розовое беспроблемье. Исчезнет неотъемлемое право на то, чтобы, пользуясь покровом ночи, летать во сне, на то, чтобы тебе завязывали шнурки на ботинках и покупали сладкую вату. Переводили, за руку, через дорогу и не ругали, за ободранные тобой, в прихожей, обои. Позволяли тебе снисходительно осуждать всё непонятное тебе, делить мир на абсолютности, гладили тебя по голове за то, что ты учишь неразумных родителей, как правильно жить. С лёгкостью и беззастенчивостью разрушать привычные ценности, создавая на их месте утопические и никому, кроме тебя, не нужные замки из папье-маше и зубочисток.
Безукоризненная мечта детства.
Проходит немного времени и твоя, обветренная носорасшибательными открытиями совесть, покрывается пузырями токсичного герпеса презрения к себе.
Её залечивают насмерть прививкой Патриотизма.
Из подземного перехода вышел Промис. Вечный лузер, не завершивший в жизни ни одного дела, постоянно имеющий из-за этого проблемы и обвиняющий в этом весь мир, только не себя. Он не видел Пэта более двух лет, но вместо приветствий из него полились обычные сопли мировой скорби.
-     Мир дерьмо!!! Всё и все окружающие меня дерьмо!!! В общем,  всё полнейшее дерьмо!!! – со старта зарядил баламут Промис.
- Ну, так перережь себе вены и не ной, - устало посоветовал Пэт, отмахиваясь от Промиса как от опостылевшей, прилипчивой мухи.
- ??? – такого Промис не ждал, он привык, что все его разубеждают, успокаивают, дают возможность высказать все, что накопилось в его бестолковой голове.
- Если ты отвергаешь окружающее тебя, но при этом не можешь создать ничего нового, то не лучше ли тебе покончить с собой? – продолжал «успокаивать» Промиса Пэт.
- Нет!!! Я боюсь смертиL - растерянно проблеял Промис.
- Тогда закрой рот, если не видишь прекрасного в том, что отвергаешь, но боишься отвергнуть вообще! Отвергни раз и навсегда и не мучай собой «дерьмовый» мир! – что ещё можно было посоветовать этому мудаку.
- Ты что псих, так успокаивать??? – не на шутку испугался Промис.
- Так, всё! Ты меня достал! Проваливай! А если в следующий раз ещё попробуешь именно мне ныть о своей никчемной жизни, то я лично, сам, начищу тебе табло, и может тогда ты поймёшь то, что понял каждый бомжара, каждый зачуханый оборванец! – Пэт начал закипать. Умеет же Промис так обосрать умиротворённое настроение. То, что Промис с такой лёгкостью вывел его из себя, Пэту не понравилось. Нервы ник чёрту.
- Что? – глупо хлопая рыжими ресницами, просипел Промис.
- Если ты не можешь ничего изменить, то, по меньшей мере, попробуй насладиться этим! Всё разговор окончен!!! – Пэт развернулся и, не обращая внимания на крики в спину, решительным шагом зашёл в подземный переход.

                «Никогда не ходи туда, где тебя не ждут!»
                (Древнейшее индейское правило)

Именно в один из таких дней, когда Пэт уже научился смотреть по сторонам и не бояться увиденного он и вошёл в очередной в его жизни город. Много городов довелось повидать до этого, но такого инфантильного состояния горожан как здесь, он ещё не встречал. Постоянно живя в этом городе, он никогда не мог нормально воспринимать его менталитет после частых и долгих отлучек. Не потому, что именно этот город был какой-то по особенному довлеющий Над. Нет, скорее именно Пэт не был в теме правил установленных людьми, не до конца справившимися с совсем недавно официально свергнутым тоталитаризмом. Сначала этот город укреплял веру в Сверх Горожан в своём народе, а потом не знал, что делать с агрессией народа, не понимающего, почему он, такой лучший других, а живёт хуже.
Теперь город пожинал плоды своей Сверх политики, а заодно с ним и Пэт. Невольный участник маскарада. Пришедший по своей воле. И сразу окунувшийся в омут Патриотизма.
В политику городского сектантства.
Имя тому городу – Вавилон…
Но!
Можно ли в современном обществе спрятаться от общества, отвергнув всё то, что оно навязывает? Хватит ли смелости отказаться оттого, что является основой общества? Хватит ли сил не плыть тогда, когда тебе не дают утонуть?
Пэт был глубоко порочен для того, чтобы осуждать новости дня. Он и был теми самыми новостями дня, которые когда-то пытался отвергать, но его порочность не позволяла ему захлебнуться в героическом пафосе, подаваемом под прикрытием маски пресыщенности и всезнания.
Он не собирался жить Завтра, так как оно могло умереть Сейчас. Вот он и жил Ежесекундно.
Если бы он перестал жить Ежесекундно, то у него даже Сейчас могло бы никогда не начаться. Всезнание же лишает смысла всё то, чего ради он и жил Сейчас, чего ради умирал Сейчас, чего ради вновь оживал сейчас.
Скучающее поколение всезнаек.

                «Меньше думать надо!»
                (Голос из зала)

Не имеет смысла объяснять, почему Вавилон назвали именно Вавилоном, не Пэт его так          назвал и не ему это название изменять. Можно только уничтожить, но в своё время и с другой      целью. Пэт не забывал, зачем он вернулся сюда.
Вавилон так Вавилон.
Ещё задолго до его прихода в этот город-сын из города-отца, его фантастически далёкие предки решили проблему выбора названий практически для всех, окружающих Пэта, вещей. Не такие уж они и дремучие были, как казалось в детстве, благодаря им не приходится ломать голову над миллиардами мелочей, которые стали частью жизни, привычными и откровенно комфортными. А именно комфорта так часто и не хватало ему.
С этими мыслями Пэт зашёл в метро, и его накрыло волной старых воспоминаний. Правда, не настолько старых, чтобы  возникло желание избавиться от них.

Flashback:

Напротив сидел парень с синтетически отсутствующим взглядом, нарочито обращённым в себя. Синтетические оборотни мегаполисов поедали себя трансформациями «походу». Трансформеры, вот кем они были на самом деле. Тронь такого и он трансформируется из бронзовой статуи Будды в распустившийся бутон розы или в оскаленную пасть волкодава. Таковы правила игры, и их никто собирается менять. Никому это не выгодно, так как это может привести к хаосу НеБезразличия к окружающему.
Всё выходящее за рамки понимания должно быть уничтожено, не то мировой порядок взорвётся на миллиарды самостоятельных кусочков с наличием в них понимания своей индивидуальности, а этого как раз и нельзя допускать.
Трансформер, лишившийся привычной почвы под для мимикрии, сходит с рельс, и, как беспомощное дитя, полное противоречий, начинает биться головой о стену. Правильное решение от этого не приходит, но боль ударов отвлекает от главной боли – боли непонимания того, что происходит вокруг.
Пэт видел таких людей во всех городах, во всех пригородах и иногородах. Они схожи как клоны-одноклетки. Похоже, что в своё первое вторжение на Землю, Марсиане только тем и занимались, что культивировали в среде людей особый генотип, специально подготовленный к гипертрофированной мимикрии. Культивировали и внедряли своих ставленников во все слои общества, чтобы потом, когда они вернуться с основными силами, их встретили подготовленные люди-трансформеры.
Пэт знал одного такого парня, живущего на островке, вросшем корнями в бездну. Этот островок представлял собой неровный столб уходящий основанием во мглу, курившуюся далеко внизу тяжёлым туманом. По всему периметру остров был ограждён массивным, построенным из каменных глыб, забором. На острове было практически всё, необходимое для жизни одного человека, так сказать самодостаточный остров на одну персону.
Персональный остров.
Без претензий на роскошь, но терпимо. Парень этот, в своём одиночестве, на роль Робинзона не претендовал, так как попал на этот остров не воле случая, но по причине собственной непомерной тяги к одиночеству. Особенностью подчёркивающей это являлся тот факт, что забор был построен им уже после того, как он научился управлять мощным оружием, способным уничтожать пространство взаимоотношений. Чудесное оружие!!! Оно так помогало в борьбе с  назойливыми соседями, отравляющими его жизнь своими постоянными попытками вылечит какие-то его болезни, которые якобы «способствуют прогрессирующему росту язв души». В медицинской энциклопедии, найденной на полке, он такой болезни не обнаружил. Люди окружающие его - твердили обратное.
Так в постоянной борьбе отвержения окружающего промчались годы. Он был не просто подлецом, но подлецом, утверждённым в собственной подлости, и, творя свои подлые дела, верил, что помогает… хотя на самом деле лишь чудом не убивал, да и то, как правило, это происходило вопреки, а не благодаря его подлости.
Окружающие, его, люди, учились прощать его…
Его попытка, засунув пальцы в хитросплетение шестерён мироздания, остановить механизм, не им приведённый в движение, перелепить извечный организм неодинаковости, и… и ничего. Так как ничто не в силах нарушить движение Из – В. одним словом, его перемололо в фарш очередной попытки, учитывая ошибки предыдущих попыток, измениться, - научившись считать больше, чем до одного. В своей мании величия, он пытался переделать, подладить под свои интересы и взгляды, абсолютно не учитывая наличие самобытности, неповторимости всего, всего, всего, весь мир, считая себя точкой опоры, о которую должен был притереться весь мир. Он был маленьким жалким тиранчиком, варящимся в собственном соку собственных комплексов неполноценности, съедающим себя за обедом страха – боязни. Боязни того, что люди узнают, что Он – не Он, а лишь игра в Него…
Марионетка собственных пальцев.
Пэт лучше всех знал этого человека, потому что это был он сам. Воспоминания приостановились с выходом на улицу.

