Стельки

СТЕЛЬКИ
Больше всего на свете я люблю читать. Буквы, слоги, слова, фразы, чудесные страницы с абзацами и сносками, книги с иллюстрациями и без них - приводят меня в состояние благоговейного восторга и упоения. В книжный магазин я вхожу, как  Аладдин в пещеру с сокровищами и никогда не выхожу с пустыми руками. Обычно, я брожу между стеллажами и жду, какая книга сегодня меня позовёт. Они ведь все живые, каждая со своим настроением. Если по характеру мы схожи, книга всегда найдёт способ привлечь к себе внимание: чуть выдвинется из плотного ряда, сверкнёт тиснением обложки или просто свалится с полки прямо под ноги. Поднимешь её, погладишь, как «волшебную лампу», и вот оно  – чудо, - то, что искала.

Сколько себя помню, читала я всегда.
Родители рассказывали, что я ещё не могла  ходить, но уже, сидя в подушках, водила пальчиком по строчкам и что-то лепетала на своём собственном наречии.
Других детей успокаивали сосками-пустышками, игрушками-погремушками, а мне родители давали в руки книжку, инструкцию для соковыжималки или просто обрывок газеты, и шли заниматься своими делами.
Уходя в кино, папа с мамой брали с собой моего старшего брата-непоседу, которого нельзя было оставить ни на минуту одного, а меня обкладывали печатной продукцией и были совершенно спокойны потому, что, вернувшись часа через три, находили меня в том же  месте, только книжки и журналы лежали уже в другом порядке.

Читать я училась самостоятельно - по настенному плакату-азбуке и по кубикам с буквами.
Лет в пять, «проглотив» нашу скромную домашнюю библиотеку, я начала побираться по соседям. Все уже знали, что нужно этой тощенькой белобрысой девочке, которая не сводит  глаз с книжных полок и шкафов. Детские книги я уже прочла почти все, многие знала наизусть, и покушалась теперь на толстые тома так называемых «подписных изданий». Когда мне вручали выпрошенную, иногда со слезами, книгу,  я тут же, из  принесённой с собой газеты делала для неё аккуратную обёртку, и, буркнув – «Верну послезавтра», - молниеносно исчезала. Какой бы толстой ни была книга, она возвращалась послезавтра, прочитанная от корки до корки, без единого пятнышка и загнутого листочка.

Поступив в первый класс, к концу года я покончила с весьма скудной школьной библиотекой и затосковала. Всё лето я читала книги по частям, в книжном магазине. Продавщица сначала делала вид, что не замечает меня, а затем начала советовать, что надо прочесть обязательно, а что читать не стоит вообще. В понятие «не стоит вообще» вошли классики марксизма-ленинизма и их последователи.

После летних каникул к нам в класс пришла новая ученица – Ирочка Бронфман.                Её отец, генерал инженерных войск, был переведён в наш город из Москвы.                Большой начальник - он с семьёй из четырёх человек занял целую пятикомнатную квартиру в доме, где все жили в коммуналках.
Как-то после уроков Ирочка зазвала меня к себе в гости. У неё была отдельная комната с собственным книжным шкафом, заполненным до отказа  любимой фантастикой.
- Этого шкафчика мне хватит аж на полгода,- алчно сглотнула я и деловито достала газетный лист, в котором тут же скрылся пока неизвестный мне  Станислав Лем.
Пол-кубометра фантастики доставили мне огромное удовольствие – это было полное ощущение непреходящего праздника. В доме у Ирочки я стала своим человеком.                Её родители, Семён Моисеевич и Сара Григорьевна - потомственные, чудом сохранившиеся, реликтовые интеллигенты поощряли нашу дружбу. Им нравилось выслушивать мои суждения  о только что прочитанной книге и, если надо, объяснять смысл непонятных, в силу возраста, вещей.                Ирочка тоже много читала, а вот её младший братишка – Марик- был всё больше занят игрой в солдатиков. У Марика тоже была своя комната с книжным шкафом, набитым книжками, которые, к моему великому сожалению, нельзя было достать, не повредив  десятка удивительных, совершенно разных пластилиновых воинов. Я тоже любила рисовать и лепить, но такая тонкая, кропотливая работа была мне не по силам.
 
