Кн. 3, часть 8, гл. 1 Лабораторная

Я лежу на массажном кресле в каком-то белом халатике, похожем на тот, в котором надлежало являться в школе на химию, из старой отцовой рубахи.  Мне выпала бесплатная презентация косметики,  официальное лицо которой  не стареющая актриса Елена Проклова, но в Магнитке мне предлагают стать этим лицом компании «Де Шели», что очень лестно поначалу.  Я почти верю генеральному директору, что легко отработаю офисную рассрочку и чемодан на  сорок пять тысяч с  несколькими чудесными омолаживающими кремами – это  почти что даром, я его эффективность ещё оценю по достоинству как дама.
Мне всё равно нечего делать в городе, залитом дождём по пояс. Мои   единственные кожаные кроссовки  золотого цвета распадаются на куски, всё в них попорчено  водой невозвратно. Они были куплены по случаю Ларисой и выдержали даже  наше с ней восхождение на Эльбрус. Теперь мне хочется поскорее избавиться от них безо всякого сожаления, они насквозь   пропитались уличной жижей, стали неуютными, безобразно тяжёлыми.  Вся другая обувь   этим летом тоже давно рассохлась и вышла из строя.  Резиновые сапоги  должны бы спасти в такой ситуации, да и то сначала  подорожали, а после совсем пропали  по всему размокшему городу.   
Директор ведёт со мной переговоры и близко заглядывает в глаза, хлопая своими невероятно белыми и длинными, словно накладными,  мохнатыми  ресницами, он весь  похож на  выросшего зайца -  альбиноса, только глаза у него  против ожидания не красные, а голубые.  Выясняет, отчего это  мне никто не даст никакой кредит. Его сотрудницы успевают мне шепнуть, что он неохотно платит  даже символическую зарплату. И  тем самым лишают меня зародившейся было надежды подзаработать  привлекательным для женщин методом – в области косметологии.  «Индустрия красоты» -  это так призывно!
Поиграли и – будет.  Я захожу сюда ещё на пару бесплатных процедур,  мою  кожу лица  тестируют, и я узнаю, что жить пока можно. 
У меня нет денег ни на семью, ни на трамвай, я медленно перебираюсь из одного конца города в другой по надоевшей и  не спадающей  воде, обхожу бездонные лужи по мелководью. Балансирую на бордюрах.
Смена в лагере  для меня закончилась, как и предполагалось, увольнением на время высокоинтеллектуального «Эрудита».  Это должно было ударить по самолюбию, не по одним только финансам.   А вот Принц оставался на прежнем  месте беспечным баловнем судьбы,  ведь ему  сполна удалась карьера.  «Успешен!» - это про него, не про меня.  И тётку Не - Дарью оставили на  престижной смене. А «ММ» укатила  за компенсацией в Краснодар к своим состоятельным родственницам.
Я мысленно обращаюсь к КАСу: «Возможно, этот опыт у тебя при всей  невероятной  личной  привлекательности, единственный и неповторимый – купаться в моём обожании, зная наверняка, что всё по-прежнему: ты мной любим!» И тут же осаживаю себя: «Подумаешь, велика радость – быть возлюбленным странной пожилой тётеньки, которая явно переоценивает свои достоинства…» Друзья ВИРа этим фактом, помнится, кровно обижены  и  праведно  возмущены: «Руки прочь от детей!» Надо думать! 
Зачем я иду путём Чорба из Набокова – мне непременно надо по кругу увековечить воспоминания и сделать их художественным достоянием – из боли извлечь песню. Что скажут обыватели? Этот текст не для них. И эта жизнь ни с кем не разделима.
13.07.2013, в последний день смены,  нам с КАСом выдалась целая минута наедине. И никто ей не воспользовался.  Я была предельно замордована всеми шоками свалившейся на голову реальности. Начальственными криками в свой адрес, которые имеют тенденцию долго ещё раздаваться в ушах устрашающим эхом. Зато потом Принц раскрепостился, я осмелела и помахала ему тайно ладошкой, на что он  неожиданно тепло ответил тем же точно. И это было только  «нашим   с ним  жестом».
КАС был на «прощальной» дискотеке неподалёку от меня, каким я его увижу потом на фотографии с друзьями:  в приталенной клетчатой  синей рубашке и джинсовых шортах, а я тупо твердила единственную  «заевшую» строчку в его адрес: «…тепло материнской любви…», чтобы ненароком не сбиться с курса.  Без особых душевных мук наблюдала, как он деликатен и нежен с девушками, то озорной, то забавно серьёзный и даже порой хмурый. Мы почти не встречались взглядами, но на «Файер-шоу» напоследок я  уловила краем глаза  ту недосягаемую высоту, куда Принц поднялся со знакомой девушкой, чтобы там обнимать её дружески, но покровительственно. Я пообещала себе его таким и запомнить. Довольствоваться этим  и не искать с ним больше заговорчески - отдельного «прощания».  Не мозолить глаза. Но наутро при посадке в автобус мне было так приятно несколько раз назвать Принца по имени в связи с приблудившейся собакой, подлезшей под колесо: «К, ты уже куда-нибудь день собаку – или  совсем туда, или наружу!» И КАС немедленно вступился за псину, как хороший мальчик, ответив застенчиво:
 - Нет, ну, зачем «туда»? Не надо! Пусть бегает!