Personal Jesus из окна проезжающей машины. На полную громкость, в миксе Кирилова.
Жизнь Прекрасна? (я то знаю, что да)
Эскадрилья военных самолётов взорвала перепонки и небо надругательством над звуком. Звуковой барьер был перейден, и уши заложило от нестерпимой боли звукового удара, и голубое небо покрылось шрамами выхлопа и конденсата реактивных двигателей. Самолёты в очередной раз трахнули небо, оно сморщилось, разгладилось и приготовилось к тому, чтобы быть трахнутым в следующий раз. Прохожих внизу это не касалось, «а город подумал, ученья идут».

Trip:

Маленький самолёт по диагонали разрывает лист неба. Небо масляное и  не сопротивляется. Самолёт гонит не притормаживая. Только вперёд, только вперёд. Что может его остановить? Только земля. Кадр переворачивается и зрителю становиться понятно, что самолёт просто не может выйти из штопора, а не набирает высоту. Когда все это понимают, то уже поздно. Поздно для аплодисментов, поздно для лётчика.
Керосиновый взрыв во весь экран…


Один лишь нищий, сидевший на выходе из центрального подземного перехода Вавилона, знал обо всём, и хотел об этом рассказать всем, всем, всем. Но его, вечно бормочущего под нос непонятную фразу, никто не слышал. Нищий погладил штанину проходившего мимо него Пэта, улыбнулся и счастливо залопотал под нос: Где мояМая?
Пэт, как и все, не услышал его.
    Город проглотил все звуки…
Пэт уходил всё дальше и на этот раз над его головой пролетел пассажирский самолётик, частной авиакомпании. Пэт ухмыльнулся  полупьяно и отхлебнул прямо из горлышка, так полюбившейся ему, в последнее время, Мадеры. Тёрпкость Крымского солнца успокаивала и позволяла не принимать всерьёз детские страхи плаванья в безбрежном океане, среди сложного лабиринта заминированных островов.
Персональных островов: + )))

                «В странный период моей жизни мы встретились с тобой…»
                (Голос за кадром)



3. Конвергенция – Единение.


                … будни серых дней, что идут, как братья уродцы
                гений кисти, нанесши на холст, лишь один мазок
                превратит систему, что кружит на месте по месту
                в праздник ярких вспышек, весёлых огней хоровод...
                (неизвестный индейский поэт)
               

                «… два, чистых сердцем, потерявшись в пространстве,
                среди развалин, найдут, Храм Единения Империи Солнца…»
                (Древнее Индейское Пророчество)


После того, как Смарт кончил в четвёртый раз, и ошарашенный своим мужским подвигом, неожиданным для него самого, чего не случалось на его памяти последних несколько лет, изумлённо, нежно и ласково смотрел, на раскрасневшуюся и тяжело дышащую Нату. У него и самого сердце билось о рёбра. В нескольких метрах от них шумело медузами, невидимое ночью, но легко угадываемое интуитивно, Море.
Такой взаимоотдачи мужчина-женщина он за свою жизнь не мог припомнить более двух-трёх случаев, не считая судорожного подросткового секса, когда всё равно где и с кем. Ната была ошарашена не менее чем Смарт, впервые в жизни она испытала оргазм. Не один, а сразу несколько, один за другим. Прикушенные губы и сорванный голос. Испарина и ощущение полного отсутствия утомлённого и удовлетворённого тела.
Всего лишь несколько дней назад она стала женщиной. Смарт был её первым мужчиной. Желанным мужчиной.
Конвергенция дала необыкновенную силу телам. Необыкновенное Единение. Это настолько вымотало обоих, что теперь они просто лежали на покрывале, под пальмами, и не шевелились. Просто молча смотрели друг на друга, едва повернув к друг другу головы. Просто. На какое-то время Ната уснула. Смарт, с нежностью, поцеловал родинку Наты, темневшую на верхней губе, справа.
Через полчаса Ната, очнувшись от благодарного забытья, потянулась, глубоко вздохнула и, полуобернувшись, притронулась к руке Смарта. Спросила:
- Что чаще ты делаешь: трахаешься, занимаешься сексом или любовью?- Глаз её видно не было, но интонация в голосе была требовательна, хоть и не напориста.
- Когда я безобразно пьян – я трахаюсь, когда трезв – я занимаюсь сексом, когда навеселе – я занимаюсь любовью. Первое случается чаще, второе почти никогда, а в третьем случае я неизменно влюбляюсь.- Вопрос несколько обескуражил Смарта, мало кто из его девушек задавался подобного рода вопросами сразу после секса. Хорошо хоть ответ был припасён заранее. Домашняя заготовочка.
- А ты не думаешь, что подобная позиция может разлучить нас? – Слова Смарта встревожили Нату, слишком они были хорошо продуманы и сформулированы, даже чересчур хорошо, для спонтанного ответа.
- Я так не думаю,- продолжил своё объяснение Смарт,- мы не делим с тобой ничего того, что может нас разделить. Только по этой одной причине я знаю, нет ничего, в чём бы мы могли разочароваться. У нас нет ни одной точки соприкосновения, в которой наши взаимоотношения могли бы протереться. – Получалось не так складно как вначале, но зато куда более искреннее.
- Я не хотела бы, чтобы они протёрлись. – В голосе Наты проскользнула радостная улыбка.
- Значит, они не протрутся! -  Уверено сказал Смарт, даже чересчур уверенно.
- Так чем же мы тогда с тобой занимались всё время? – Вернула Ната разговор в прежнее русло.
- Ты ни разу не видела меня ни безобразно пьяным, ни абсолютно трезвым. Дальше продолжать? – Сил и слов для продолжения объяснений не было.
- Нет. Не надо. Я поняла. – Ната вновь улыбнулась. Потом призадумалась и продолжала расспросы, вместо того, чтобы просто дышать Морем. – Смарт, а почему ты меня любишь. Именно меня, а не кого-то другого?
- Открой глаза и взгляни поверх голов, ты увидишь восход Солнца! Вслушайся в шум толпы, и ты услышишь детский смех! Раздвинь мусор городов, и ты найдёшь прекрасный цветок! Отбрось предрассудки общества, и ты поймёшь, моя любовь – для тебя! Если я смогу ответить тебе на твой вопрос – я разлюблю тебя. – Озадачено пробормотал Смарт.
- Спасибо, это прекрасно. -  Помолчала, добавила. – Скажи, почему ты выбрал меня, и почему я захотела быть выбранной тобой?
- Мы вместе потому, что мы идём одним путём, но разными тропами. Это и есть та чудесная близость разностей, которой не хватает людям, живущим далью близостей. – Что ещё можно было добавить к сказанному.
- Это почти одно и то же, что ходить по краям одной пропасти, но никогда не прикасаться друг к другу. На самом деле, такое положение вещей великое искусство, которое дано не всем. У нас с тобой пока еще, получается, идти этим путём. Я рада этому.
- Было бы странно, если бы именно мы с тобой огорчались этому, - пытаясь разрядить обстановку Смарт перевёл разговор на другую тему. Резко и неожиданно, как он делал всегда, когда не хотел продолжать разговор в том русле, что пытались навязать ему против его воли. – Знаешь ли ты, кто и зачем изобрёл эскалаторы в городах? А кто изобрёл лифты? И зачем в лифтах есть красная кнопка «Стоп»? И сколько детей появилось благодаря этой кнопке?
- Ужасно забавная мысль, надо как-то прозондировать этот вопрос. Мне понравилось. – После серьёзного разговора, так вовремя прекращённого Смартом, Ната расслабилась и улыбалась ему своей прекрасной детской улыбкой.