Напомню, что их квартира была пятикомнатная (не считая кухни): гостиная, спальня, две детских комнаты и кабинет хозяина, всегда закрытый на ключ в его отсутствие.                На ум приходила история о Синей Бороде, но уж больно Семён Моисеевич не подходил на эту роль.

Я ходила мимо кабинета, как лиса мимо курятника, предчувствуя поживу.
Однажды Сара Григорьевна попросила меня помочь ей отнести в кабинет лёгкий ужин.
Она аккуратно несла тяжёлый, диковинной формы глиняный чайник на подставке, а мне достался  подносик с сахарницей, стаканом в серебряном подстаканнике и вазочкой с печеньем.
Я очень боялась уронить свою ношу, и расслабилась только, когда поднос оказался на огромном письменном столе хозяина. Теперь можно было осмотреться.
То, что я увидела, превзошло все мои ожидания.                Все четыре стены, исключая дверной и оконный проёмы, были единым книжным шкафом с многочисленными стеклянными дверцами.
Я, как загипнотизированная, двинулась по периметру, не веря своим глазам.                Библиотека была идеально систематизирована, каждый том на своём месте: история, философия, биология, физика, медицина, педагогика, классическая литература и далее до бесконечности. Много было старинных книг, в лоснящихся кожаных переплётах с медными застёжками.
   
Ну, как, нравится?- спросил довольный хозяин. В ответ я громко икнула, дар речи был временно утрачен.
Видимо, решив добить меня окончательно, он открыл одну из створок и достал с полки книгу, нет, не книгу, а Жар-птицу, всю красную и золотую. Фолиант был очень большой, ростом в половину меня, и весьма  тяжёлый. На яркой сафьяновой обложке замысловатым шрифтом золотились слова ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ. Это было редкое, подарочное издание. Не дыша, я раскрыла  чудесно пахнущее сокровище, и поняла, что жизнь моя прошла даром. Достаточно было прочитать и рассмотреть одну эту книгу, чтобы стать «культурным человеком и интересным собеседником». Каждый лист в ней был переложен тончайшим тиснёным пергаментом. Шрифт был крупный, с некоторыми неизвестными мне буквами, и много-много твёрдых знаков. Иллюстрировано это чудо было настоящими гравюрами, очень изящными и чёткими.
 
- Деточка, а почему ты не изрекаешь своё коронное: - « Ну, дайте до послезавтра, ну пожалуйста…»
- Неужели дадите?
- Пожалуй-таки дам, книга, да ещё такая красивая, должна иногда «выгуливаться», как дорогая шубка.
Он сам аккуратно завернул книгу в плотную бумагу и перевязал багажным ремнём с ручкой, чтобы удобно было нести такую тяжесть.

Дома книгой любовались всей семьёй. Родители, выросшие в простых рабочих семьях, тоже никогда не видывали подобной красоты.
Старший брат, с детства презиравший чтение, со вздохом выдавил из себя: -Продать бы её, денег хватило бы на мотоцикл.
- А за всю их (Бронфмановскую) библиотеку – продолжал мечтать он, - можно купить самолёт или яхту и уплыть-улететь подальше от этой ненавистной школы и   профтехучилища, куда вы меня норовите сбагрить.

Тихонько подошла Светка, соседка по коммуналке и моя одноклассница, и оцепенела от восторга. Светку жалел весь дом: мама её, бывшая учительница истории, была парализована, а отец,  по этой причине, страшно пил. Пил он и раньше, чем и довёл жену до инсульта, а  теперь пил, имея для этого вескую причину.                Всё хозяйство и уход за матерью были на девчонкиных плечах. На общей кухне я училась у неё экономно чистить картошку, варить каши и нехитрые супчики.

- Пока папки нет, можно я покажу маме книгу? У нас тоже была такая же «греческая» книжка, только простенькая, пропала куда-то.
Куда «пропала» книга, всем было понятно: туда же, куда пропадали все мало-мальски ценные вещи.
Я была категорически против. Родители долго втолковывали мне, что Светкина мама имеет право хоть на какую-то радость в жизни, и это как раз такой случай, когда в наших силах подарить ей счастливые минуты.

Довольная Светка со своей драгоценной ношей исчезла за дверью их комнаты, а мы всей семьёй пошли смотреть телевизор в квартиру  на четвёртом этаже. Телевизор был один на весь подъезд, и жильцы по очереди, с конфетами и сухарями, посещали счастливых обладателей «голубого экрана».
Когда мы вернулись, в комнате у соседей было непривычно тихо.
- Наверно уже спят, не буди, заберёшь свою книгу завтра утром.
 
