Гений. Часть 1. IV

Давно уже миновал полдень, прогремел над Невой выстрел пушки Петропавловской крепости; в выставочном зале, в ожидании «творца», собралось множество посетителей.

Однако он, в самом непотребном виде и в забытьи, до сих пор не рассеявшимся с прошедшего вечера, лежал один на кушетке в комнате, находившейся, очевидно, в подвале кабака. Дневной свет едва проникал в это тесное смрадное помещение со стенами темно-зеленых тонов, с небольшим круглым столиком из дуба в углу, двумя непримечательными грубыми стульями рядом с ним, и той самой кушеткой, на которой расположился Кадилов. Единственное маленькое оконце было покрыто жировыми пятнами и не позволяло определить, было ли на улице утро, день или вечер.

Женщины и приятели к тому моменту уже, по всей вероятности, ушли и по тому Александр сделал вывод, что дальше находиться там было невозможно. К тому же, несмотря на нетрезвый ум, он помнил о том, что его ждали на выставке.

Насилу поднявшись, герой нашего повествования вышел на улицу. Почти уже добравшееся до зенита, солнце моментально ударило ему в глаза, осветив лицо, отражавшее буйство прошлого вечера. Отёкшее, бледное, неухоженное настолько, словно Александр Филиппович просидел в подполье не одну ночь, но сразу целых семь, оно распугивало прохожих, спешащих убраться с пути Кадилова.

Он шел к выставочному центру походкой и со звуками, какие издавал бы неандерталец, попади тот в эпоху господина Кадилова. В голове его проносились мысли, стремительные как облака, сумбурные, как если бы их одновременно гнали дующие в разных направлениях ветра; мысли о долгах Семёну и Фёдору, об Ангелине, уже, вероятно, немало обеспокоенной его затяжным отсутствием, о Варваре Ивановне, рассчитываться с которой уж приближался срок… Словом, обо всём, кроме гостей выставки, томившихся перед приходом его.

И вот они. Стоило ему лишь отворить дверь здания, как взору Кадилова предстала целая толпа. Среди прочих был и Ставничий Алексей Пантелеймонович, управляющий центром и любезно согласившийся принять в его стенах выставку. Сложив в привычной манере руки перед собой, он смотрел на Александра Филипповича недовольным взглядом отца на неуспевающего в школе сына. Выпрямившись во всей свой исполинский рост, будто возвышаясь над вошедшим, тоже, как мы помним, громадным, он ждал теперь его слова.

Александр молчал. В зале разыгрывалась щекотливая немая сцена. Как бы подталкивая Александра сказать хоть что-либо, Ставничий, откашлянувшись, сделал движение ладонью вперед, чем ввёл Кадилова в окончательным ступор.

Хотя, если разобраться, Александр Филиппович ни в чем повинен не был, кроме того, что пришел на публику в совершенно ужасающем виде. Посещать выставку своих творений и развлекать гостей он не обязывался и захаживал туда лишь по собственному желанию. Однако появляясь там таким образом ежедневно, он выработал привычку у гостей неизменно видеть его в их обществе.

А в следующий момент случилось то, чего уж ожидать не мог никто. Закрыв за собой дверь, которую до того зачем-то держал приоткрытой, Кадилов сделал шаг навстречу собравшимся и начал свой монолог голосом громким и активно жестикулируя, так, словно был крупным общественным деятелем, выступавшим за трибуной перед честным народом:

- Что вы здесь собрались!, - взметнув сжатую в кулаке правую руку прокричал он, бессмысленно водя глазами по зрителям. Наконец, остановив взор на остолбеневшем Алексее Пантелеймоновиче, Кадилов продолжил: - Будто других вам нет картин!, - И без того седевший Ставничий, казалось, лишится вот-вот последних, каштанового цвета, волос.

Весь взбаламученный, с лицом красным настолько, что окажись поблизости бык, он непременно принял бы Кадилова за мулету, которой дразнит зверя испанский тореодор, Александр вылетел из здания, да с движением летящим, точно его оттуда вышвырнули силком. На удивленные взгляды свидетелей сего вопиющего инцидента Алексей Пантелеймонович лишь развел руками.