Flashback:

Пока старший индеец делает свои дела в скалах, волна спадает, Море отрезвляется гладью. Воткнув доски в песок, юноши, оперевшись спинами о них, пьют матэ. День не должен пропасть. Три места куда пойти в штиль. Три станции. Солнце, ветер, термоядерный синтез. Когда-то две первые назвали экспериментальными. Так они и умерли, в струпьях эксперимента.
Убирают бомбилы и карибасы в сумки. Матэ взбодрил. После него солнце уже не испепеляет, лишь немного покусывает. Надо идти, матэйна спасёт не на всю жизнь.
В тот год Море взломало берег, залив почти весь полуостров собой. Отсюда и несметное количество москитов. Безжалостный и вседостающих. Но к счастью не днём. Вокруг зловонное болото разлагающегося Моря.
Старший идёт, изредка подбирая осколки разбитых зеркал. Они на верном пути. Осколков всё больше, начинают попадаться крупные.
Наконец-то забор с домиком. В домике ветхий воин. Он пьян и неряшлив. За щепотку матэ подводит их к прекрасному, пусть даже почти целиком разворованному местными жителями-мародёрами, сооружению.
Юноши переглядываются между собой. В древних индейских книгах существует только одно сооружение, подобное по структуре этому. Очень похожее на это. Очень.
Место, в котором самые заклятые враги, при встрече, становятся друзьями, братьями навек.
Дрожь благоговеенного трепета, волнами, от пяток, поднимается вверх по бронзовым телам юнош.
Храм Единения Империи Солнца.
Храм Конвергенции.
Так написано в пророчестве.


Смарт жутко не любил пользоваться презервативами, да и Ната тоже, не взирая на её недавнюю девственность в вопросах тесных межполовых отношений. Это в своих городах они были «благоразумными» людьми, но этой ночью, под пронзительно глубоким, усыпанным громаднейшими звёздами небом Конвергенции, на них нашло какое-то бесшабашное, почти детское веселье.
Под небом Любви.
Они настолько прониклись доверием друг к другу, что сочли кощунством использовать этой ночью, в их отношениях, «посредников».
Смарт, со счастливой интонацией в голосе, игриво сумничал, - Меня претит от испражнений прорезиненной любви, стеснённой ремнями безопасности. Перестраховка прекрасного, максимализм искусственности, растление чистоты помыслов меркантильностью чувств, очерченных контуром кодекса умолчания о сопереживаемом!
Ната вновь потянулась к Смарту, но через пол часа оба поняли, пятого раза не будет. Это их не огорчило.
Зачем пресыщаться бесплодными попытками, доставить друг другу удовольствие.
Это от них никуда не убежит, так зачем же пытаться догнать то, что и так уже в их руках. Смарт приподнялся на локтях, кое-как развернулся и по детски уткнулся носом в налитые кровью соски Натиной груди. Смарту всегда нравились девушки с большой грудью. Большой и аккуратной. Ната на свою пожаловаться не могла, да и Смарт на неё не жаловался.
Находка для психоаналитиков.
Смарт достал стоявшую рядом, в песке, бутыль Кальвадоса. Он подкреплял их силы на протяжении всей волшебной ночи. По глотку после каждого раза. Волшебного раза. Волшебный Кальвадос. Крепкий аромат яблок, смешанный с запахом мускуса, исходившим от Наты, кружил голову и побуждал к действию.
Ната сама выбирала место для этой ночи. С видом на Конвергенцию. На Храм Конвергенции. С небольшого расстояния Конвергенция напоминала сказочное животное, сияющее, вспыхивающее и переливающееся всеми огнями радуги. Оно то протягивало яркие щупальца к небу, то разлеталось во все стороны залпами салюта. Только один человек знал, как живёт это животное. Своих секретов он никому не выдавал. Да и не нужно.
Прекрасное не нуждается в объяснении.
В «Муссоне» играл Спайдер по очереди с Фишом. Играл именно так, как того просили в тот момент их уставшие тела, их непогрешимые души.
На какое-то время Ната и Смарт замерли, думая каждый о своём. Потом встрепенулись, как по команде, встали с покрывала, и в свете, пробившейся из-за туч луны, пошли смывать пот оргазмов, обменивая его на солёность другого энергетического содержания.
Сет Спайдера эхом отражался от их красивых, удовлетворённых тел и возвращался на танцпол, заряженный гиперсексуальной энергией.
В ту ночь Земля перестала вращаться вокруг Солнца. В ту ночь все небесные светила вращались вокруг Конвергенции.
Море вернуло силы, но искушать судьбу нелепостями они не стали. Они лишь посильнее прижались друг к другу и так и заснули, прямо под пальмами, в пяти метрах от ласкового Моря. Музыка накрывала их ритмичным туманом, и им снилось, что она стала чем-то живущим в них, чем-то органичным и неотделимым от них. И Смарт и Ната улыбались во сне. Им было от чего улыбаться.


Trip:

Двенадцать лучей во тьме. Двенадцать лазерных пушек. Двенадцать потоков солнечного света. Двенадцать отражений зеркал. Двенадцать шероховатых столбов, двенадцать опор. Двенадцать сторон света. Двенадцать времён года. Двенадцать состояний души. Двенадцать жизней и смертей. От того что, потому что и вопреки.
В центре лучевого потока, круга – высится столб с ослепительным шаром наверху. Шаром, собирающим в себя все двенадцать состояний всего.
Шар – это центр. Он главный. Всё остальное лишь даёт ему силу, работает на него. Он накапливает эту силу и единым импульсом, раз в двенадцать мгновений, выстреливает ей в сотни тысяч рук, ног, тел.
Момент истины. Момент Единения.
Конвергенция.