Рано утром я забарабанила в соседскую дверь. Лицо открывшей дверь Светки было бледное, распухшее от слёз. Её отец в куртке и грязных ботинках храпел на кровати,                а мама сидела в кресле-коляске и прижимала к себе ЭТО.                ЭТО ещё вчера было совершенством, а сегодня на красно-золотом сафьяне зияла огромная дыра подозрительной бобовидной формы. Так, изуверы всех времён и народов вырезали у своих врагов на спинах звёзды, свастики, иероглифы и выдирали куски живой кожи.
Из сбивчивого рассказа Светкиной мамы я поняла, что пьяный муж привёл вчера Кольку Разина, что они отобрали у нее «буржуйско-жидо-масонскую цацку» и нашли ей достойное применение: подложили под колченогий стол, чтобы бутылки не падали.
Потом гость с ничего хорошего не сулящей фамилией вытащил из-под стола  молчаливую жертву, приложил к ней свою сопревшую ногу и кривым сапожным ножом вырезал из обложек две отличные стельки и….
- Где они? – прохрипела я.
- Кто они?
- Да стельки же, - я ещё на что-то надеялась.
- Да он же в них ушёл.
Это был КОНЕЦ. Жизнь закончена. Выхода нет. Красный свет. Несущийся поезд. Высокое напряжение. Газовая плита. Уксусная эссенция. В голове с бешеной скоростью проносились варианты самоубийств, вычитанные из книжек. Один из них показался простым и надёжным.  Глухая и немая, я вытащила книгу из рук соседки и вышла из квартиры.
Так… промежуточная площадка между четвёртым и пятым этажами… окно с трудом, но открылось…внизу пятно грязного асфальта в бензиновых разводах…один шаг, и всё будет хорошо.
Крепко обняв поруганное сокровище, я зажмурилась и  резко подалась вперёд…
                - Ах ты, зараза!!, - чьи –то сильные руки одним рывком развернули меня к жизни.                Тётя Оля, соседка с четвёртого этажа (добрая фея телевизора) никогда не была такой разъярённой.
- Идиотка (оплеуха), тупица (оплеуха), обещай, что не сделаешь этого, не то я самолично  положу тебя к себе в психиатрию, - шипела она – а там, там, ну, хуже, чем умереть...
Страшно матерясь, она втащила нас с книгой на пятый этаж, и с рук на руки сдала оторопевшим родителям. Меня заперли в комнате (ни о какой школе сегодня не могло быть и речи), а на кухне трое взрослых решали, как быть с обезумевшим ребёнком.
Я слышала, как отец рванул соседскую дверь и выволок в общий коридор ничего не помнящего и ничего не понимающего соседа, как глухо стучала об стену  похмельная голова, как мама, рыдая, просила отца пожалеть нас всех…

Потихоньку приходя в себя, я думала, как странно устроена  жизнь:  вчера был, наверное, самый счастливый день в моей недолгой жизни, а сегодня - самый страшный, хотя и завтрашний вряд ли будет лучше.

Вечером папа взял бутылку коньяка и отправился возвращать книгу. Вернулся он поздно.
– Ну, как, что они сказали? – мама теребила край передника, - очень ругались?
- Колькины стельки обойдутся нам  дорого, в очереди на отдельную квартиру мы теперь последние, - отец через силу улыбнулся – не убивайся, дочка, это мы с матерью во всём виноваты, недооценили обстановку.
- Что, он прямо так и сказал, что квартиры нам не видать? – тихо спросила мама. 
- Он не только сказал, но и показал: просунул в дыры на обложках кулаки и свернул из них два кукиша, понятно без слов…   
               
Неделю меня кормили сладостями, исполнили заветную мечту - купили детскую энциклопедию - все десять томов!     
Жизнь налаживалась, если не считать ночных кошмаров про публичные казни книг.                А вот дорога к Бронфманам была для меня закрыта навсегда.
Ирочка со мной не разговаривала и даже пересела за другую парту.
Её родителей я обходила «за сто километров», посмотреть им в глаза было выше моих  сил.

Следующей осенью Ирочка в класс уже не вернулась, осталась у бабушки в Москве.                - Она поступила в спецшколу с преподаванием на иностранном языке,- похвастался мне Марик, - будет переводчиком или иностранным журналистом!

