Искры жизни Встреча двенадцатая заключительная

                ИЗ ФИЛОСОФСКИХ  РАЗГОВОРОВ  У ПРИВОЗА


        - Зяма, а чем отличается еврей от лошади? - Это был поистине один из коронных вопросов Мони Шершеровича и он требовал немедленного и адекватного ответа. Я не знаю как на этот вопрос ответили бы Платон, или Ося Бендер, но Рабинович от неожиданности чуть не проглотил свой длинный язык.
        - Боже мой, Боже мой, Брокгауз и Эфрон зарыдали бы от такого вопроса, - со смешанным чувством зависти и восхищения подумал Зяма. 
Не знаю как вы, дорогой читатель, а я лично за этот вопрос присвоил бы Моне звание ворошиловского стрелка в  честь светлой памяти  автора коронованной совы. Но это к слову, а что касается Рабиновича, то он скорее по привычке, чем осознанно, проследил за взглядом друга и увидел телегу балагулы с впряженной кобылой и рядом шустрого буланой масти стригунка, который тыкался мамке под брюхо. И вот последовал ответ, который был достоин и его автора, и энциклопедии Брокгауза и Эфрона:
        - Моня, еврей отличается от лошади тем, чем отличается от неё кобыла. Лошадь, став кобылой или жеребцом, не перестаёт при этом быть лошадью. Как гражданин Одессы - ты лошадь, как обрезанный ид - ты еврей с Молдаванки.
Вы знаете, дорогой читатель, только узнав ответ Рабиновича, я, наконец, понял истинный смысл слов Владимира Владимировича Маяковского: 
  «Послушайте, деточка, все мы немного лошади».
По чести сказать, надоели мне до смерти все эти разговоры о евреях и их исключительно положительной, или зловещей роли для судеб России. Если ты рождён в этой стране, говоришь, думаешь, споришь, творишь, ругаешься и пишешь на языке страны, в которой ты родился и вырос, и если её судьбу и судьбу своих близких и друзей ты не отделяешь от своей собственной, значит ты гражданин  этой страны. А своё еврейство, татарство, армянство, славянство  храни в себе как любимую песню и живи с Богом.
Understand? То-то, брат...  Впрочем сам Рабинович всю нашу планету считал маленькой родиной вида людей. Любил старик смотреть на звёзды.

                ЗАРУБКИ НА ПАМЯТЬ

Банальный вопрос. Какой урок мы извлекаем из собственной прожитой жизни? Вот мчит меж извилистых и каменистых берегов горный ручей. На его поверхности мы едва успеваем различить увлекаемые потоком травинки, лепестки цветов, кружащийся, как в вальсе, сухой дубовый листок. Вот поток упирается в поваленное де-  рево, растекается, ищет обходные пути. Из того, что он нёс на своей струящейся плоти что-то осело на шершавый ствол, но что-то плывёт дальше. Куда? Зачем?..
Мне часто бывает не по себе, когда я слышу рассуждения о смысле жизни. Мы - данность этого мира. Его закон - эволюция. Мы, разумеется много о ней рассуждаем, но способны ли мы вмешаться в её ход?!. Мы изменяем природу? Мы губим её? Полноте! Эволюция - не прямая линия. Она подобна сложной ломанной траектории броуновской частицы. И каждый излом и рывок в сторону на траектории эволюции - свидетельство больших, или малых катастроф.
Даже уничтожив себя во всеобщей ядерной бойне мы ни на миг не прервём ход эволюции Вселенной, для которой вся наша  планета в миллиарды раз ничтожней пылинки.
Но что-то в мире несомненно исчезнет. Нечто такое, что уникально для всей  необъятной Вселенной. Исчезнет человеческое сознание, способное познавать самоё Вселенную и судить о её эволюции на протяжении многих миллиардов световых лет...
... Однажды, ещё будучи достаточно здоровым и вменяемым, Моня Шершерович примерно об этом спросил своего друга, который неожиданно появился в Одессе после десятилетнего отсутствия. Следовательно, это было где-то в конце сороковых годов прошлого века, спустя два или три года после окончания Второй мировой войны. Но тогда, охваченный ностальгическими грёзами, Рабинович ответил другу стихами поэта-символиста:

Как сон пройдут дела и помыслы людей.
Забудется герой, истлеет мавзолей,
И вместе в общий прах сольются.
И мудрость, и любовь, и знанья и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
Рукой неведомой сотрутся...

