Непостижимый объект

В своей классической работе «Методология русской истории» Василий Осипович Ключевский назвал главным дефектом нашей историографии отсутствие метода и высказал догадку, что имеется единственная причина, мешающая изучению истории России: дело в том, что исследуемая история -  это наша история.
«Кажется, мы потому ее плохо знаем, - заявил В.О. Ключевский, - что очень ее любим». Почему патриотизм может стать помехой созданию научного метода? - вопрошал Ключевский, и отвечал сам: «национальный патриотизм обычно удовлетворяется открытием какого-то нового факта в родной истории, но останавливает исследователя, когда он должен исследовать обнаруженные данные в системе, критически анализируя их... Русская история по традиции отделена от всеобщей истории непроходимым барьером: мир в наивном географическом представлении русских делится на Россию и заграницу. Поэтому исследователь русской истории редко сопоставляет ее с всеобщей историей, между тем как метод изучения русской истории может быть логически выведен лишь из метода изучения общей истории».
Та же самая проблема возникла и при изучении нации: дефектом ее теории стало отсутствие метода. Данных было в избытке, но все, что исследователи знали о нациях и их отношениях, не укладывалось в общую систему.
Ситуация с анализом нации напоминала именно ту, о какой писал Фрэнсис Бэкон в первой книге «Нового органона»: «Идолы и ложные понятия, проникшие в человеческое сознание и укоренившиеся в нем, не только в такой степени заполнили сознание людей, что истина с трудом находит к нему доступ, но и в тех случаях, когда этот доступ осуществляется, они вновь возвращаются и препятствуют научному исследованию; это будет продолжаться до той поры, пока человечество, будучи предупрежденным об этой опасности, не примет всех возможных мер против них» (§38). Bacon F. The physical and metaphysical works. Ed: by J. Devey. L., 1891, p.389.
Теоретические основания этого казуса объяснил Гегель. «Пока мышление еще не постигло природу самого понятия, а вместе с тем природу ее отношения и необходимость ее взаимосвязанности, эти определения являются, будучи сами по себе ступенями развития, только как случайное множество, где одно следует за другим, одно оказывается вне другого, - равным образом это мышление и в пределах каждого из определений постигает природу перехода, именуемого доказательством, только так, что определения, будучи взаимосвязаны, все же остаются одно вне другого и опосредуются друг другом лишь как самостоятельные определения; и это мышление в ходе доказательства не познает опосредование самим собой как истинно последнее отношение - это обнаружится как формальный недостаток таких доказательств». Гегель Г.Ф. Философия религии, т.2, с.387.
Исследователи не могли создать даже предположительных представлений о предмете исследования, теряясь перед многообразием и многоликостью наций.
А ведь «хотя мы и должны остерегаться того, чтобы какая-либо теория, противоречащая опыту, не ввела нас в ошибку, все же чрезвычайно целесообразно создавать некоторые предварительные представления о предмете нашего исследования, направляя себя тем самым по определенному пути исследования». Дальтон Д. Сборник избранных работ по атомистике. - Л. 1940, с.13.
Принципиальным, чего никак не могли понять исследователи нации, было то, что трудность человеческого познания нации - то есть проблемы мышления - накладывается на сложность самого явления нации - исторически продолжительного, изменяющегося во времени, зависящего от деятельности самих людей, но объективно существующего в тот или иной отрезок истории.
По сути, именно личная принадлежность исследователя к нации, в сочетании с тем фактом, что под одним понятием в истории известно несколько разных явлений, и создавали загадку, над которой ломали головы столько умов.
Мы находимся и очень близко от нации, и очень далеко от нее.
Подлинное же познание нации должно было, наоборот, начинаться с отделения истории создания ее понятия в сознании от реальной истории нации как явления, и каждую из этих проблем надо было исследовать независимо от другой.
Теоретический инструментарий, который помог бы строить гипотезы о закономерностях, характеризующих явление нации, не мог быть создан, ибо ученые не могли прийти к соглашению об самом понятии теории. Те явления, которые реально существовали и назывались нациями, не сводились к общему знаменателю, а те определения, которые, по их мнению, описывали отличительные признаки нации, не укладывались в единую схему.
Но вернемся к истории постижения сущности нации.
После подготовки, обосновывающей политическое право нации на создание государственности, дело встало за анализом фактов, чтобы на этой базе установить, что такое нация.
Конечно, изучая одно и то же явление, материалист и идеалист подходят к нему по-разному.
Однако и гегельянцы - объективные идеалисты, считавшие нацию явлением мирового духа, реализующегося в истории, и материалисты, рассматривавшие ее как реальный объект, занялись одним и тем же: изучением набора признаков или функций, которыми должна обладать нация, как общественное явление.
Первые полагали, что нация - явление естественное, объективно возникшее в результате действия природных факторов, вторым казалось правильнее считать ее явлением субъективным, искусственным, созданным мировым духом или же самими людьми.
На вооружение исследователями были взяты феноменологический и сущностный подходы.
Феноменологический подход - подход исторический или формально-функциональный. В обоих случаях нация исследуется как объективное явление. В первом изучается конкретная последовательность событий, во втором явление нации исследуется как черный ящик: изучаются и описываются его свойства и функции.
Сущностный же подход направлен на постижение содержания предмета или явления, выражающегося в единстве его свойств и отношений.