В ту ночь, когда Ната решила, что ей пора стать женщиной, она даже и не пыталась морализаторствовать по этому поводу. Ей было почти восемнадцать лет и тело уже томилось от неудовлетворённости, и непонятного, пока, желания. В городах не было никого, с кем бы она хотела провести первую ночь не сама. Или просто она не могла распознать этого первого, за масками. В Конвергенции же глаза разбегались, столько здесь было красивых и умных людей. Проблема выбора самоустранилась, когда к ней, пьющей, сухое белое вино
, в баре, подошёл Смарт. Его нельзя было назвать писаным красавцем, но в нём было нечто такое, что отмело бы любые сомнения, будь они у Наты в отношении Смарта. Этим нечто были его глаза, добрые, честные и понимающие, даже какие-то отеческие. Их открытость и глубина были на столько подкупающими, что для сомнений не осталось места. Это и был тот человек, в постели с которым должна была быть обменена девственность на женственность.
Когда Смарт первый раз вошёл в неё, то даже не поверил в то, что Ната была девственницей, настолько её организм хотел и был подготовлен к сексу. Не с каждой женщиной, у Смарта, всё проходило столь же гладко, как с этой, не умудрённой опытом, девушкой.
После этого случая они не расставались друг с другом вплоть до того момента, пока она не уехала в свой город. Это произошло задолго до её реального отъезда из Конвергенции. Наверное, самое больное и страшное в Конвергенции, когда люди исчезали из неё задолго до исчезновения. Ната не выдержала, открывшейся ей, свободы и однажды, ночью, пробравшись к Порталу, отыскала свою сброшенную шкуру ненужностей и натянула, с треском, на себя. После этого Смарт, будучи с Натой, не находил её. Она проходила рядом, но он не видел её.
Она стала невидимой для Конвергенции. Для Смарта…


                «Заебал ты уже своими росказнями про Конвергенцию!»
                (Голос из зала)


… в ночь её окончательного исчезновения Смарт пришёл в сувенирную лавку к Пэту, где тот подвизался на невнятных правах, с бутылкой медовой, с перцем, горилки и решительно предложил Пэту напиться вдрызг.
Банальное мужское решение, которое на самом деле ничего не решает.
Пэт поддержал его, были свои причины на то.
Одной бутылки оказалось позорно мало, второй тоже мало. На третьей бутылке, принесенной баламутом Промисом, вырубился свет во всей Конвергенции. После этого вырубился Пэт. Смарт так и не смог вырубиться, как ни старался.
Горечь утраты нейтрализовала действие алкоголя. Чёрт побери!


                …как прожить не боясь
                и как выстоять, не упасть
                как давать не занимая
                и как брать не принуждая …
                (неизвестный индейский поэт)



4. Город. – Подонок её времени.               


                Мечта перестала мечтать, и стала серой обыденностью.
                (Старый индейский афоризм)


                «…и взлетев на острый пик Джомолунгмы,
                я исполнился жалости к тем, кто в ней не нуждался
                к тем, которые знают, куда и за чем следуют
                к тем, которые жизни в пути поучают…»
                (Неизвестный индейский поэт)


Несколько последних часов Ленка сидела в Интернет-кафе. Проводила свой ежедневный Интернет-обход, близких ей по духу, сайтов. Расписание обхода неизменно начиналось с чашки кофе, который здесь был великолепен. Все администраторы знали её, как ежедневного посетителя и всегда держали для неё компьютер с видом на вход. Ленка любила видеть всех входящих, но не любила оборачиваться. Прихоть, но администраторы ей потакали. Ленка сумела понравиться всем, хоть ничего и не делала для этого специально. Она это знала и не стеснялась пользоваться своими привилегиями. Глупо было бы стесняться этого. А дурой она не была.
Первым делом она зашла на подпольный сайт Конвергенции, которого как бы и не существовало в сети, оставила там несколько шифровок в форуме. Шифровок пронизанных ожиданием и Солнцем. В ответ получила несколько ответных от Комитета.
Далее просмотрела свежие релизы на Ню-Мю, покопалась в конференции и получила заряд бодрости от знакомых - не знакомых во фри-спиче, там за острым словцом в карман не лезли. Свежий фото отчёт, с последней вечеринки, на 44100, рассмешил и порадовал найденной фотографией, её, в окружении каких-то придурков, которых она вспомнить, хоть убей, не могла. Главное, что она была узнаваема на этом фото. Увидав в обзорах интервью со знакомым ди-джеем, зачиталась, но была отвлечена очередной чашкой кофе, услужливо принесенной администратором. Похоже, что он на что-то рассчитывал, но ему здесь ни фига не светило, кроме вежливой улыбки. Беззастенчиво обаятельной улыбки.
Чашка кофе напомнила о том, что почта не проверялась со вчерашнего дня. Зайдя на свой почтовый сервер Ленка с негодованием выматерилась. Тихо, но от души. Спамеры завалили её ящик своим дежурным дерьмом, хорошо хоть на сайте была такая услуга, как анти-спам. Но спамеры были закалёнными бойцами в битвах за право портить всем настроение, и так просто не сдавались. Ленке было наплевать на их планы, и она просто нахрен всё уничтожила, через анти-спам. Улыбнулась, зная, что завтра спама в ящике меньше не будет, но если с ними вообще не бороться, то можно за неделю похоронить свой ящик. А Ленке этого не хотелось.
Война за место в ящике продолжалась. Комическая война.   


                «…невидимая сеть опутает Вавилон, через которую люди устремятся к мечете…»
                (Древнее индейское пророчество)


Покончив с обходом, Ленка зашла поболтать на Грув. Чат сторонников Конвергенции. Подпольный чат. О нём знали многие, но боялись скомпрометировать себя, в глазах правительства Вавилона, нахождением там. Лишь смелые духом общались в нём. Правительство держало их на контроле, но пока не трогало, полагая, что угрозы с этой стороны его целостности быть не может. Приваты же в этом чате были непробиваемы даже для полицейского департамента Вавилона.
В Груве всегда были люди, которым можно было без стеснения и оглядки доверить самые наисокровеннейшие тайны. Всё невостребованное, скрытое внутри себя, находило свою реализацию, отражение здесь.
Несколько лет назад обстоятельства в жизни Ленки сложились таким образом, что не найдя иного выхода из крайне тяжёлой ситуации, она решила покончить жизнь самоубийством. Всё бы хорошо, только вот у неё оставался оплаченный абонемент в Интернет-кафе, на одиннадцать с половиной часов доступа в Интернет. Отдавать его она никому не собиралась и решила, «напоследок», заскочить в своё любимое кафе, попить кофе, поболтать в Груве. Когда всё её время в сети истекло, о суицидальных окончательных мыслях она и вспомнить не могла. Проблем вроде как больше и не существовало, хотя никуда они не делись, просто пришли простые и ясные решения, как с ними бороться.
Ни один из современных психоаналитиков, не смог бы сделать за месяц для пациента столько, сколько сам «пациент» в состоянии был сделать для себя за час, сидя в Интернете. Многие «униженные и оскорблённые» находили здесь своё виртуальное пристанище, свой виртуальный мир, виртуальный микрокосм, в котором никто и никогда не обидит их, напротив, скажет тёплое слово, подбодрит и поддержит в тяжёлую минуту. Ну, а тех, кто мог бы обидеть, а таких в сети всё-таки было немало, можно было просто выкинуть в Игнор, и опять пребывать в благодушном настроении душевного покоя и взаимопонимания.
Грув был этим убежищем.
Разные люди сидели в чате: для кого-то это был просто способ деликатного убийства времени; для кого-то политическое убежище их кровоточащих душ; кто-то приходил для того, чтобы обложить всех ***ми; кто-то для того, чтобы подцепить себе девочку на ночь; или просто для того, чтобы реализовать свои извращённые сексуальные наклонности, хотя бы в виртуальном мире; кто-то же сидел целыми сутками и молчал, наблюдая за чатом, как за аквариумом с забавными рыбками.
Но был один малочисленный вид людей, заходивших туда, они приходили в сеть не для того, чтобы лечиться, они приходили для того, чтобы быть докторами.
Опасными докторами. Теми докторами, в которых всегда влюбляются пациенты.
Так, несколько лет назад, в момент суицидального порыва, в чате, где Ленка чувствовала себя, как дома, появился Пэт.
Через семь часов общения с ним, она пришла в норму, Жизнь опять улыбнулась. Но тогда она ещё ничего не знала о нём, а он не спешил рассказывать, лишь внимательно слушая да изредка задавая, направляющие беседу в нужном для него русле, вопросы. Те скупые вопросы, что и спасли Ленку от глупости.
Теперь Ленка сидела, и полными слёз глазами смотрела, в постоянно обновляющийся, каждые пятнадцать секунд, мирок, мелькающий на мониторе. Сидела и пыталась вспомнить, каким же был Пэт в реале. Пэт ушедший однажды по заданию Комитета и пропавший на год. Её Пэт. Её милый и добрый подонок. Симпатичный подонок. Герой её времени.
Её любимое животное…

