Кн. 3, часть 8, гл. 3 Напиши - полегчает!

Моя мама, Лидия Михайловна Уваровская, в девичестве Щелканова, всю свою жизнь была интеллигентной интеллектуалкой. И очень стремилась к этому. Тем страшнее казалась  причина её смерти в старости – атрофия головного мозга. Парадокс какой-то. У женщин 37 года рождения отнюдь не у всех было высшее техническое образование, мой отец очень гордился, что из  мамы вышел настоящий советский инженер  и его стараниями тоже.  Мне   тоже особенно приятно было повторять слова считалки из детского фольклора: «…Мама с папой инженеры, а мы – пионеры!» В них всё было правдой.
Я  из раннего детства запомнила  мамин диплом: чертёжную огромную доску и гору ватмана в рулонах и огромных листах, уже прикреплённых за углы кнопками.  Папа что-то особо важное чертил, налегая на стол всем мощным корпусом, сопел и дымил, как паровоз, хотя обычно при детях в комнате  курить воздерживался. Мама перепроверяла расчёты.  Вместо калькулятора была  массивная железная машинка с ручкой, очень тяжёлая, неподъёмная для детей. Родители пожертвовали ради второго высшего папы и окончания  заочной маминой учёбы в институте  планами когда-нибудь ещё «родить третьего», я что-то такое всегда чувствовала, капризничала, раскачиваясь между двумя стульями как на турникете,  и ныла, пока папа не отходил меня ремнём, что как мера было крайностью, а потому впечаталось  раз и  навсегда. В такие минуты огромного детского горя  моя мама никогда не бросалась меня унимать и успокаивать, она и вообще не перечила отцу, считаясь с его буйным характером. Он для неё был самым ярким авторитетом из современников. Она оставалась с ним рядом до самой его кончины. За неделю до смерти в здравом уме и твёрдой памяти папа мог для моего младшего племянника решить высшую математику. 
Кроме того  он  активно правил последнюю книгу и создавал проект очередного дома-дворца,  предположительно уже для моего многочисленного семейства, с которым припоздал ровно на пару десятилетий, рассчитывая прежде, что мы с братом мирно и полюбовно поровну поделим родительское наследство. Папа оставался утопистом до последнего вздоха. А мама уже только подчинялась папиным простым командам в это время, как и всю жизнь,  подобострастно заглядывая своему  мужу в рот. Надо отдать должное отцу – его терпения на маму хватало, он не поступал с ней пренебрежительно либо торопливо. Она его не утомляла, забывая всё происходящее  уже через минуту. Моя бабуся, мамина мама,  куда в лучшем умственном состоянии  была накануне своей смерти в 1996 - м, ей было 86 лет,  но отец предпочитал не тратить  своего личного времени на общение со старенькой  тёщей и настойчиво провожал её в  отдельную комнату большого дома. Бабуся, впрочем, запомнилась мне свободно гуляющей по всему нашему, тогда ещё общему саду. Она оставалась доброй, улыбчивой и проницательной. Отцу иногда она говорила с хитрецой: «Я тебя, Славик, узнала!»  Она  одна всегда звала его  ласково «Славик». А я так делала в лучшие годы нашей с отцом дружбы из озорства. 
Период ласкового наименования другого «Славочки», похоже,  завершён, от фамильярного и любовного пора перейти к строгому по имени-отчеству.
Мне это трудно, хотя я так многое понимаю по сравнению с моими ближайшими одарёнными психологизмом родственницами.
Особенно неотвратимо то, что все проходит – «И это пройдёт», что всё кончается, а я всё не могу сосредоточиться на неизбежном расставании.
«Он» и «она» - только книжные персонажи, в реальности они -  не вместе – это разные люди, у них разные судьбы. От «него» зависело, чтобы это изменилось в финале или осталось таким же, как и раньше, «ему» ближе оказалась инерция существования без факта «она плюс…», без «парности» с ней. «Она» же нафантазировала, что ВИР – её генеральная линия. И ошиблась. Констатация факта.