Много лет спустя старик Зяма Рабинович сам обратился к Моне с неожиданным вопросом:
       - Моня, что такое экуминизм?
       - Ну это просто, Зяма, - ответил друг. Пантифик Иоан Павел Второй уже который год призывает основные монотеистические конфессии сблизиться под дланью единого Бога. -    
       - Он прав, Моня. Сколько религиозные войны народу  сгубили - не сосчитать. Пора и Церкви  о будущем цивилизации подумать, а то неровён час... Пожалуй только православ ные иерархи, как чёрт от ладана,  шарахаются от экуминизма. Всё никак от синдрома Третьего Рима не оправятся. Но  это пройдёт, уже проходит. Так вот, Моня, запомни, что я тебе скажу, вот слово, которое расширит смысл экуминизма, это слово -  КУЛЬТУРО-ЭКУМИНИЗМ. Оно прийдёт, это слово, не может не прийти, если мы не хотим, чтобы истинный Универсуум - Человеческое Сознание, исчезло из нашей Вселенной. Мне как-то старик Ливензон, уж на что был талмудист из талмудистов, однажды сказал: «Зяма, моя долгая жизнь убедила меня в том, что победить зверя в человеке самому человеку не дано»  Ну что тут скажешь? Быть циником по отношению к себе не более похвально, чем быть тупым моралистом. Всё твердим об исторической родине. А она на всех одна - шарик наш земной. Другой исторической родины у людей никогда не было, а будет ли? Ты знаешь о чём я мечтаю? О Еврейских Эмиратах и Арабском Израиле, да мало ли... Конечно для ортодоксов и ура-патриотов я сумасшедший старик. С такими прожектами только в жёлтый дом. А что такое современный мир? Биль о правах это прекрасно, но зачем создавать общество агрессивного потребления?
     - Зяма! - не выдержал Шершерович, - люди есть хотят, много и хорошо есть!
     - Много есть вредно для здоровья. А досыта накормить Шуру Загребовского в принципе  невозможно. А таких как он хватит выстроить от Одессы до Аляски. Нет и нет! Современный мир - это поезд, который летит в никуда. Миллиарды людей дрессируют под шопинг-синдром. Покупай! Покупай! Покупай! Не думая, не желая, не страдая душой, не любя, даже не ощу щая простой радости жизни, покупай, покупай, иди, ползи, хватай, жируй, спускай всё в унитаз и покупай, покупай...и гигантские пирамиды из товаров разве заменят нам сердце, Моня? Что они делают с людьми, кто остановит это безумие? Как хочешь назови. Уголовный беспредел мы проходили, беспредел гостерроризма и геноцида тоже. Теперь доигрались до товарного беспредела. А семьдесят процентов населения Земли не доедает. А ресурсы шарика ограничены. Моня, знаешь чем отличается главный лозунг социализма от главного лозунга капитализма?
      - Зяма, там какая-то метафизика, насчёт чего-то постоянно  растущего.
      - Молодец, босяк: «Удовлетворение постоянно растущих потребностей  трудящихся».  Чистая метафизика. Это капиталисты всех стран объединились под лозунгом «Удовлетворение постоянно искусственно создаваемых растущих потребностей тех, кто хоть что-то зараба тывать умеет». Перепетуум мобиле капитализма: заработал - купи, заработал - купи, заработал - купи. Петля Мёбиуса по Марксу. Вот что значит творчески освоить великое наследие, вот они - подлинные марксисты.
      - Зяма, где же выход, куда бежать, кого звать? Это же коллапс цивилизации!
      - Ну коллапс, не коллапс - это бабка надвое сказала, а вот без культуро-экуми
низма нам действительно крышка. Западные страны, в большинстве, точку поворота уже проскочили. Ну просто  как дети малые - не ведают, что творят!.. А Россия? Нас от неё враз отсекли.  Будто ветеринар у жеребца яйца отхватил!  Ветеринары, туды их... Это же надо, Киев - мать городов русских, сам по себе, а Россия, значит, как сирота казанская... А что сама Россия? Провалилась в яму демографии По миллиону в год - на убыль! Скоро всё население станет пограничниками. Только и останется, что охранять священные рубежи разграбленной обезлюдевшей России. Моня, пойдёшь в пограничники?
       - Так ведь подданство...
       - А ты думаешь на Украине дела идут лучше, чем при гетманах? Нынешние гетманы от страха в мокром исподнем ходят. У них одно на уме: «Москали справа, а шляхта слева, ратуйте громадяне НАТО!»
Да, загадал  старик Рабинович загадку. А разгадывать её нашим потомкам. Может это и станет для них тем самым пресловутым смыслом жизни лет на сто, или двести вперёд. Кто знает.
      