Flashback:

                «Не везёт только дуракам и ленивым!»
                (Старая индейская мудрость)

… их взаимоотношения всегда имели две последовательные особенности:
1. Из них двоих, ей, кроме него, больше никто не изменял.
2. Они оба любили одного и того же человека: она его, а он себя.
Он был самодовольным баловнем судьбы, всё ему давалось легко – походя… он ненавидел сопротивление, но оно возбуждало его. Человек не сопротивлявшийся становился безынтересным ему. Мёртвый червь не привлекает рыбу. Неподвижная приманка не вызывает интереса хищника, а именно хищником, в понимании Ленки, Пэт и являлся.
Цинично нежный, сентиментальный хищник, страстно-холодный предатель надуманных идеалов и ценностей, не существующего, вне его фантазий, мира.
Иногда он хотел, было устыдиться происходящего, но его улыбка, заявляла Ленке, что покраснеть у него не выйдет, слишком уж он был доволен собой.
Но, будучи безудержно ветреным певцом бездомных крыш, Пэт имел одну, неожиданно настоящую черту: если он был с кем-то, то он был с этим человеком на 10000000000000%!
Он был с ним и для него. Только для него!
В этом смысле он никогда не предавал Ленку, хотя и был предателем. Дающий надежду, исчезая, обкрадывает окружающих, любящих его людей, обкрадывает их доверие, превращая романтиков в циников.
До тех пор, пока опять не возвращается к ним. А возвращался Пэт всегда. Карлсон, шептала в такие минуты Ленка. К ней он возвращался всегда и отовсюду. Она привыкла к его выходкам, хотела думать что привыкла. Каждый раз это было как пощёчина, но в место удара сразу влетало несколько десятков жарких поцелуев. Ребёнок, не повзрослевший ребёнок-одиночка. Так он всегда оправдывался перед ней за свои поступки. Считал, что даже болеть не может потому, что он одиночка. Ленка же отвечала ему: «Дружище! Сильные не болеют, и не потому, что они одиночки, а потому, что они сильные!». В такие минуты они бывали необычайно близки.
Соратники и единомышленники.


                «он замёрз изнутри, но страшился согреться, воин, лишённый корней…»
                (Старая индейская песня)

Он не умел слушать других, был как ёж, колючий снаружи и мягкий внутри, на любое воздействие молниеносно отвечал противодействием. Он хотел, было любить, но не знал как. Ему всегда нравилось получать конкретные, честные ответы, пусть даже «не знаю!», на конкретные вопросы, и когда он этих ответов не слышал, то взрывался, и начиналось то, за что о нём все говорили, что он не умеет слушать других. Он любил задавать вопросы, крайне неожиданные и неприятные, и как ни странно, получать такие же ответы.
Пэту не важно было побеждать везде и всегда, ему куда важнее было знать, что он может это сделать. Наверное, именно по этому он редко доводил свои победы до конца, уходя с поля боя в тот момент, когда над степью заблуждений раздавался ликующий гул успеха. Уходил с более чем довольной улыбкой на лице. Ведь впереди были новые салюты торжества.
Тщеславие высшего порядка?
Он был для Ленки как мысль: без него было пусто, а с ним больно. Больно оттого, что своим теплом он утверждал веру в добро, и только-только согретому в его лучах человеку, едва вырванному из холода, становилось ещё холодней и безысходней.
Вспышка света, в кромешной тьме, ослепляя, лишает зрения, превращая всё в дезориентированное, размазанное по всей Вселенной пятно.
Яркое Нечто…
Ничто не казалось ему столь непостоянным, столь неуверенным, как пребывание в какой-то одной точке планеты. Дела Комитета, постоянно носили его повсюду. Со временем он даже стал испытывать своего рода социальную клаустрофобию, когда видел себя утром в одной и той же постели, с одной и той же девушкой, в одном и том же городе. Неудовлетворённость духовная, гнала его постоянно вперёд, не давая возможности, прирасти корнями к двуспальной кровати.
Те, кто знал его получше, или думали что знали, не удивлялись его постоянным перемещениям. Они настолько привыкли к тому, что Пэт бродяга Вселенной, что, узнав от него, что он до сих пор никуда не уехал, удивлялись этому куда больше, чем его перемещениям в пространстве.
В шутку знакомые называли его «Просветлённым Бомжем».
Ленка часто присутствовала при том, как после разговора по мобильному телефону, Пэт начинал собирать вещи. На это ему хватало пятнадцать минут. Что бы исчезнуть на год.
Вещи он подбирал таким образом, чтобы в любой момент рвануть в путь, имея при себе всё необходимое, не имея при этом ничего лишнего. В Натовский вещмешок, доставшийся ему при случае, в таких мешках в Вавилон присылали из-за океана гуманитарную помощь, он клал: пару шорт – на лето, одни штаны, пяток футболок, свитер, несессер с мыльно-рыльными принадлежностями, витамины, ноутбук в котором хранилась самая важная информация, рулон туалетной бумаги, полотенце, два десятка пар носков и Натовскую же кружку термос из нержавейки. Блок сигарет он покупал, уже выйдя из дома. Мобильный телефон со встроенной цифровой камерой и антиударные, пыле – водонепроницаемые часы входили в комплект не рюкзачной, но наиболее необходимой амуниции. Всё, что не вмещалось в его вещмешок, он оставлял в том месте, из которого в тот момент выдвигался.
Часто случалось так, что к очередному «отрыву от лености», у него накапливалось вещей в несколько раз больше, нежели он изначально туда принёс, и тогда он понимал, что слишком долго просидел на одном месте. Несуразность накопленных вещей вызывала у него улыбку, и он начинал грандиозную раздачу накопленного барахла.
Кто он, откуда он, никто, кроме Ленки не знал. У других он никогда ни о чём не расспрашивал, о том, что касается их личной жизни, привычка, выработанная годами, о себе же рассказывал, что в том городе, в котором он родился он не жил ни дня, а в том городе, в котором провёл детство, он не рождался. Пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы пересчитать те города, в которых он жил. Везде, где он проводил более трёх дней, но не как турист, он считал, что жил в этом городе.
Однажды у него спросили, был ли он в городе Н., на что он ответил: «Да, я там был один раз, когда моя мама была беременна мной!».
Так продолжалось до тех пор, пока он не встретил Ленку.


