Отутюженное сердце

Маркус Айзенштадт стоял в одних трусах в центре большой
темной гостиной и курил. В его опустошенной голове не было даже
намека на какие-то мысли. Из смежной спальни доносились приятные
звуки поскрипывающей кровати, выдававшие присутствие женщины,
запахом которой Маркус был пропитан и опьянен на протяжении
последних часов. Разбавляя тишину зашторенных комнат, ля минорная
мазурка Шопена неспешно расплывалась в пространстве молчания
Маркуса и едва слышного телефонного разговора его спутницы.
Дождавшись звука трубки о телефонный рычаг, Маркус затушил
сигарету и обильно глотнул из стоящей на столе открытой бутылки
вина. «К черту все», - уже не в первый раз за сегодня подумал Маркус,
неловким движением сбросил с себя трусы и уже более уверенно
шагнул через порог спальни. Приемник, настроенный на Радио
Варшавы, негромко пощелкивая, играл Шопена в углу совершенно
темной комнаты. Она, зная, что от нее ожидается, повернула ручку
громкости вправо и потянулась навстречу Маркусу...
Он влюбился в нее секунды за полторы, по дороге из прачечной
на рынок в, казалось бы, ничего не обещающий выходной посередине
недели. Обычно ссутуленный, Маркус, добравшись до прачечной
Рубанчика, где с недавнего времени ему гладили одежду (небывалая
по тем временам роскошь, и это при том, что его невеста Ципи стирать
у них отказывалась категорически, предпочитая прачку-арабку, которая
приходила к ним раз в неделю), к своему удивлению обнаружил, что в
полдевятого утра прачечная еще закрыта (о эта чертова рассеянность).
В его руках оставалась переполненная мятой одеждой сумка, и он уже
не мог наполнить ее овощами и фруктами, которые просила купить
накануне уплывшая в командировку Ципи. Довольно громоздкая (ее
следовало вернуть домой, но он, как всегда, тормозил) сумка все никак
не могла устроиться у него на запястье. Маркус нервничал и потел в
своем неправильно выбранном пиджаке. Его раздражал неровный

тротуар, а вид обшарпанных, измученных солнцем фасадов вызывал у
него почти физическое неприятие.
Стараясь не смотреть по сторонам, он медленно шел по Бен
Иегуда, иногда останавливаясь, чтобы привести себя в порядок -
вытереть пот или поправить сумку. О предстоящем пути назад он
старался не думать.
- Ничего, возьму всего понемногу... В крайнем случае поеду на
такси. Сколько это может стоить? Лиру, две? Ципи не обязана знать об
этом.
За два квартала до Алленби, измученный майским солнцем
Маркус перешел, почти перебежал, на еще скрытую в тени сторону, и
прямо над козырьком парикмахерской увидел ее - вначале нежное
платье на аккуратном силуэте, затем губы и, наконец, голубые глаза. Их
взгляды встретились, и она, невысокая брюнетка на балконе первого
этажа, улыбнулась ему застенчивой улыбкой. Маркус сразу
выпрямился, покраснел, но взгляда не отвел и произнес первое, что
пришло в голову:
- Скажите, какое сегодня число? - он действительно не помнил...
Девушка рассмеялась, и, немного смутившись, ответила с
певучим польским акцентом:
- 3 мая 1957 года. Вы путешествуете во времени?
Маркус улыбнулся, уже не краснея.
- Меня зовут Маркус Айзенштадт, - протянул ей руку.
Она же, склонившись над перилами балкона и обнажив скромное
декольте, произнесла:
- А меня - Магда, Магда Теслер...
Их руки встретились легким прикосновением подушечек пальцев.
Все, что происходило с того момента, навсегда осталось
записанным в книгу жизни Маркуса Айзенштадта, как один из тех
особенных дней, что и пятьдесят лет спустя, лежа под старческим