                Последний из раритетов Рабиновича, найденных  бомжами
                где-то в мусорных баках после смерти Шершеровича

 Изменчивость* (Перси биши Шелли)
               
   Мы облака, закрывшие луну...
Мы светимся, и кружимся, и вьёмся,
Но, поблистав минуту лишь одну,
Уйдём во мрак и больше не вернемся.

    Мы лютни, позабытые давно...
Рассохшиеся и в неверном строе,
Мы отвечаем ветру то одно,
То миг спустя, совсем уже другое.

  Мы можем спать и мучиться во сне,
Мы можем встать и пустяком терзаться,
Мы можем тосковать на едине,
Махнуть на всё рукою - развлекаться.

   ...Всего проходит краткая пора,
И всё возьмёт таинственная чаща:
Сегодня не похоже на вчера,
И лишь Изменчивость непреходяща.

                ГИМН  ВЕЛИКОМУ  ГОРОДУ, ИЛИ ГЕНЕОЛОГИЯ ШЕРШЕРОВИЧА

        Этот разговор происходил незадолго до рокового ареста Рабиновича и его десятилетней разлуки с любимой родиной.
        Зяма, спросил неугомонный Шершерович друга, - почему мы одесситы и что такое Одесса.
        - Моня, это тот случай, когда утверждение постулата идёт прямо по Гегелю - по закону отрицания отрицания: Одесса не Париж, Одесса не Украина, Одесса не Россия, Одесса не Бессарабия, Одесса не Турция, Одесса не Греция.
        - Ну конечно, - дагадался Моня, - не Жмеринка и не Щепетовка.
        - И не пустыня Сахара, - добавил Зяма. - Хотя у нас свои и Пересыпь и Молда ванка.
        - Но ты всё равно не ответил на мой вопрос, Зяма!
        - Понимаешь, Монька, Одесса даже не город. Просто страна какая-то. Вот взяли кусочек солнечной Европы времён Возрождения  и забросили далеко на Восток. В нас живёт дух любви и познания, дух листригонов и контрабандистов. Одесса - мистерия, вечный карнавал мысли, вулкан, извергающий человеческие таланты во все стороны света. Родина мудрых шутов и легкомысленных обольстительниц. А снаружи, ну ничего особенного - провинция у моря на краю империи. Какие народы прошли по этим землям! Говорят, когда древние арьи кочевали из Заполярья на свой Индостан, они задержались в северном Причер номорье и впрыснули своей крови скифам и славянам. Теперь многие пишут, что Америка - плавильный котёл наций. Не верь, Моня. Первый плавильный котёл наций это Одесса. - И не случайно. Вот возьми, хотя бы, свою фамилию: Шершерович! Как звучит! Это же от француз ского «Шерше ля фам» - ищите женщину. Ты, Моня, вечный искатель, но твоя женщина - Истина!
       - И всё же я ничего не понял, -  обиженно вздохнул любознательный друг Ра- биновича. - А  мне просто необходимо понять, чем мы в Одессе отличаемся от остальных людей
       - Ах, Монька, Монька,

«Умом Одессу не понять,
Аршином общим не измерить,
И нечего нам тут гадать,
Но другу, Моня, нужно верить»

процитировал Тютчева известный в определённых кругах историограф и литературовед Зяма Рабинович.