                «- Это тот самый пафосный?
                - Ага, пАднАк АднАзнАчна!!!»
                (Шёпот за спиной)

Ленка помнила, как Пэт объяснял ей свою неусидчивость, своё стремление бежать куда-то:
- Такая позиция очень удобна, особенно, если ты идёшь к чему-то манящему,  - говорил он, - неизведанному. Тебе не нужен дополнительный стимул, ты не можешь остановиться. Если ты летишь, то хочешь взлететь выше самой высоты. Если ныряешь, то желаешь нырнуть глубже самой глубины. Этот тот размах крыльев, о котором мечтает каждый воробей.
Никогда не нужно стимулировать то, что само в состоянии генерировать себя, а именно жажду. Жажду, которая превращает тебя в абсорбент, поглощающий всё, всё, всё! Заратустра гонимый этой жаждой, взбирался на горы, подальше от людей. Он пошёл так далеко, что наконец-то понял, ему надо вернуться в долину, чтобы говорить людям, а не онанировать в пещерах перед медведями.
Такие люди, они как конденсаторы, которые постоянно накапливают в себя энергию окружающего мира, но лишь за тем, чтобы всё, до последней капли, выплеснуть обратно, в пресловутый окружающий мир.
В моменты «отрыва от лености», всё тело начинает протестовать против всего, что тебя окружает. Ты разваливаешь привычный уже тебе мир, сам разваливаешь, добиваясь того, чтобы всё привычное разлетелось вдребезги, ты с удовольствием сжигаешь все мосты, рвёшь старые дневники, выбрасываешь тысячи архивных фотографий. Без сожаления раздаёшь, некогда дорогие тебе вещи. Ты напиваешься и не можешь напиться. Ищешь и не можешь найти. Находишь и выбрасываешь, так как нашёл не то, что искал.
Люди приходят к тебе, в надежде согреться твоим теплом, но уходят ещё более замёрзшими, так как в тебе забыто чувство тепла. Ты излучаешь энергию, но толку от неё ни на грамм, от твоей холостой энергии. Мысли бьются в голове, как посуда на кухне. Из их осколков ты пытаешься склеить китайскую фарфоровую вазу эпохи династии Мао, но всё что у тебя получается, в лучшем случае, общепитовская тарелка.

                «И носило меня, как осенний листок, я менял города, я менял имена…»
                (Песня за кадром)
 
Размышления прервало дребезжание вибро вызова мобильного телефона. Пришёл отчёт о доставке сообщения абоненту. Абонентом был Пэт. Значит, он появился в Вавилоне.
Карлсон вернулся. Карлсончик!


                «… где спрятались те, кто мной не обижен,
                я отброшу иллюзии, как свой хвост ящерица.
                останусь калекой?
                за то выживу!»
                (неизвестный индейский поэт)



5. Комитет. – Радио «Голос Конвергенции».


                «Играть в Игру, захлопнув за Игрою двери».
                (Неизвестный индейский поэт)

                «Когда в дом стучится беда, не спеши не впускать её,
                а вдруг это счастье!».
                (Старый индейский афоризм)


Пять человек сидит в полутёмной комнате. У одних лица растерянны, у других задумчивы. Они просмотрели видеоролик несколько раз. Включили свет и сразу стало видно разбитое, изуродованное лицо Пэта, сидящего в сторонке. По его лицу ничего невозможно понять, на столько оно расплылось в сплошном кровоподтёке.
В Комитете не принято было расспрашивать, Пэт же за всё собрание не промолвил ни слова. Просто сидел и перематывал, раз за разом, полученный, в мульти медийном сообщении, на мобильный телефон, видеоролик, длинной в двадцать одну минуту сорок две секунды.
«Перемотай ещё разок, может, что поймём на этот раз», - сказал один из пяти.
Пэт встал молча, погасил в комнате свет, включил громадный, на пол стены монитор. Без привычных, по кинофильмам, шипенья и треска сразу пошла запись:
«Вас приветствует Падрюга Ася!» – сказала в ролике, сидящая на стуле девушка. На первый взгляд ей было от  восемнадцати до двадцати одного года. По записи сложно было судить, из-за того, что изображение было чересчур увеличено и несколько расплывалось. Лицо было спокойно и уверенно. Можно даже было сказать, что иронично-спокойно, саркастично-уверенно. Черты лица не были идеальны, но что-то было подкупающе обезоруживающее в безкомпромисном, твёрдом и… и доброжелательном взгляде, волевом подбородке и красивых глазах. Небольшие, овальной формы очки, делали лицо только лучше, даже как-то задорней. Фигура скрывалась под ворохом рубашек и кофт, но на вскидку можно было предположить, что она скорее среднего роста, чем высокая или низкая. Правой рукой она обхватила грудь, левая свободно свисала вдоль стула. Голова в течение разговора постоянно меняла положение, но взгляд при этом не уходил в сторону, не терялся. Всё время целился в предполагаемого зрителя.
Голос у неё не дрожал. В нём не было слышно ни надрыва, ни вызова. Она говорила так, какбудто бы знала, что её не смогут не послушать, не захотят не услышать. После того, как она представилась, через её лицо, как лёгкий ветерок, проскользнула улыбка. В этот неуловимый момент, она стала прекрасна. И это ощущение внутренней красоты и искренности, не отпускало до конца ролика. Она продолжала:
«Я и, хотя впрочем, неважно кто ещё, представляем собой инициативную группу тех, кто условно называет себя Радио «Голос Конвергенции». Вы, в частности Комитет, никогда не хотели слышать нас, простых граждан Конвергенции. Вы говорите, что ваша политика, ваша игра – это политика абсурда, Игра абсурда. Разве вы сами не догадываетесь, что это звучит абсурдно?
Вы говорите, что берёте любую идею, доводите её до абсурда и в виде абсолютного абсурда подаёте на тарелочке публике, и уточняете, что доводите до абсурда лишь те идеи, которые не служат вашим целям и задачам. Идею же полезную вам, вы культивируете и используете для абсурдизации всех прочих идей. А что, если сама публика доводит, таким образом, подкидывая вам повод, до абсурда самих вас?
Вы говорите, что вокруг много примеров вашей работы - различного толка про - режимы, которые, по вашим словам, вы привели к власти. Всё, что о них могут сейчас вспомнить, так это лишь их чудовищность!
Вы говорите, что вы вне политики, но при этом пытаетесь решать политические задачи. Что это, близорукость или непонимание того, что Играют вами?
Вы оставляете за собой право решать что нам полезно, а что вредно. Да кто дал вам это право – заставлять людей быть счастливыми?!
Группа людей, довлеющая над каждой отдельно взятой личностью, столь же опасна, как и личность, подминающая под себя группу людей. В первом случае существует риск стать «одним из» или «никем без». Личность растворяется в группе людей, и становиться одной из множества, или никем без этого множества, в котором она растворилась.
Однообразию, наше категоричное нет!» – Впервые проявила эмоции Ася. Продолжила:
«Во втором случае, тирания или диктатура, как угодно, уничтожает, возможно, даже из лучших побуждений, любое свободомыслие, лучше сказать разномыслие. Тем самым убивает любую индивидуальность, каковой считает только себя.
Как в первом, так и во втором случае, всем руководит Страх Гордости, опасающейся, что кто-либо иной может быть лучше и своим превосходством принизит их «значимость». Это заурядный комплекс неполноценности.
Все люди чего-то боятся, даже когда им кажется, что вовсе не боятся. Это самообман! Страх сидит, хоть и маленький, в каждом, во мне он тоже есть. Ваша же задача – знать чего боимся мы, и контролировать наш страх, чтобы этот страх, не дай Бог, не завладел вами.
Для нас, открытый бунт лучше лицемерного подчинения, это не оправдывает наш бунт, скорее осуждает поведение, не обусловленное верой. У бунтаря признающего свой бунт, есть шанс для роста, поступающийся же верой, закрывается внутри себя и не даёт себе возможности высвободиться из плена лжи, прикрывшись маской ложного смирения.
Вы называете это – идти вперёд, расталкивая всех и вся локтями, почти никого не замечая, но, не становясь при этом чрезвычайно жестокими. Всё должно быть по-доброму, но в это же время нельзя допускать лишних соплей.
Я говорю вам, что это просто лицемерие!
Ложное смирение – это вообще невыносимо, это скучно, это не оправданно. Это то, что никогда не возвращает к жизни.
Вот поэтому и появилось Радио «Голос Конвергенции»! Поэтому мы и не боимся вас!…
На этом ролик резко обрывается и дальше уже ничего невозможно разобрать. Все понимают, о чём говорила эта милая девушка. Только что их отхлестали их же идеями и лозунгами. Тем, чем они жили всю жизнь. Тем во что они верили всю жизнь. Только вот откуда она могла вообще узнать, как о существовании Комитета, так и идеях, которыми он жил.
Пятеро обернулись к Пэту, в ожидании объяснений. Но на его лице застыла жуткая гримаса. Что она означала невозможно было прочитать, на этом разбитом в мясо, лице. Пэт смеялся, он стёр последнюю фразу Падрюги Аси. Фразу, которая теперь исказила его лицо в, неузнаваемой в этом месиве, смехе.
«Ты ещё влюбишься в меня, дрюг! Встретимся через 18 дней!» - Задорно проговорила, подморгнув Ася, перед тем как запись остановилась. Пэт не знал эту девушку, если бы не этот ролик, никогда и не узнал. Но теперь то он знал, и этого уже невозможно было вычеркнуть из него.
Все решили, что Пэту лучше вернуться домой и привести себя в порядок, а после этого он всё им объяснит. Объяснит  как диск, который он вёз из Конвергенции в комитет, попал в руки сопливой девчонки, и как она посмела бросить вызов тем, кто для неё эту Конвергенцию и придумал.
Пэт, всё так же молча, развернулся и вышел из комнаты.
Пятеро остались в ней.


