Отмычка к ржавому замку

            От автора      

Данное произведение стало частью моего романа  «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ», который доступен на ресурсах электронных книг: ЛитРес, Андронум и др.
Объем: 620 стр., 5 иллюстраций.
Жанр: Остросюжетные любовные романы. Современные любовные романы.
Теги: Жизненные трудности. История любви. Мужчина и женщина. Превратности судьбы. Психологическая проза.

 
ОТМЫЧКА К РЖАВОМУ ЗАМКУ               
       повесть

И с той землей,и с той зимой
Уже меня не разлучить
До тех снегов, где вам уже
Моих снегов не различить...               

    Юрий Левитанский



Как, все-таки, много в жизни человека зависит от случайностей – этих вех на жизненном пути, когда выбор сведен к минимуму или просто времени его сделать нет. Хотя… Цепь случайностей - это уже закономерность, а значит – судьба. За рулем в длинных рейсах много времени для философствования.

Этот рейс, как, вообще-то, и все остальные, я не выбирал.  За все преференции придется  заплатить – это не по мне. Литва так Литва, тем более, что в этой прибалтийской стране я еще не был. «Как все-таки держит меня прошлое», - подумал я, когда навигация пробила маршрут:  на Беларусь через пункт пропуска «Доманово–Макраны», что  рядом с Брестом. А чуть выше - …

… Проводы мои в армию прошли для меня в постоянном переживании, как бы не вернули. Первую медкомиссию я не прошел по причине повышенного артериального давления.  Предстояло пройти повторную по прибытию на ДВРЗ, – Киевский сборный пункт. Вернуться стриженным после торжественных проводов и просидеть, не выходя от стыда из дома несколько дней, пока вновь не заберут, как это было с моим другом детства, - перспектива бросала в отчаяние. А  не пойти в армию вообще – это в мои годы для парня считалось позором. Как изменился мир!

Надпись «команда 300» появилась на личном деле еще на первой медкомиссии на  ДВРЗ, но она мне ничего не говорила. Мать рассказала уже после армии, что ее вызвали в военкомат и утешили, что сын будет служить на Западной, а не на китайской границе, и что из села нашего туда призывается два парня, но им ничего не говорить, - приказали. Мать молчала. Ох уж эти совдеповские тайны!

3 мая 1978 года, поутру, два автобуса с бритыми, зареванными и с бодуна призывниками вырулили с тесного двора райвоенкомата.  Мелькнули в последний раз за окнами родные лица, и до самого Киева в автобусе стояла такая тоскующая тишина, так грустно выл двигатель, что казалось, жизнь кончилась, так и не начавшись.

ДВРЗ встретил толчеей, бренчаньем гитар, атмосфера была уже более живая, зовущая к переменам, тем более страшен был возврат назад, домой,- в ту жизнь, в детство. Сопровождающий прапорщик, сбив хмельной азарт, построил нас и вызвал тех, кто должен идти на повторную медкомиссию. Сразу стало ясно, что некоторые комиссию не пройдут наверняка. По причине не то, что бодуна, а довольно таки сильного подпития. Обложив всю группу крутым матом (мог бы спокойно  ехать домой, а тут возись), прапор подозвал нескольких румяных крепышей. Заставил дыхнуть, одного забраковал, и, ткнув им личные дела потенциальных пьяниц, поставил задачу. «Главное – выучить фамилии и даты рождения», - напутствовал прапор. Было заметно, что с подобной проблемой он сталкивался не впервые.

Это был тот случай, когда решение надо принимать немедленно.

- Товарищ прапорщик! И мне … И мне надо замену.

- Ану, дыхни. Ни х … не чую. - От «куска» несло свеженькой.

Прапорщик знал меня. Он готовил мое дело для поступления в Киевское инженерно-танковое училище. Он же всунул меня на курсы шоферов от военкомата, когда я с виноватым видом плел ему версию, почему  не поступил, имея аттестат со средним баллом 4,7 при пятибалльной системе. Блат не блат, но все- таки.

Пробежав глазами группку наших, что как раз разложились перекусить, прапор  успел выдернуть крепыша, не успевшего приложиться, ткнул ему мое личное дело и напутствовал: «Не дай бог!». Тот с недовольным видом поплелся решать мою судьбу. Я не знал того парня и больше никогда не видел. Он навсегда остался в моей памяти, как одна из тех случайностей, что стают вехой на жизненном пути ...

… На автопереход «Доманово-Макраны» я зарулил утром, как раз в пересменку. Граница была пустая в оба конца. «Есть шанс к вечеру быть на литовской», - подумал с радостью. Но, увы, если все идет очень уж распрекрасно, жди ее – случайность. Когда симпатичная белорусская декларант спросила, все ли  документы я предоставил, сердце екнуло. Сумма по инвойсу превышала какую-то допустимую цифру в Беларуси.  А так как иду я не по ТИР-карнету, то до литовской границы меня поведет конвой. Вот так. Когда придет конвой – неизвестно. Может к вечеру.

Вот это моя фирма сэкономила! Я имел при себе два карнета, но диспетчер дала отмашку затамаживаться  по декларации - зачем, мол, переводить карнет, стоимостью 60$. «Сколько же теперь придется выложить  за конвой? - вертелось в голове. - Через Лиду до границы километров 400». Декларант скривила хорошенькое личико, но все же переделала документы на самый короткий маршрут через Беларусь: на автопереход «Привалка-Друскининкай».

«Ожидай в машине». - Довольно молодой таможенник уже, или еще, заражен совковой привычкой «тыкать». Наши уже редко фамильярничают  с моим возрастом.  Наши «берут» вежливо. Эти не «берут».  Вряд ли от честности великой или достатка. Скорее всего, просто боятся. Хорошо это или плохо?  Это их мир, их жизнь, это другая страна. Забиваю в компьютер новый переход. