Не особо эпичные приключения Болли Далена и Бьерна

Когда речь заходила о самоубийстве, откуда ни возьмись всегда и всюду выкатывался Болли. Ну, знаете. Только помянешь чье-нибудь имя, а этот человек такой, мол, да-да, внимательно слушаю. Только Болли откликался подобным образом на все то, что так или иначе было связано с суицидом. М, утопление? Вскрытие вен, да, вы только что заикнулись о вскрытии вен? Оу, повешение? Он присутствовал на каждой дискуссии, где так или иначе фигурировала тема самоубийства. Молча всех выслушивал, а после закуривал и отъезжал в сторону, бросив на прощание только «всё херня». И говорить это нужно было обязательно с лицом великого мыслителя, повидавшего все на свете.
Хотя что-то он действительно повидал.
Кислоту достать несложно. Тем более что для этого нехитрого дела сгодится и разбавленная. Уйти из жизни путем принятия кислоты внутрь казалось ему легчайшим способом умереть: в конце концов, это же почти наверняка адские муки, это же почти наверняка болевой шок. Ну, в чем-то он был прав — насчет мук. Умереть толком не удалось. Заблевать всю комнату и посадить связки от криков — это да, это удалось. Умереть не удалось. И это было обидно. Химические ожоги пищевода — еще обиднее. И что наконец самое обидное — всякий отказ от пищи и гастростома. Вот тебе и танталовы муки: искоса глядеть на подкрепляющихся сопалатников, когда твой удел — три раза в день посещать процедурку, где тебе вливают сквозь непосредственно прямое отверстие в желудке пищу. Никакой тебе эстетики, никакого тебе удовольствия от чревоугодия.
«[Laura]: что, дыра в животе?
[Elizabeth]: ага.
[Laura]: фига ж себе».
Болли был нежелательным гостем в любой компании. Слыл извращенцем и аутистом, а все эта его дыра. К инвалидам учили относиться как к обычным людям, и если коляску еще можно было простить, то дыру — никак нет. Она была крохотная, с монетку диаметром; из-под одежды никоим образом не выглядывала и вообще никак не давала о себе знать (разве что кольнет иногда), но никто в присутствии Болли не мог забыть о том, что у него она есть. Как черная дыра, знаете. Черные дыры ведь тоже микроскопичны. Какие-то несущественные точки на теле вселенной, что затягивают внутрь все, до чего дотянутся. Но их не видно, потому что их нет. Вот и Болли, поглядите на него. Самый что ни на есть обыкновенный скандинав, разве что неестественно смуглый, и волосы красиво так цвета молочного шоколада и фекалий, прям под стать загорелой коже. Потухшие и вечно чем-то недовольные карие глаза, черная водолазка и плед на тонких ногах — ну разве этому славному парню дашь черную дыру? Дашь. Такая всепоглощающая и искажающая пространство. Вот он, выкатился. И свет тут же сошелся клином.
Насчет его больных ног толком мало что было известно. Ясно было одно: их он прекрасным образом чувствует, а значит, со спинным мозгом у него ничего не случилось и от паралича он не страдает. Однако болезненно худые ноги выдавали его. Суть была не в спинном мозге, а в мышцах. Что-то у Болли с ними не заладилось: те как-то не окрепли и были, очевидно, просто не способны вынести на себе вес его тела, еще и как-то передвигаться. Но кому нужны ноги, когда у него есть дыра?
Никому не удавалось описать Болли, не помянув эту дыру.
«Ну… У него каштановые волосы… И смуглая кожа… И лицо такое неприятное, острое… И носит он водолазку черную. И штаны. С ногами у него беда. И… Боже, кого это волнует? У него в животе есть дыра! Я даже видел ее, охренеть!»
Болли — ничто, его дыра — все.
Хотя, наверное, тут и не в Болли дело. Дело тут скорее в его телефоне с триджи. С ним он не расставался ни на секунду. В зубах — сигарета, в руках — телефон. И это, вроде бы, нормально, скажете вы: иных развлечений в лазарете не найти, но не все так просто.
«[Elizabeth]: Элиза выгнулась в спине и, протяжно простонав, кончила. Это для девочки было неожиданно, что так быстро, так что она покраснела и закрыла лицо руками. Ее дыхание было прерывистым, а тело иногда подрагивало от наслаждения.
[Laura]: можно замечание оффтопом?
[Elizabeth]: ну давай.
[Laura]: скажи, ты вообще имеешь представление о природе женского тела, например?
[Laura]: ты хотя бы раз в жизни хотя бы трахалась?
[Laura]: почему мне на протяжении всей нашей игры кажется, что ты вообще мужик?
[Laura]: громковато сказано.
[Laura]: не мужик, а сосан-девственник, еще и ядерный дрочер.
[Elizabeth]: вообще-то так оно и есть, лол».
Так Болли и познакомился с Бьёрном.
Бьерн Йенсен представлялся ему всем таким из себя крутым парнем, который к своим, скажем, эдак двадцати годам успел перетрахать весь район; по крайней мере, его женское составляющее. Ах да. Он непременно красив, умен и обольстителен, что уж там. Потому что только крутые парни сидят на ролевых форумах под женским псевдонимом «Лаура» и играют в лесбийские ролки. Болли не в счет. И Болли тешил себя тем, что представлял их встречу. Весь такой из себя крутой Йенсен стоит, ждет, вальяжно курит дорогие и заморские сигареты, ожидая какого-нибудь не менее крутого пижона, а тут выкатывается Болли. Выкатывается с выражением неистового триумфа на лице, созерцая тщательно сдерживаемый шок на лице Бьерна. Никто не мог адекватно реагировать на его коляску. А на дыру — и подавно.
Болли ликовал, его гаденькая улыбка растягивалась все шире день ото дня, покуда сокращалось время до их назначенной встречи. Встреча близ лазарета: дальше его не отпускали.
Как следовало ожидать, ни Болли не оправдал ожиданий Бьерна, ни Бьерн не оправдал ожиданий Болли.
Бьерн был самым обычным дядей, даже чересчур обычным, таким, как положено — в рубашке, в галстуке, в штанах на подтяжках, в очках и с трехдневной щетиной. Казался он низким ростом — может, так оно и было, но на фоне сидящего Болли это было едва заметно, несмотря на то, что, скажу я вам, полный рост Болли упирался где-то в шесть футов.
— Элиза?
— Ага.
— Ну ты и мудак, Элиза.
Так Болли и познакомился с Бьерном.