                «… ни стоять, ни лежать
                потолок да стены
                ни начать, ни закончить
                первый и последний…»
                (Неизвестный индейский поэт)


6. Конвергенция. – Синдром «Обострённой Совести».


                «… медузы прикоснутся к людям, и те засияют, как звёзды…»
                (Древнее индейское пророчество)


                «…а я встану и не побегу,
                а я останусь и всё пойму,
                а я возьму да и полюблю,
                а кому и этого мало
                того я с собой возьму…»
                (Неизвестный индейский поэт)


Пробуждение было ужасным. Пэт проснулся оттого, что лежал на чём-то жёстком, и это что-то жёсткое отдавило ему бока. С трудом приоткрыв глаза, Пэт увидел, что лежит на полке, под прилавком, в сувенирной лавке. Там и вещи то некуда было класть, как  же он туда втиснулся, этого Пэт вспомнить не мог. Морской воздух быстро приводил в чувство, на нём было трудно пьянеть, но в этот раз, вероятно, произошло нечто, нарушившее обычную процедуру, почти молниеносного, выхода из бодуна.
У Пэта было такое ощущение, как будто изнутри, по нему, кто-то прошёлся наждачной бумагой, а потом ещё раз рашпилем. Смесь самбуки и тёмного рома, текила-бум и коньяк, джин с водкой и вискарём. И зачем же так было напиваться? Этого Пэт тоже вспомнить не мог.
Откуда-то рядом исходил тёрпкий аромат полыни. Едва сумев выронить себя с полки на песок, Пэт огляделся по сторонам. На той же полке, но чуть дальше, стоял стакан с абсентом, видать заботливо припасённый Пэтом ещё с ночи. Сделав пару глотков и выкурив сигарету, Пэт начал возвращать память к себе.
Ага, вчера к нему зашёл Смарт с горилкой, потом Промис, а потом, а потом ничего не вспоминалось. Пришлось сделать ещё глоток абсента. Сквозь призму этого глотка проступил образ какого-то здоровенного, как медведь, человека, подошедшего к нему, уже после того, как все разошлись.
Близнец! Кто другой, с такой покупающей улыбкой, мог растрясти бездыханное тело Пэта и озадачить его вопросом: «Пэт, неужели ты не пропустишь со мной по маленькой рюмочке вискаря?». Близнец был, чуть ли не единственным человеком, кому у Пэта не хватало смелости отказать в такой невинной просьбе. Жалеть о принятом решении, у Пэта не было времени, так как началась феерия безумства, уничтожения спиртных запасов во всех барах Конвергенции, стоявших на пути их триумфального шествия. Не удивительно, что Пэт проснулся не дома. Подобные встречи с Близнецом и в Вавилоне заканчивались приблизительно по такому же сценарию, но в Конвергенции всё произошло во сто крат жёстче.
Кое-как отряхнувшись, от прилипшего к нему песка, Пэт  выбрался из сувенирной лавки и, полутрезвый, барахтаясь в песке, вяло, отталкивая ступни от зыбких волн, направился к Морю.
«Мы утро встречаем абсентом», - переврав песню из пионерского детства, блаженно напевал Пэт, благоухая полынью на всю Конвергенцию. Пол литровый пластиковый стакан светился изумрудом и время от времени подносил губы Пэта к себе, вливая через них очередную порцию себя. Пэт не был безвольным человеком, но противится абсенту, считал верхом неприличия по отношению к самому себе. Напиток не трезвил, но и пьянить не спешил. Лишь по чуть-чуть возвращал память. Наверное, непьянибельность объяснялась слишком ранним визитом абсента в Пэта.
Что за жизнь?! В такие моменты Пэт испытывал «приступ обострённой совести». Он объяснял это так: «Совесть, высвобожденная состоянием жутчайшего похмелья, обостряется на столько, что ты вспоминаешь всё, что происходило с тобой неправильно, на протяжении всей жизни. Чём жёстче похмелье, тем ярче, полнее высвобождается из подсознания твоя, беспробудно спящая совесть. Ты готов покупать билеты в трамвае, только вот трамваев в Конвергенции нет. Готов просить прощения у всех, обиженных тобой, но они ещё спят. Ты становишься вежливым, но это никого не впечатляет, скорее снисходительно удивляет. Хочется обнять всю Вселенную и расцеловать её по-братски, зацеловать до дыр и признаться всем в любви, читая на коленях стихотворения».
Но, самое лучшее в такой ситуации погрузится во все понимающее и все прощающее Море.


Flashback:


Вдоволь набродившись в царстве разбитых и разворованных аборигенами зеркал, индейцы выходят, и, попрощавшись с охранником, уже вдоволь напившегося матэ, идут к расположенной, по соседству, бездыханности вялых пропеллеров.
Магия образа Храма Конвергенции, всё ещё не отпускает их, и они решают освежиться, в не менее экспериментальной, чем солнечная, ветряной станции.
В минуте ходьбы от станции, старший достаёт из сумки кусок хлеба, делит его на две равные части, добавляет к нему зелени и кусок вяленого мяса. Останавливаются, спешить некуда. Поужинав и попив воды из фляг, они бредут по аллеям, застывших великанов. Иногда, то слева, то справа, слышен надсадный скрип ржавого металла о металл. Значит один из пропеллеров, вспомнив былую молодость, попытался шевельнуться. Безуспешно.
Энергии, выдаваемой как солнечной, так и ветряной станциями и раньше едва хватало только на то, чтобы обеспечивать работу приборов, следящих за ходом эксперимента. Индейцев это не касается, они просто бродят среди упорядочено расставленных, некогда выкрашенных в белое, остовов неудачи.
Солнце, устав не менее чем юноши, начало потихоньку подготавливаться к отдыху. Индейцы, выбрав себе место, на берегу затопленной Морем территории, с видом на развалины атомной станции, идут к зарослям тростника. Нарубив достаточное количество, располагаются к отдыху. Разжигают огонь из сухого прошлогоднего тростника и пекут картошку, которой заблаговременно запаслись в посёлке аборигенов.
Старший затягивает красивую и пока ещё непонятную по смыслу песню, которую им пели, когда они ещё были совсем маленькими. В ней поётся о Море, Солнце, Пальмах и Любви.
Что такое Любовь, кроме родительской суровой любви, они не знают, но песня будоражит их воображение, выстраивая образы далёких и прекрасных, но пока неизведанных миров. Рисует картину всеобщего единения и неразбитых сердец.
Младший, вдруг всхлипнув, отворачивается от старшего, и украдкой утирает слезу. Никто не должен её увидеть. Даже друг. Настоящий индеец не должен плакать. Так учили старшие.