                О  ВЫСОКИХ  МАТЕРИЯХ

       Зяма, я тебе верю, но когда я начинаю думать чем отличается Случайность от Необходимости я всё время путаюсь. Каждый философ даёт свою версию. По определению, как ты любишь цитировать классика, «Всех низких истин нам дороже нас возвышающий обман» Но это же самообольщение.
       - Какая разница, - возразил Рабинович,  - Обольщение, самообольщение. Нам скучно жить в мире сухих абстракций вот и всё. Философ тоже человек. Он часто может абстракцию из абстракций нарядить в этот самый «возвышающий обман».Вот послушай на заданную тему:



«...Так что же есть Свобода воли?
                Случайности ослепший конь?
И всадница - Необходимость,
                но скачка - Истины огонь!
Она ли правит, он ли скачет,
                грызя стальные удила,
Всё ровно ничего не значит,
                Их - двое, Истина - одна...»*


Не правда ли - красиво?
       - О, - воскликнул восхищённый Моня, -но отсюда следует, что Истина не статична, она - само движение!
       - Вот видишь, резюмировал Рабинович, как «нас возвышающий об-
ман» может утереть нос любому умнику, возомнившему себя Платоном или Кантом. Хотя, если уж говорить об Истине до конца, то её, как завершённой данности, конкретного объекта познания, не существует вообще. Это как в теории электронных орбит. Как бы физики нн
пытались, даже умозрительно, локализовать электрон в силовом поле - чёрта с два. Всё что им остаётся – интерпретировать результаты спектроскопии. По моему мнению истинный философ, если таковой существует в природе - это специалист по расшифровке спектров всех уровней и подуровней того, что мы называем Истиной.
       - Но, Зяма, я опять ничего не понял!
       - Моня, разве это так  важно? Важно движение. Поиск - в движении, только в нём!

• Тот, кто читал моих «Космогонов» без труда вспомнит это место (Э.В.)


                « МЕРЗОСТЬ БЕЗЫСХОДНОСТИ»

   - Зяма, я понимаю, что задаю бестактный вопрос, сказал однажды Шершерович, - тем более что на твою голову свалилось столько в этой жизни, что хватило бы на дюжину таких босяков, как я. И всё же, я не говорю о твоих личных потерях - сколько их было, не о болезнях и старости, не об одиночестве и нищете на исходе жизни, сколько таких как мы по всей стране мается от безысходности. Что больше всего отвращает тебя от этой жизни?
   - Больше всего? Странный вопрос. Ну вот пожалуй усталость, усталость от понимания того, что за нашу долгую жизнь длинною без малого век люди не стали лучше, и после нас резких перемен не предвидится, и нечего нам самообольщаться на этот счёт. А самое паскудное - наблюдать, как топчут и унижают, ломают через колено не угодных новой власти. Понимаешь, Моня, сказал старик Рабинович, самое ужасное, когда тебя охватывает омерзение к собственной стране, когда хочется бежать отсюда без оглядки, и понимаешь, что не убежишь, а будешь до самого конца мучиться и тянуть эту лямку безысходности и глотать, как собственную рвоту, мерзость нашей жизни. Говорю нашей, так как не вижу разницы между Киевом, Москвой и Минском, да и у других «бывших» не лучше. Возьми Грузию. В самом Тбилиси всегда что-то от Одессы было, правда, на свой манер. Ты знаешь, что лучше всего утешает душу? Вот когда я слышу мужское многоголосие народных грузинских песен. На Северном Урале сидели со мной ребята из горной деревни неподалёку от Крестового перевала. Как они пели! Один от чахотки помер, двух зарезали в драке, а один парень, Гоги звали, на войне погиб. Какой красавец был! С него бы Итальянцам портреты писать в стиле Возрождения. Вот это и спасает, память,  память наша бессонная.
- «...Иных уж нет, а те далече...» - процитировал классика Шершерович, - а мы, Зямка, до сих пор вместе, и слава тебе Господи...


                ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС ШЕРШЕРОВИЧА

       - Зяма, ты не жалуешься на свою судьбу? - Этот вопрос  Моня Шершерович  носил в себе долго, долго. Уверенный в исключительном уме и человеческих достоинствах друга, и не раз внутренне содрогаясь от мысли, как жестоко обошлась с ним жизнь, он всё не решался спросить Зяму напрямую. И слава Богу, что решился, и именно тогда, когда старик Рабинович стал безнадёжно плох. Иначе нам никогда бы не узнать ответа моего героя.
        - Моня, - сказал старик Рабинович, внимательно  и долго разглядывая трещины на  потолке, - вся  моя жизнь в таких трещинах. Ну и что? Жаловаться человеку на свою судьбу? Моня, это лишено, как сказал бы теоретик, физического смысла. Это она, судьба, по большей части была мною недовольна.
- Но почему?!
- А потому, Моня, что мы слишком торопливо и бездарно тратим её святые дары.

