иллюзия. первая часть первой главы

Друзья стали посещать меня намного чаще. Не знаю почему. Друзья это четыре человека – Ганя (по паспорту Гавриил, для остальных – Гаврик, но я, как человек начитанный, называл его Ганя), типичный представитель современной уличной молодёжи – Серега, минималист во всех отношениях Марат и уволенная тремя годами ранее, но не прекращающая меня навещать медсестра Таня. За пять лет, что я провел в этих белых стенах с невыветривающимся ароматом спирта и препаратов они активно начали обо мне вспоминать последние два года. Последние два года у меня в палате всегда свежие фрукты, пресса, коллекции DVD дисков и прочих больничных «необходимостей». Любимым занятием во время их прибытий это сидеть, вспоминать годы былого детства, задавать друг другу вопросы, на которые никто не в состоянии ответить и просить, о том что никто и никогда не сделает.  Это их вторая активность. Первая прослеживалась в первые шесть-семь месяцев моего статуса смертельно больного. Меня начали таскать по частным клиникам, возить по разным обследованиям и они, как мне казалось, давали ту самую поддержку, которой мне не хватало. Но позднее, видимо они заметили что я болею, список заболеваний не уменьшается, а напротив – увеличивается, и решили отдохнуть от моего общества. Одиночество поглотило меня. Я остался один на один со своей болью, и самое главное – со своими мыслями. На фоне круглосуточной боли мысли путались, я не мог спать, организм отказывался меня слушаться. Меня стали посещать галлюцинации, которые казались реальнее чем спецэффекты в фильмах Джексона. Со временем боль угасла, или я перестал ее замечать, или ее убили медсестры слоновыми дозами обезболивающего. Но состояние растения меня не покинуло. В некоторые минуты даже переставал узнавать окружающих. Сон и реальность слились в единое целое. Мое, считавшееся некогда красивым и привлекательным среди девушек, тело покрылось мелкими струпьями. Кожа походила на старую, исписанную морщинами пергаментную бумагу. Лицо от родной даты рождения в паспорте отняло десять, а может и пятнадцать лет. Единственная функционирующая конечность – правая рука занималась  скучной работой, а точнее помогала мне курить, смотреться в зеркало и подписывать странные, непонятного мне содержания документы. Представители акционерного общества, совета директоров одной крупной фирмы, контрольный пакет акций которой я унаследовал от покойного отца, посещали меня чаще моих друзей, и мне кажется многое у меня отняли в обмен на мое лечение. Я на них не злюсь и не обижен, каждый пытается урвать от жизни (моей жизни) все, винить их не за что.

   Раньше я часто плакал, или даже рыдал. Смотрел на себя в зеркало и рыдал. Рыдал когда из под меня вытаскивали судна, которые я называл утками. Рыдал, когда ко мне приходили такие далекие и одновременно близкие друзья.  Танечка рыдала в ответ, подходила, обнимала. Я чувствовал биение ее сердца, тяжесть ее груди и будто становилось легче. Но они уходили, и все снова на меня наваливалось тяжелым грузом. Отец сказал бы, что нужно быть сильным, но уже пять лет я не слышу его советов. Плакать я перестал последний год или полтора – не знаю точно. Время начало смазываться в моем осязании происходящего. Может свой лимит слез потратил, может, смирился и взял себя в руки. Чувства абсолютно все притупились. Боли нет, сил нет, любви нет. Одна привязанность к этим четырем идиотам.  Неужели она (привязанность) одна меня держит?

Привычным движением беру со стола небольшое зеркало и смотрюсь в него. На лице все то же выражение расстрелянной косули, которая еще пытается держаться за жизнь. Нет, лицо меня не интересует. Там уже много времени без изменений. Я смотрю на салфетку, лежащую  у меня на груди. Голубая махровая салфетка  мелких красных пятнах. Прошу идущую по коридору медсестру заменить ее. Та быстро меняет, и я погружаюсь снова в свои мысли. Вытяжка, установленная по моей просьбе друзьями, быстро вытягивает седой табачный дым из палаты.  Не знаю какими правдами или неправдами Марат уговорил дать добро на мое курение в палате, но главврач согласился, а медсестры и мой лечащий врач до сих пор на меня косо смотрят. За глаза, наверное, пижоном называют.

  Даже за это короткое время их посещений я жутко привязался и привык ко всему этому и, наверное, боялся теперь одного – одиночества в мраморно белых стенах. Поэтому сомневался в одном вопросе – стоит ли оформлять все свое имущество на Марата. Он, как человек с высшим экономическим образованием, смог бы позаботится о фирме отца, чего я по состоянию здоровья и по многим другим причинам сделать не могу. Но где гарантия, что как только я сделаю его своим приемником, все это не кончится? Скорее всего, еще с месяц все будет также, и может даже лучше, но потом дел будет появляться больше, времени меньше и опять они меня покинут.
  Я докуриваю сигарету и заминаю ее в пепельнице. Надо быть более решительным. Беру телефон, набираю своему юристу и требую, чтобы он приехал ко мне. Даже если они меня покинут, хуже, чем сейчас мне уже точно не будет, ровно, как и лучше, но, возможно, их положение я изменю в лучшую сторону. После таких мыслей чувствую себя зажравшимся миллионером, который пускает свои деньги на помощь аборигенам Африки и Австралии.

 Скучаю по дому. По маленькому уютному кабинету отца, где провел все детство. По стряпне  тети Вали – нашей кухарки. По шахматам, сделанным из слоновой кости. Эти шахматы занимали нас с отцом долгими вечерами. Несмотря на свою занятость, он никогда не уделял мне времени меньше чем нужно. Идеальный был человек. Всегда знал, когда нужен совет, когда не стоить беспокоить. И в некоторых моментах заставлял меня самому принимать иной раз тяжелые решения. Обидно, что не вырос таким, каким он хотел меня видеть.

  Приезжает Игорь Валерьевич. Мужчина средних лет, темпераментный, волевой, даже немного гордый. Наверное, он единственный кто смотрел на меня без жалости. За это я его всегда и ценил. Поздоровались. После крепкого рукопожатия немного закружилась голова. Я начал подготовленную речь:
 - Меня интересуют два вопроса, Игорь Валерьевич. Первый, это перевод 80% моих активов на такого персонажа, как Марат Викторович Измаилов, 86-го года рождения. Давайте обойдемся без речей о сохранении семейного бизнеса, я так решил. И не грузите мою голову этими формальностями, я вам доверяю, просто сделайте. Далее, мой перевод домой. Попробуйте осуществить это поскорее. Старайтесь не прислушиваться к рекомендации врачей. Они здесь меня не лечат, да и не смогли бы. Трачу колоссальные деньги ради мнимого лечения. Абсурд! А теперь расскажите как у вас дела? Как супруга, как дочь?
  Юрист снял очки, протер носовым платком линзы и снова одел.
  - Сашенька учиться стала хуже. В отметках за полугодие три четверки, а в целом все прекрасно.
 - У меня в тумбочке подарок ей на новый год, достаньте. И не надо отнекиваться, я знаю что вы скромный.

  Он полез в тумбочку и достал небольшой подарочный пакет. В нем покоился профессиональный набор художника. Даже не знаю что точно там было. Наверное, какие ни будь, кисти, краски. Но стоит прилично, значит, должен понравится. Игорь Валерьевич взял подарок и театрально начал отказываться, еще спустя пять минут вышел, уверяя меня, что завтра я уже буду завтракать на родной кухне.