Поначалу думали, что нация - объект, наделенный определенными свойствами, т.е. предстояло исследовать нацию как объективное явление, выявить существенные признаки, отличающие ее от других, построить теоретическую модель объекта, образ которого в обыденном сознании уже существовал, т.е. выработать не обыденное, а научное понятие нации.
Необходимость изучения нации как объекта заставило задуматься, какие способы можно использовать для получения результата.
Оказалось, что есть три метода, применимых для решения задачи.
Первый можно назвать историко-этнологическим методом. Изучая реальную последовательность событий, мы реконструируем историю народов, чтобы выяснить точные факты, воспроизвести и объяснить события в том виде, в котором они произошли в конкретное время на конкретной территории.
Второй, социологический, - обобщающий, формально-функциональный метод. Он исследует общее для явлений, изучает их формы, выявляет законы развития, признаки и функции нации.
Цель его - найти законы, имеющие отношение к природе человека и общества, которые действуют вне времени и пространства, и интерпретировать факты в свете общих законов.
Наконец, имеется метод, который является суммой двух вышеназванных, - эволюционный подход. Выявляя формы и функции, не зависящие от времени и пространства, он следит, как в истории одна форма сменяется другой, как изменяются изученные функции во времени.
Но, исследовав огромный материал и приступив к обобщениям, ученые взялись за головы. Все мифы о национальном единстве, такие, казалось бы, убедительные и логичные, рушились от любой попытки анализа. Понятия народа, нации, - очевидные, примитивные - никак не укладывались в теорию, хотя существование нации как объективного явления было несомненно.
Получалось строго по Далю: «чем проще и обиходнее вещь, тем труднее определить ее общим и отвлеченным порядком; определите, например, что такое стол?» Даль В.И. Толковый словарь живого русского языка, т.2. М., 1955, с.684.
Чтобы дать научное определение нации, многие, начиная с Ренана и Бауэра, пытались выявить ее существенные особенности, приписывая объединяющую роль кровному родству, языку, территории, историческому прошлому, общности религии, законов, обычаев и т.п.
Ведь то, что бог, язык, кровь, культура создают нацию, казалось очевидным.
Более чем убедительными казались рассуждения о существовании национальных типов, подобные нижеприведенным мыслям Альфредв Фуллье.
«Мы уже далеки от тех времен, когда Юм писал: "Если вы хотите знать греков и римлян, изучайте англичан и французов; люди, описанные Тацитом и Полибием, походят на окружающих нас людей". Ссылаясь на Тацита, Полибия и Цезаря для доказательства того, что человек повсюду остается одним и тем же, Юм не замечал, что даже народы, описанные этими историками, поразительно отличались один от другого. У каждого из них, вместе с присущими ему достоинствами, были известные недостатки, которые могли бы навести на мысль об "упадке и разложении", в то время как дело шло еще только о начале исторической жизни.
Тацит описывает нам германцев, как людей высокого роста, флегматичных, с свирепыми голубыми глазами и рыжими волосами, с геркулесовской силой и ненасытными желудками, упитанных мясом, разгоряченных спиртными напитками, склонных к грубому и мрачному пьянству, любящих азартные игры, с холодным темпераментом, медленно привязывающихся к людям, отличающихся сравнительной чистотой нравов (для дикарей), культом домашнего очага, грубыми манерами, известной честностью, любовью к войне и свободе, верных товарищей, как в жизни, так и в смерти, что не устраняли однако кровавых ссор и наследственной ненависти в их среде.
Несомненно, что Тацит дал это несколько романическое описание германцев с тайным намерением оказать известное влияние на римлян; но тем не менее мы узнаем в его картине оригинальную расу, которую он характеризовал словами: propriam et sinceram et tantum sui similem gentem (прямодушный и постоянный народ, всегда похожий на самого себя).
Совершенно иной портрет находим мы у Цезаря, когда он рисует нам галлов высокими и белокурыми, с теми же светлыми и дикими глазами, с той же физической силой, но людьми более смешанной расы; в нравственном отношении, "впечатлительными и непостоянными на совещаниях, склонными к революциям", способными, под влиянием ложных слухов, увлечься и совершать поступки, о которых они после жалеют, решающими опрометчиво самые важные дела; падающими духом при первом несчастии и воспламеняющимися от первой обиды; легко затевающими без всякого повода войну, но вялыми, лишенными энергии в годины бедствий; страстно любящими всякие приключения, вторгающимися в Грецию или Рим из одного удовольствия сражаться; великодушными, гостеприимными, откровенными, приветливыми, но легкомысленными и непостоянными; тщеславными, пристрастными ко всему блестящему, обладающими тонким умом, уменьем шутить, любовью рассказывать, ненасытным любопытством по отношению ко всему новому, культом красноречия, удивительной легкостью речи и способностью увлекаться словами.
Возможно ли отрицать, после подобных описаний, что национальные типы сохраняются в течении истории?» Фуллье А. Психология французской нации. Введение. - М., изд. Павленкова, 1899.
Вскоре ученые выясняли, что ни один из предполагаемых признаков нации нельзя считать существенным: все они не подходят для создания определения - всегда отыщется такая нация, существование которой опровергнет построение, «нельзя составить такую характеристику, под которую подходило бы большинство людей этой нации и которая относилась бы, собственно, к этой нации, а не была бы характеристикой группы людей более широкой, чем это надо». Чернышевский Н.Г. ПСС в 15 т., т.10. - М., 1951, с.827.
Все приписываемые нации признаки после анализа оказывались несущественными. Для каждого из них находилось свое исключение.
Неуловимая нация выскальзывала, как угорь, из рук.