Но мне  и всегда мало очевидного. Душа всегда ищет ещё и невероятного. Я люблю читать между строк и рисовать другую реальность – отсюда мне так понятна поэзия как «иномирие». Я и сама начала со  стихов с единственной целью – переписать «прозу жизни», в неё не помещался мир чувств, он всегда гораздо больше. Внутренний мир  лишь отчасти  может быть отражён красивыми словами в   музыке ритмов, поэтизмы приблизительно запечатлевают едва уловимые образы. Тут я согласна с ВИРом, что одни только слова бессильны перед красотой подлинной страсти, что за словами остаются куда более сильные впечатления от целостности «героя».
ВИРу, вероятно,  достаточно такого пускового механизма, как «глаза напротив», чтобы с  этого доверительного выбора выстроить отношения «полного общения», например.  А я придумываю «любовь» (непременно красивую) от момента этого самого обладания. Мужское и женское в вечных противоречиях. Как верно твердит  наизусть народный афоризм  коллега: «Женщина любит, когда привыкла, мужчина – пока не привык».
Моя мама знала  интуитивно то, что я позже узнала профессионально, как психолог  по второму высшему: если выговориться вовремя, а лучше написать – это обязательно поможет. Есть пассивные методы психотерапии, где достаточно просто выслушивать пациента (клиента). Давно установлено, что слушание – это само по себе прекрасное средство помощи для обретения эмоциональной стабильности  и  осознания  нуждающимся в  такой помощи своих мотивов, поступков из всего спонтанного, стихийного, «синкретического» в душе, «буйнонамешанного» её носителем, что ВИР рационально именует «кляком». Мама предлагала использовать этот метод «описания» отнюдь не как отвод энергии, чтобы смягчить боль. Она видела перо на страже порядка и справедливости.
 Когда-то любая моя жалоба на «тёрки» с начальством или  рассказы о конфликтах  с  вышестоящими в обществе незамедлительно вызывали её  резкую материнскую реакцию защиты.  Она помногу раз  решительно повторяла  потом в разговоре: «А ты, Светочка,  обо всём возьми и напиши!»  Дальше следовал адрес социализации, куда именно написать  – не на «деревню  же дедушке!» Как правило,  в какую-нибудь газету.
После резкого обличительного выпада и мама, и  её дочка, как правило, сразу же успокаивались.  Ведь обеим было достаточно верить, что справедливость восторжествует. 
Пользуясь  добрым маминым советом, что такого я должна написать сегодня, чтобы немедленно полегчало? Жалобу на начальство? Так это давно известно, двусторонние отношения с властью  красочно  расписаны многовековым нашим неподражаемым  фольклором. И пока тут «дурак» - одна я, вернее, «дура», или «блондинка», что помягче и красивее.
Казалось бы, допиши «Блондинку», простись  уже  с ВИРом, наконец, – и полегчает. Но уже сейчас, когда основная задача решена, спрашиваешь себя, а что же дальше?  И надо ли прощаться с человеком, когда он стар, и слаб,  и нуждается в помощи?  Пусть не в тебе. И не от тебя он этой помощи ждёт, а от тебя не захотел  её принять. И так бывает. Не внушаешь доверия.
Будет ли от этого «лучше»? И кому? Мне? ВИРу? Читателю? Мужу? Не уверена, что это так уж необходимо. Моим близнецам этот отражающий момент – моя любовь к их отцу -  внешне по барабану, но кто знает, как это сыграет в будущем? Я же всё-таки надеюсь на здоровое потомство и мечтаю дождаться внуков. Иногда парни совершают благородные поступки, тогда  я верю, что ещё не всё потеряно. На этот новый год самому маленькому и слабенькому братику они подарили какую-то сногсшибательную игровую приставку, сделали ребёнка счастливым. Он у Деда Мороза этого не просил, только мечтал об этом, да и то тайно.  Парни угадали. Ванина подруга Инна даже засняла этот детский восторг на мобильный: Глеб, обнимающийся с коробкой.  Так что в эпизодах – дети как дети, вполне близкие родственники.
Так  на кого же пожаловаться, чтобы не «жертвить», не жалеть себя? Учитывая, что этот текст – своеобразный автопортрет, а от себя не уйдёшь, напишу о себе, чтобы снять с души этот груз – быть собой. Как всегда, точно, хоть и парадоксально.