                ИЗ МЫСЛЕЙ ВСЛУХ

               
                *    *    *
               
                - Минувшая эпоха, Моня, это кривое зеркало, в      
                которое сморится эпоха наступившая. А мы всё    
                удивляемся, откуда у нас такие кривые  рожи,
                особенно у тех, кто управляет этой страной

                *    *    *
                - Счастье, Моня, это частный случай всеобщего
                несчастья.
   
                *    *    *
               
                НОСТАЛЬГИЯ

Вышел однажды старик Зяма Рабинович из дома на солнышке погреться, по Дерибасовской прошаркать, вспомнить золотые денёчки. А уже совсем плохой стал, ноги с трудом переставляет, как никак на десятый десяток перевалило, анурезом потихоньку мучается. Но тут, кстати, кооперативный ларёк подвернулся, присло нился к нему и пока свои стариковские дела делал, задумался и забыл своё подер жанное хозяйство спрятать. Так и пошаркал дальше по родной Дерибасовской. А в это время навстречу надвигаются две молодые роскошные  чувихи, обе в импортном навороте -  что глаза, что улыбки - отдайся и умри! А ножки, а коленки... Глянул на них старик Рабинович и растрогался  до слёз. Сколько за его пёструю жизнь таких юных птичек порхало по любимой улице, а эти... Защемило стариковское сердце.
     - Боже мой, какая гадость! - Вдруг на всю  Дерибасовскую защебетали чувихи. Как не стыдно, вам, старик Рабинович, а ну уберите назад свою трапочку!
     - Да, да, - ностальгически думал в это время старик Зяма Рабинович, какие истории, какие страсти бушевали с такими вот несравненными и незабвенными дочерями славного города и порта Одесса.
     - Вы что, оглохли к тому же, - во весь голос уже орали чувихи. - Какой срам, какой стыд, уберите вашу жёванную пережёванную промокашку. Наконец старик Рабинович внял их рассерженным ангельским голосам.
     - Вы не поверите,  юные дамы, прошамкал он, - теперь это промокашка, а когда-то он была гроза города Одесса.
     - Ха-ха, - сказали чувихи, - когда это вы были таким бойцом со своим молодцом? Никак во времена Ветхого завета?
     - Када, када, - стал мучительно вспоминать старик Зяма Рабинович. Када я брал Одессу с красным бандитом Котовским, вот када,
     - Четыре ха-ха, - сказали чувихи возмущенно. - Вы нам не заливайте, дедушка! - А старик Рабинович, опустив очи долу, не мог наглядеться на их ножки на изящных каблучках, на юбочки, которыми забавлялся лёгкий ветерок с моря..
     А чувихи, насмешницы и пиратки - первый сорт, всё не отставали:
     - И как же это вам  удалось белую Одессу в красную перекрасить?.. Отзвук былого огня вдруг пробудился в этом, когда-то неутомимом ходоке, герое-любюв
нике, бонвиване минувших эпох.
     - Как бгали, как бгали, - встрепенулся старик Зяма Рабинович, - на кони и впигод! Глаза Зямы вдруг вспыхнули азартом и удалью незабвенных лет, и уже совсем забыв, где он находится, с кем и в каком виде, воинственно воздев правую руку, а левой будто придерживая повод горячего скакуна, заорал на всю Дерибасов скую: «Коли! Руби! Даёшь Кгасную Одессу мит саблех, мит пейсех, мит ё...  твою мать!..».
Чувихи с изумлением и даже с оттенком уважения и гордости за славного гражданина великого города, смотрели зачарованно на старика, будто за этими, стёртыми временем чертами, вдруг увидели молодого, неотразимого, полного загадочной мужской силы Рабиновича, живую легенду города Одесса.
Они привели в порядок его туалет и нежно попрощались, а старик стоял растерянно посреди великой улицы великого города и не мог понять, сон ли это прекрасный, или последнее прости.