После перенесённого стресса читать я почти перестала, зато стала много рисовать и лепить. Самостоятельно записалась в изостудию республиканского Дворца пионеров и пропадала там все вечера и выходные дни. Преподаватели хвалили мои работы, но отмечали, что они не детские, а будто выполненные рукой взрослого человека.
- Нам тебя учить нечему, ты сама можешь преподавать рисунок и живопись,- шутили они и разрешали, время от времени,  вести уроки для начинающих.

Родители с гордостью показывали соседям номер «Пионерской Правды», со статьёй обо мне и репродукцией рисунка, получившего первую премию на выставке в Нью-Йорке.
Действительно, через пару месяцев, во Дворце Пионеров мне торжественно вручили  диплом с подписями тамошнего министра культуры и нашего посла. Прилагавшийся к диплому приз, по обычаю, где-то затерялся.
Следующим летом Сара Григорьевна, возглавлявшая городской пионерский лагерь в нашем микрорайоне, сама пришла к нам домой и попросила меня вести кружок рисования для октябрят.
Попроси она меня сдать кровь, или почку, или глаз, я бы и тогда не могла бы ей отказать.
Работать с детишками оказалось очень даже интересно – они все были талантливые и  старательные. Без скидки на возраст, мы рисовали натюрморты, орнаменты, иллюстрации к сказкам, портреты друг друга. Марик  Бронфман рисовал лучше всех. Его работы были удивительно живыми и сочными по цвету.
                В конце лета я сдала лучшие рисунки нашей студии на конкурс во Дворец пионеров.
Трое моих подопечных получили дипломы, а Марик – главный приз - настоящий этюдник с набором акварельных красок и отличных кистей.
По этому случаю весь кружок был приглашён к Бронфманам на чаепитие. Меня тоже позвали. Хозяева устроили настоящий праздник с показом диафильмов и слайдов из серии «Шедевры мирового изобразительного искусства». Крупные изображения на экране были куда красивей подслеповатых репродукций из журнала «Огонёк».
- А теперь, дети, я покажу Вам, как беззащитна культура перед лицом варвара, - и Семён Моисеевич достал с полки злополучную книгу, - раньше книга называлась «ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ», а теперь это творение носит имя «СТЕЛЬКИ РАЗИНА»!
Запомните на всю жизнь, что красоту создать очень сложно, а разрушить – в один момент!
Сколько «разиных» было, есть и будет на нашей земле, и все они норовят старый мир разрушить и что-то невнятное построить…. А вот мы  им покажем!, - и два здоровенных кукиша появились из дыр на обложках. Смеялись все, кроме меня: перед глазами опять встало пятно выщербленного асфальта в бензиновых разводах.               
                Возвращаясь  домой, я внимательно осмотрела окно на той лестничной площадке.          Уже начали ржаветь гвозди, которыми отец намертво заколотил створки, а память снова и снова выдавала тот кошмар во всех подробностях.

Художником Марик так и не стал. Марк Семёнович теперь проектирует по всему миру мосты и виадуки, надёжные и, в то же время, удивительно красивые, лёгкие и воздушные.                Живёт он в Германии. Туда же с детьми и родителями перебралась Ирина Семёновна, известный переводчик. Львиную долю  чудесной библиотеки пришлось продать в «лихие девяностые», но «Стельки Разина» остались при них в назидание потомкам, а может быть, как лекарство от ностальгии…


Сейчас все кругом, кстати и некстати, употребляют выражение: - « Я в шоке!».                Увидели волос в супе или царапину на бампере, и ну орать: - « Я в шоке!». Но мало, кто знает, что такое быть в шоке по-настоящему. И какие бывают последствия у этого самого шока.
У Малевича есть «Чёрный квадрат», а у меня есть Серый… Асфальтовый… В бензиновых разводах…
Славен  Тот, Кому принадлежит Царствие Милосердия и Справедливости!                Спасибо Ему за урок, преподанный мне в самом начале жизни. Урок этот я усвоила крепко-накрепко.                Какая бы неприятность не свалилась на мою голову, «Стельки Разина» помогают мне трезво оценить ситуацию и не впадать в панику.
« Стоп, - говорю я себе, - это всего лишь одна стелька, ну, в крайнем случае – полторы…
Будем жить!»