Ко дню Всех Святых

Маленькая Энис дружит с призраком, живущим на чердаке в доме ее бабушки. Она носит ему шоколадные печенья, теплое молоко и свои книги, в мятых цветных обложках, каждый вечер забираясь по скрипучей лестнице наверх, в нетерпении ожидая того момента, когда вокруг зажгутся маленькие желтые огоньки и Он заговорит своим глубоким голосом, медленно кружась вокруг нее.

Призрак всегда ждет Энис, зависнув перед маленьким круглым окошком под самой крышей. Теплый свет уличных фонарей проникает сквозь тонкое стекло и подсвечивает его буквально прозрачную фигуру мягким оранжевым светом.

Он улыбается ей и легко касается пальцами ее плеча в их привычном жесте приветствия. Энис хочет пожать ему руку, как взрослая, но каждый раз он прячет свою ладонь за спину и с улыбкой качает головой.

Она сидит, спрятавшись за старым шкафом с рассохшимися створками, тихо поскрипывающими, когда до них докасаешься и каждый раз проверяет наличие заветной двери за вешалками со старыми бабушкиными нарядами.

-Не изо всех домов, дорогая моя, ведет прямая дорога до Нарнии.

Энис десять и она понимает, что дружить с призраком совсем не то, чего от нее ожидают родители.

Она понимает, что о нем не расскажешь подругам за ланчем, что его не приведешь в школу и не сделаешь с ним общую фотографию, потому что да, ее потусторонний друг не очень хорошо получается на пленке.

Точнее вообще не получается.

Она понимает, это странно, ненормально и возможно граничит с безумством, но продолжает каждый вечер прятаться в сухой темноте чердака, ощущая себя, как крошка Венди из всех многочасовых частей традиционных хэллоуинских фильмов.
Призрак всегда одет в отглаженный костюм с засохшей розой, прикрепленной маленькой булавочкой к нагрудному карману его пиджака. Стрелки на его брюках, кажется, способны порезать пальцы, если к ним прикоснуться, а рубашка всегда застегнута на все пуговички.

Он снятая копия с чьего-то черно-белой фотографии, проецирующаяся на белое полотно.

Энис сравнивает его с Джеймсом Дином, про которого ее бабушка говорит, только в восхищенных интонациях и думает о том, что в действительности они совсем не похожи.

Призрак не рассказывает о себе, не рассказывает, как оказался здесь, не рассказывает, почему не хочет уйти и почему согласен коротать малую часть своей вечности с ребенком, только входящим в пубертата.

Энис спрашивает:

-Как тебя зовут?

Призрак коротко пожимает плечами и проходит сквозь старое пианино, шелестя страницами старой нотной тетради, так и оставшейся стоять на пюпитре.

Энис просит:

-Скажи хотя бы первую букву.

Он рисует бесцветными пальцами на стенах длинные линии, складывающиеся в слова, складывающиеся в предложения и криво заканчивающиеся строчки под портретом молодой Греты Гарбо.

Она строго смотрит на Энис, сидящую в старом кресле-качалке с потрепанной книгой на коленях и, кажется, даже осуждает ее за безрассудство.

Энис придумывает ему историю за историей, меня местами персонажей, перекраивая сюжет сводя все к одному финалу, когда Он оказывается здесь, прямо перед ней, пустой и спокойный, словно никогда и не существовавший.

-Адажио? У тебя семье есть музыканты?

Энис десять и она еще слишком мала, чтобы до конца его понять, но она принимает его, как если бы он был живым, а не электризующимся сгустком протоплазмы и воспоминаний.

Энис внимательно следит за его осторожными движениями, за его чуть нахмуренными бровями, за его глазами, через которые можно заглянуть в никуда и остаться разочарованным.

Энис говорит:

-Я все равно узнаю. Можешь не сомневаться