Дорога до плиты. 1

1.
Как обычно в одиночестве, как всегда здесь, как всегда в полдень. Каждый год здесь. Смерть меняет многие души и разумы, я – скорее исключение, чем правило. Тело и сердце давно охладели, крови больше не несет к лицу румянец, как бывало раньше на январском морозе, нет больше того биения в груди, что заставляло кровь бежать, наверно оно уже давно свернулась в венах, но душа все еще пылает, в ней сохранилась искра жизни и разума. Кто я есть теперь? Или что? Я скрываю от людей ту сущность, которой стал. От части потому, что боюсь, отчасти потому, что сам не знаю ее. Тот «я», от него осталась только тень.
Холодная гладь озера, оно не застывает даже в лютые морозы, протянулась до самого горизонта, есть легенда, что под этим самым озером, где-то на  невообразимой глубине бьется сердце мира. Что ж я лишен этого биения, этого символа жизни, но я жив. Наверное жив. Вокруг царствует зима. Черный перелесок вокруг озера нагоняет тоску, но все равно каждый год я здесь. В том самом месте, где сорок лет назад очнулся ото сна, где сорок лет назад я умер. Странно, когда кто-то говорит, что он мертв уже сорок лет? Возможно. Я сам не понимаю всего. Я не нашел ответов за все это время. Сегодня я потерял цель своего существования, сегодня я понял, что достичь цели равносильно ее потери. Нет радости, нет ощущения выполненного долга. Просто теперь незачем двигаться вперед, идти дальше. Сегодня не стало последнего человека, повинного в мой смерти. Я думал, что когда оборвется его жизнь, окончится и мое существование, я думал, что и моя душа найдет покой, но этого не произошло, я все еще есть.
Пора возвращаться, собирать вещи и уезжать. Куда дальше? Я просто не знаю. Мне больше незачем куда-то ехать. Я вышел на тракт и пошел в сторону города, в надежде встретить повозку. Мои надежды вскоре оправдались, я услышал гул новомодной повозки на паровом двигателе. Они появились лет десять назад. Непонятного вида коробка, на которой восседал возничий, держась за два рычага, они отвечали за повороты, под ногами были две педали, одна отвечала за движение, вторая за остановку, снизу валил пар, такой густой, почти осязаемый на яеварском морозе, к этой коробке сзади была приделана карета. Сунув возничему несколько солов под нос, я сказал, чтоб он довез меня до яблочной аллеи. Там стоял постоялый двор, в котором я на этот раз остановился. Дорога заняла не больше пятнадцати минут. Мимо проплывал лес, холодный, черный. Я не чувствовал холода, но все же от леса веяло таким холодом, что я невольно вздрогнул. Основатели этого городка не отличались оригинальностью, городок назывался просто «Город», чего нельзя сказать о его теперешних его жителях, постоялый двор в котором я снял комнату назывался не иначе, как «клаповий вальс», мне не хотелось думать почему хозяин назвал его именно так. Я постучал по крыше, и паровая телега остановилась. На улице было тихо, ни души, уже темнело, и все давно уже позакрывали многочисленные лавки и забегаловки Города, всем было куда спешить. Всех кто-то ждал. Одиночество и тишина давно перестали тяготить, я привык к нему, оно стало чем-то вроде моего спутника, где бы я ни был, я был один. Отмахнувшись от служки, я поднялся в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь.  Проходя мимо зеркала, поддавшись непонятному мне порыву, я сорвал с него белую простыню, за сорок лет у меня выработалась привычка покрывать зеркала в своей обители какой-нибудь тканью, чтобы не видеть себя, все того же себя, себя неменяющегося. Из зеркала на меня серыми глазами внимательно смотрел молодой мужчина: каштановые волосы, острый нос, тонкие губы, трехдневная щетина. Ничего примечательного кроме синевато-бледной кожи, и тех самых серых глаз, когда-то они были голубыми, но теперь в них не осталось жизни, только холодное серое стекло. Теперь я знал, что глаза никогда не были зеркалом души, душу свою я чувствовал, она жила, она была полной противоположностью мертвой серости остекленевших глаз. Подумать только, старик, который погиб сегодня от моей руки лет на пять младше меня. Как же я должен был выглядеть сейчас?
Немного поразмыслив, я решил, что ехать лучше утром. На ночь глядя, да еще и зимой вряд ли я смогу найти возничего, который согласится отвезти меня в порт. Порт вынесен за черту города, ехать до него порядка часа, даже на паровой телеге. Так что я решил спуститься на первый этаж, где стояли столы, носилась официантка, и старый бармен отчаянно тер стаканы, которые давно в этом не нуждались. Там можно было не только перекусить, но и разжиться новостями. Одиночество вынуждает интересоваться новостями, чтоб было, что обсудить с самим собой долгими ночами. Как и каждый вечер последний несколько месяцев, как и каждое заведение, здесь в этом вечер зал полнился сплетнями и разговорами о войне с ПэйЛьос, которая медленно но верно разгоралась, за последние несколько месяцев часто приграничных стычек зашкалила, они стали перманентными- начало войны, она катится как снежный ком, плавно разрастаясь. Я провел за столиком не меньше часа вслушиваясь в новости с границы, ничего нового или хоть сколько интересно мне так и не удалось подчерпнуть. Мне наскучили сплетни и байки, в которых не было и капли истины. Хотя истины в нашем мире наверняка уже не осталась, ее выжили ложь и лицемерие, заговоры и предательства, мир окончательно погряз в закулисной возне, коррупции, разврате. И словно в подтверждение моих слов у входа замаячили две особы того самого уровня поведения, что принято называть легким. Они предлагали себя за золотой, не стесняясь описывать в красках, что ждет того счастливчика, который имеет при себе такие деньги. Отвращение вынудило меня направиться к себе.
- Сэр, вы не пожалеете и сотни золотых за эту красавицу, гляньте только на эту мордашку!
Я отмахнулся, от них, как от назойливой стайки насекомых. Они были мне так же неприятны. В былые времена их мигом разогнали бы жандармы, но не сейчас. Теперь у представительниц этой профессии может и самой древнейшей, но , на мой взгляд далеко не самой достойной, есть даже что-то вроде профсоюза. Они платят налоги. И не удивлюсь, если от них козна пополняется лучше, чем от многих наших фабрик и заводов.
В коридоре почему-то не горели фонари, темно хоть глаз выколи. Я пошел по памяти, моя дверь- четвертая справа. Первая… вторая… тре…. Вспышка белого света, боль, которой я давно не чувствовал, хруст- кажется это мой позвоночник, перед глазами пол, застеленный потоптанным, изъеденным молью ковром. Я хочу видеть кто, я хочу знать как! Но не могу пошевелиться, жуткая боль растекается по телу, щеки горят от напряжения, в голове стучит военный барабан, я смеюсь, что-то теплое течет по подбородку, я счастлив снова чувствовать, если сейчас меня не станет, то я готов поблагодарить Архитектора за эти секунды жизнь, пусть и полной невыносимой боли, но жизни.