А в городе его встретила мама с братишкой – беленьким, чистеньким, черноволосым двухлетним маленьким кукольным КАСом, которого Принц звонко поцеловал в обе щёчки,  радостно подхватив на руки. Умилившись на семейную сцену, я вдогонку крикнула, с удовольствием назвав Принца ещё раз по имени, что КАС потерял сбежавшую от него «ляльку». Малыш, и правда,  очень резво удирал в моём направлении. На маму КАСа у меня не хватило духу посмотреть повнимательнее, я её рассматривала со спины, так безопаснее.  Я проводила  любовным взглядом всю семью Принца и переключилась на встречу  собственной. Вскоре всё семейство уже можно было прижимать к широкой груди.

Оказавшись  вне лагеря за бортом, я тщетно искала работу и размещала всюду резюме – меня бы устроила, например,  «няня» на остаток лета.  И лучше бы в Москве – там это стоит дороже. Мне подвернулся  вроде неплохой  местный вариант – снять для чужого ребёнка, побыв при нём нянькой,  загородный домик в «Абзаково»,  мы уже  почти уговорились с хозяйкой,   но из-за угрозы затопления все планы пошли прахом, я только влетела в ещё большие долги, потому что предоплату вернуть оказалось категорически нечем. Впору было утопиться с тоски.
Пока я активно изобретала версии подработки в принудительном отпуске, другая моя созерцательная «рефлексирующая», если угодно ВИРу,  сторона уныло и пассивно наблюдала, как это лето вышло  из берегов, превратив городской асфальт в русла рек. Промокла штукатурка на зданиях, все дома стали угрожающе – серыми, насыщенного цвета графита. Тяжёлое  разбухшее небо опустилось на провисшие провода, как в гамак,   сливаясь по цвету с лужами внизу.   Всё это серое месиво чудом пропускало   сквозь себя откуда-то из-за  низкого горизонта  выползающие  редкие трамваи,  больше похожие теперь на речные с включенными дальними  фарами. 
От Алеси по-прежнему не  было ни слуху, ни духу.  Лариса  тоже готовилась совсем  уезжать и уже сидела на  московских чемоданах. Мне было бы как нельзя кстати организоваться такой своевременной  именно теперь поездкой, обещанной в хорошие времена самой Алесей как меценатом и спонсором, но и  Лариса не проявила никакого энтузиазма в мой адрес,  даже когда пара агентств Москвы ответило согласием на собеседование по поводу какого-нибудь «обслуживающего персонала» для меня. Ларисе явно не хотелось брать меня  опять «на хвоста».  На этот раз свой вояж в столицу она планировала в одиночку. Столкнувшись с этой очевидностью,  что я обуза для неё,  учитывая мой долг за лечение перед ней – двенадцать тысяч, я перестала активно собираться куда-то на заработки, тем более, что эту идею близнецы не поддержали: «Мама, ну, куда ты денешься от младших детей? Они с папой без тебя пропадут. А вдруг как заболеют? Он же  совсем беспомощный без тебя! Ищи что-то менее радикальное! И поближе к дому».
Рутина по добыванию пищи. Что-то невкусное нести в гнездо в клюве. Какие-то невыразительные  по-птичьи крупы на завтрак, обед и ужин. Шелест непрекращающегося дождя как сопровождение. 
Одновременно из-за  вредительского отключения света ЖЭУ сгорают стиральная машинка и холодильник, умный, как швед, по рекламе, но сразу же скончавшийся от перепада напряжения.  Перед смертью он рычал на всю кухню забуксовавшим трактором. Адаптера у Блондинки не нашлось. Гарантийные талоны  на ремонт пропали без вести. Я отчаялась что-либо чинить до лучших времён. У меня дома собралось уже  куча безжизненной техники, к ней некому приложить руки, нет «мужчин разумных», а   хвалёный «мастер на час» умотал от меня с предоплатой навсегда, кинув объект с вывороченными кишками проводов и розеток.  Мои счета сберкнижки, куда перечисляют детские пособия, арестованы. Судебные приставы, молоденькие дамочки в пикантных  чулочках, циничные и прожжённые,  ржут надо мной – на меня открыты десятки делопроизводств, одно абсурднее другого, содержание иных вопиюще  нелепо. Так, например, мне нужно выплатить пятьдесят тысяч за папин  двухфазный счётчик «МЭКу», когда его устанавливали,  то разницу  в показаниях между счётчиками – новым и предыдущим  - записали как долг, обещали разобраться. И вот прошло пять лет. Умер папа. Продана родительская квартира, а «МЭК» по суду выигрывает дело у меня. Приставы говорят: «Радуйтесь, что с Вас хотят пятьдесят, а не пятьсот тысяч,  иначе Вы бы уже повесились!» Мне нужно добиться, чтобы арест сняли с пособий, а для этого переоформить их. История с документами для меня – это «Замок» Кафки. Это на полгода, не меньше. Я удручённо бреду по залитому мелким потопом  своему родному городу. Я остаюсь без друзей, похоже. Совсем одна.