пледом с катетером меж увядающих конечностей, хочется если не
пережить, то хотя бы вспомнить. Стеснительный, но решительный
Маркус поднялся в квартиру Магды, где, спустя несколько минут после
первого неуверенного поцелуя, для них обоих выключилось время.
Они занимались любовью, слушали музыку, ели, курили и
разговаривали. Музыка звучала постоянно. Милое создание, еще не
испорченное Израилем, популярным в то время патриотическим
песням под аккордеон предпочитала классику. Время от времени, с
трудом освобождаясь из объятий, Магда меняла пластинки на
напоминающем небольшой чемоданчик американском
проигрывателе. Ее репертуарный выбор свидетельствовал о
безупречном вкусе. Отдавая предпочтение музыке для фортепиано,
она тем не менее не гнушалась и оркестровым жанром. Маркус
заметил - под увертюру к Тангейзеру Вагнера ее поцелуи становились
особенно жаркими...
Сбежавшие из собственных жизней, Маркус и Магда смеялись
над смешными историями, привезенными молодой женщиной из
сталинской России. Она рассказывала их с непривычным акцентом, и
он с удовольствием рассматривал ее, когда, не найдя нужных слов в
иврите, она вставала, обнаженная, и изображала потерянное в
контексте слово. Они пили много спиртного, постепенно пьянея, и
уснули в объятьях друг друга примерно около часу дня.
Около четырех часов он проснулся. Было жарко и болела голова.
Магды в комнате не было. С трудом заставив себя подняться, Маркус
вышел в гостиную, где застал Магду над гладильной доской. Пока он
спал, она успела перегладить все вещи, которые он нес Рубанчику, и
разложить их в идеальном порядке в сумке.
Теперь она гладила рубашку, в которой он пришел - рубашка была
постирана и под английским паровым утюгом Hoover, ведомым
уверенной рукой, сияла какой-то особенной белизной. Магда
обернулась в сторону Маркуса и тихо сказала:
- Я подумала, что ты не будешь против...

И он действительно не был против. Очарованный, он следил, как
сантиметр за сантиметром, уголок за швом, карман за воротником, она
переворачивает ткань, переворачивает его душу. Удовольствие,
которое Магда доставляла ему в эти мгновения, могло легко
сравниться со всем тем набором ласк, которые они подарили друг
другу с момента их случайной встречи.
Она выключила утюг и повесила рубашку на спинку стула.
Выглаженные брюки висели там же. Маркус закурил, он не спешил
собираться, хотя в глубине души понимал, что часы уже включились и
их время подходит к концу. В спальне зазвонил телефон, и Магда
прошла туда, на ходу оставляя халат у порога, так, чтобы это не
ускользнуло из поля зрения гостя. Маркус Айзенштадт остался один в
центре большой темной гостиной, с сигаретой в руках и без единой
мысли в голове.
Около шести они начали прощаться. Молча медленно одевались
- она в свое утреннее платье, он - в ею выглаженные вещи. Утренний
лишний пиджак Магда спрятала в самом низу его сумки, и теперь он
предстал перед ней в своем новом свежем амплуа. Странно, как много
смысла обнаружилось в выглаженных брюках и рубашке. Магда
поправила ее снизу над линией брюк, потом, поправляя сзади,
прижалась к нему для их самого важного, последнего поцелуя...
Смеркалось. Маркус Айзенштадт стоял на балконе своей
квартиры с чашкой черного кофе в руках. Иногда он закрывал глаза и
видел, как Магда гладит его рубашку.
- Маркус! Маркус, как твои дела? - голос с улицы отвлек его от
мыслей. - Бен Гурион по радио обещает послезавтра военный парад,
на уровне, ты будешь?
Маркус выглянул наружу, чтобы поздороваться.
- Ты хорошо выглядишь ... - сосед с первого этажа никогда не
скупился на комплименты, но сегодня в его словах не было и грамма
лести. Маркуса знал это, и поэтому послал ему самую искреннюю
улыбку, на которую был способен.