                «В дальний путь, бери с собой как можно меньше груза!»
                (Старое индейское правило)


Пэт зашёл в Море, культурно раздвигая медуз, в «приступе обострённой совести» он был вежлив даже с ними, лёг на спину и предался размышлениям, мерно покачиваемый вялыми волнами…
Память. Столько, сколько вкладывается в тебя нами, никогда и ни за что не вложит в экономику самого безнадёжного государства, даже самый бездарный инвестор.
Мы отдаём памяти всё, что у нас когда-либо появлялось, искренне полагая, что то, что было, никуда и никогда не исчезнет. Будет вести нас под руку и услужливо открывать нам все двери.
Ничто никуда и не исчезло, просто в тот момент, когда нам что-то нужно было вспомнить и взять к употреблению, мы не смогли его найти. Туда, куда мы положили разыскиваемое, его и не и не оказывалось. Мы понимали, знали, что оно где-то рядом, но где именно, не имели ни малейшего понятия.
Капризная память. Издеваясь над нами, никогда не покажет пальцем на нужную полку с нужной вещью, но, вдруг, когда мы уже и не ждём её помощи, уронит нам нашу голову, нас задремавших от тщетных поисков, эту самую искомую вещь.
Уронит на столько неожиданно, в самый недоумённый момент, что поначалу мы и не знаем, что делать теперь с этой, свалившейся так не вовремя пыльной страницей.
Но память также и сглаживает углы, подчищая воспоминания от перегоревшей в нас боли.
Пэту давно стало неинтересно коллекционировать вещи - они портятся, морально устаревают, престают приносить удовольствие и раздражают. Их чрезмерное количество так и норовит раздавить тебя.
Куда легче укладывать в памяти стопочки сбывшейся надежды и реализованной мечты.  Это коллекция, в которой ни одна из бабочек воспоминаний, не перестанет шевелить усиками и крылышками.
Воспоминания – единственный багаж, который стоит нести по жизни. Если ты честен перед собой, то это приятная ноша неспособная стереть тебя из памяти самого себя. Со временем негативные воспоминания тускнеют, ты начинаешь находить в них забавные грани, которые раньше считал трагичными. Ненужный драматизм отсеивается.
Трагизм, преобразовавшись временем, усмехнётся, сквозь высохшие, вечность тому назад слёзы. Кулак, устав от напряжённости, расслабится и откроется для рукопожатия. Предательство друга обернётся мудрым уроком судьбы. Удар в спину станет предупреждением о грозящей беде.
Нельзя ограничивать своё желание взлететь выше радуги, она тебе этого никогда не простит. Трам-пара-рам, и сотни залпов взрывают дурашливые, ни хрена не грозовые облака. Облака, полные невысказанных эмоций небес.
Чрезмерная акцентация внимания на несбыточности фейерверка гасит запас позитива, улыбка меркнет, и солнце начинает всходить на обратной стороне Луны. Белый котёнок, прекрасный котёнок с голубыми глазами и красными бусиками на шее, урчит и не удивляется таракану, ошарашено таращемуся на блики залпов орудий.
Воспоминания – немногое из того, что с тобой от и до, иногда навсегда, иногда сразу на никогда. Их можно упрятать в под, но воспоминания никогда не согласятся быть на вторых ролях!
Они – примадонны нашего Я.
Им можно простить всё, и они прощают тебе всё. Они как бумеранг, как далеко их от себя не кидай, они всё равно вернуться и ударят тебя по затылку, если ты уже забыл о том, что отбросил их.
А что, если вернуть всему человечеству все воспоминания, которые оно выбросило на свалку, думая, что сможет прожить без корней прошлого, питаясь лишь воздухом опреснённого настоящего. Просто взять и напомнить всем о том, что Жизнь Прекрасна!!!
Так Пэт и решил сделать, только не сейчас. Волны убаюкивали. Что-то скользкое прикоснулось к его ноге и подталкиваемое волнами успокоилось где-то в области мошонки. Медуза. Ну и хрен с ней. Хотя из-за медуз Пэт побаивался заходить в Море без трусов. Умиротворённый унесшим похмелье абсентом, Пэт отогнал аккуратно медузу и продолжил мечтать – размышлять. В состоянии похмелья покопаться в себе не вредно. Это у него получалось лучше всего на свете:
«Я часто возвращаюсь к корням любых моих контактов – взаимоотношений. Странно, инициатором всегда был я. Хотя впрочем, не странно. Я ведь эгоист, а стало быть, всегда сам выбираю себе собеседника, друга, девушку. Всегда. Я экстраверт в кубе. Практика жизни доказала, что я никогда не был абсолютно один, что в условиях современного общества было бы абсолютным нонсенсом, но в то же время мне, с моей широтой – расплывчатостью, всегда было трудно сконцентрироваться на ком-то или чём-то одном. Я никогда не умел принадлежать кому-либо или чему-либо, а уж тем более принадлежать кому-то или чему-то одному. Хотя если удавалось, то по своей воле я никогда не мог отказаться от этого. Но, человек, любой, по природе – собственник, с претензией на абсолютное право владения всем.
Человеку всегда трудно делить кого-либо или что-либо, за счёт отрыва от себя. Конечно же, легче всего делить или отдавать то, чего не имеешь, но попробуй найти в себе смелость отдать то, чем обладаешь. Если сможешь – честь тебе и хвала. Если нет – тоже ничего страшного.
Всему своя честность!!!
Человек всегда оценивает все, пользуясь двойными, а то и многократными стандартами. Вихрь личностной мысли никогда не будет объективным.
Объективности при таких условиях – недостижимый идеал. Идеал обсубъективливаемый персональной объективностью каждого из нас. Говоря человеческим языком, моя объективность = субъективности моего несовершенства. Но тогда:
Зачем я люблю?
Отчего я ненавижу?
Как могу презирать?
Откуда во мне нежность?»
Пэт встал на ноги, повернулся спиной к берегу и с силой ударил руками по Морю, закричав низко летящим облакам:
«Я провозглашаю, что мы тем и интересно-самобытны, что мы – величайшие в мире клубки противоречий. Индивидуальная противоречивость выковывает из нас огненные столпы личности. Личности с таким ворохом минусов и плюсов, что их хватило бы на все учебники по математике, во всём мире.
И это ПРЕКРАСНО!!!
Я люблю твоё несовершенство совершенных противоречий!!! Слышишь меня – ты, противоречивая до умиления личность?! Поэтому я с тобой, а не с кем-либо иным!!!
Уууууууууууууаааааааааааууууууууууу!!!!!!!!!!!!!»


Trip:

Громадные лопасти, вырвавшись из полуденной спячки, начинают, бешено вращаться, разгоняя облака. Они проносятся в миллиметрах от плеча человека стоящего на верхней площадке ветряка. Люди, столпившиеся внизу, машут предупреждающе ему руками. Человек машет им в ответ, принимая суету внизу за ободрение его безрассудству. Всё обходится и человек, сделав несколько снимков на допотопном фотоаппарате, едва не стоивших ему жизни, спускается вниз. Ему протягивают бутылку вина, он, довольный собой пьёт из горлышка. Ветряки выстраиваются караулом почёта и провожают всю группу свистом лопастей разрывающих воздух. Солнце стоит в зените и светит им в лицо. Людям и ветрякам.


Наоравшись вдоволь Пэт, немножко угомонился и решил сделать хоть что-то полезное для всего человечества.
Он пошёл спать.


                «… прицеплял знамя жизни к рукам
                и, поднявши их, вверх, шёл сдаваться
                ну, а чтоб мой вернее был путь,
                осушал из ладоней прекрасное…»
                (Неизвестный индейский поэт)


      Продолжение следует...