                ПОСЛЕДНИЕ СНЫ РАБИНОВИЧА

Есть опасная черта в жизни каждого человека, пережившего свою земную славу. Его начинают мучить кошмары несбывшегося, того, для чего быть может была приуготовлена  его до срока исчерпанная жизнь.
Однажды ему приснился совсем странный сон, где он не видел себя, но слышал свой Голос как бы с каких-то непостижимых высот. Голос говорил на древне еврейском языке торы, который Рабинович никогда не знал, может за исключением двух, трёх коротких фраз, неоднократно слышанных им от старого раввина Ливензо на. И в этом уже было чудо! Как, не зная языка, можно говорить на нём и всё понимать? Но это было ещё не самое большое чудо. Голос был обращён к кому-то совершенно ничтожному и низкому, существу с внушительной внешностью, огромным дряблым брюхом, дрожащим под грязным засаленным и испачканным коровьим помётом хитоне. У этого грязного и ничтожного было толстогубое слюнявое лицо и бегающие глазки.
       - Иуда, - говорил на древнем иврите Голос Зямы, - я знаю ты при жизни ненавидел этого человека, ревновал ко всем шлюхам Иудеи, но лгал прилюдно, что он твой лучший друг. Ты предал его как человека там, в Одессе, теперь ты пре дашь его, как Сына Божия.   
       - О нет, Господи, - взмолился Иуда, - предать человека и предать Сына Божия - это  же две большие разницы. Так говорил человек, которого я предал.
       - Не богохульствуй, - сказал Голос. Разница в том, что Сын Мой не хочет покидать вашу Одессу и вернуться на Небо. Предав его, ты заставишь Сына в муках вернуться в Мои объятия. Предательство - это твой подвиг перед  людьми и Мной. Предай его дважды и ты станешь тенью, а он светом, ты мраком - он огнём любви, ты - ядом, он - исцеляющим бальзамом, ты станешь клеветой и наветом, он - оправданием. И будете вы неразделимы вовеки веков. На то Воля Моя. Предай, предай его, Шура...  Потом появилась вся окровавленная Фаня. Она стояла, как Венера Милосская с отрубленными руками. Из них медленно вытекала кровь, окрашивая ткань, которой была прикрыта нижняя часть её божественного тела...
Старик Рабинович проснулся в холодном поту и долго лежал не размыкая век. По  дряблым, заросшим старческим мохом его щекам стекали скупые холодные слёзы. У стариков они всегда холодные.
Потом ему снился очкарик-поэт, который учил Гниду читать по складам
 «Мадам Бовари» и какие-то пошлые детективы. Потом мадам Рабинович и Маня в белом платочке с маленьким Моней Шершеровичем на руках. В унитазе, по причине никудышнего клапана, всю ночь журчала вода, а ему снился рыбачий баркас, море и до боли, до крика знакомая женщина с ниткой жемчуга на белоснежной шее, прямо под ожерельем Венеры...
Не открывая глаз он ждал, когда вслед за рассветом придёт тепло солнеч ных лучей, которые согреют веки и лоб и тогда он еще найдет в себе силы открыть глаза на этот ослепительный мир.
Он ждал, ждал и не дождался...


                ВМЕСТО  ЭПИТАФИИ

Великий француз Рене Декарт, больше известный историкам науки под латинским именем Картезий, математик и физик, говорил: «Может показаться удивительным, что великие мысли чаще встречаются в произведениях поэтов, чем в трудах философов. Это потому, что поэты пишут, движимые вдохновением, исходящим из воображения. Зародыши знания имеются в нас наподобие огня в кремне». Зяма Рабинович не был поэтом в прямом смысле слова, хотя как никто любил и почитал поэтов всей душой. Он был поэтом жизни. Он её в определённом смысле сделал предметом искусства, достойным если не восхищения, то удивления беспорно. Что же касается зародышей огня в кремне, то что в них пользы, когда источилось кресало.*
---------------
*А ведь именно он говорил когда-то: «Духовность - эманация страсти, её эфирная составляющая. Вся грязь и скука жизни проистекает из-за того, что сей эфир слишком быстро рассеивается прагматическим сознанием».