Правда, брат с его инверсиями на мой счёт всё-таки что-то там заплатил за «коммуналку», это же ему судом грозят как «хозяину». Я ему очень благодарна, разумеется, но у меня даже сил нет радоваться, я только   мысленно суммирую долги всем,  включая его, понимая, что расплачиваться с ними при таком раскладе – пятилетки не хватит.  Я банкрот. Подо мной финансовая яма. Безработный муж сидит, поджав хвост,  на моей  шее. Близнецы изредка забрасывают в общий котёл мелочь и простейшие продукты.  Время тянется киселём. Энергии без денег нет. Жизнь замерла, ушла в спячку. Надо переждать безвременье. Ищу человека. Механически передвигаюсь в пространстве. Или я сама не человек? Робот, доведённый до отчаяния полнейшим безденежьем.
Спасите – помогите.
Мест нет.
Три золотых вещицы сданы в ломбард. Они перезаложены  уже столько раз, что можно было купить новых ещё три. Все «Микроденьги» в округе  алчно питаются моими займами.  Это беспросветно. 
Эй, кто-нибудь, помогите! Немедленно дайте работу Блондинке. Она не заслужила света – ей его отключили за неуплату. Она заслужила покоя.  Плевать на честолюбие.  Укладываемся, как стемнеет. Телевизора, компьютера, телефона больше нет.  Электричество конвульсирует -  муж – антифашист подключается к сети незаконно – функционирует пара комнат. Временная мера.
Дети не  жалуются – ждут августа, я их возьму с собою на последнюю смену, если всё устроится, как надо. Главное, не впадать в отчаяние. Жизнь при свечах – это романтично.  Жизнь без друзей – значит, допрыгалась. Каждый ищет, где лучше.
Какие ещё мужчины?  А что – это бывает? 
Я получаю приглашение на четвёртую смену. У меня будут подростки. Я контрабандно переправлю со  второй недели в отряд   на место отбывших  воспитанников старших из троих  – оздоровить и подкормить.  Шурочку взять с собой не выйдет – её будет сразу заметно на фоне больших детей.  Директор больше не разрешит её присутствие легально. Она и так была уже ко мне добра…
Наши социальные городские  службы нахально оправдываются, что уже три года подряд не дают нашей семье ни одной  бесплатной путёвки:  «До вас очередь не дошла, а чего вы хотите?» Я хочу жить. Чтобы мои дети тоже выжили. 
Социум плюёт на мои трудности.  Меня  все уполномоченные «чужие» не поздравляют даже с Днём Матери.  Я не получаю кульков,   как другие многодетные мамочки, с одноразовой едой от властей. Наверно, мне положено. Но всем это безразлично.
И моей Алесе не до того с кучей своих ребятишек, мал мала меньше…
Алеся, видимо, разошлась со  мной идеологически. Парни, уходя в очередной раз на съёмную квартиру, где  не отключат  вдруг свет, бросили в сторону, имея в виду меня несомненно: «Жирная, беспомощная тварь!»
Я против этого «волшебного пинка»! Муж защищает  молодёжь – хамство – свойство возраста. «Мальчики мои, мужчины, что это с вами?»  Мы  после два месяца не разговаривали. Я их не так воспитала.  Потом появился один из старших, как ни в чём ни бывало: «Это не про тебя было…   И вообще, я  тебе не мотиватор!» Интересно, что это он пьяным наговорил ВИРу? И правда ли то, что мне это  так уж «интересно»? Уже нет. Совсем. Мне за него больше не стыдно. Он сам по себе. Он взрослый.  А ВИР всё спит, его для меня  больше нет. Это надо запомнить.
Опыты, проведённые надо мной, показали, что оптимизм утрачен не до конца. Вернее, истрачен не целиком.
Одноклассница из богатых и состоятельных денег не заняла. Унизительно было и затеваться.  Я еле наскребла заплатить  потом в кафешке за чашечку кофе. Скажи мне, кто твой друг…
Мой друг из «Политеха» Питера, этим чем-то родственный ВИРу, как «физик»,   собрался с молодой худой и предприимчивой  женой в Канаду.   Она, к тому же, ещё и  татарка.  Я успела ляпнуть до того, как об этом узнала, что они все «злющие», имея в виду свою знакомую Лялю Чёрную.  А  нынешняя знакомая подвезла меня на  личной импортной машине, управляясь с ней очень умело и непринуждённо,  по дождю до дома с гостинцами из своего сада.  Они с Захаром Абрамовичем  уезжают отсюда. Навсегда.  Я должна ему около пяти тысяч за двуспалку – кровать  и велосипеды.    Как предметы роскоши они выставлены в ряд прямо в одной из комнат, нежилой без старших сыновей.
Отдать  за  эти ценные вещи деньги нужно родственнице жены моего друга,   богатой Розе, кому пара продала  свой бизнес «Организация туров и путешествий». Уже вчера. Но всё ещё завтра.
Оформляюсь на работу, кажется, дожили до  спасительного партизанского леса. А там и до зарплаты дотянем. Можно выдохнуть.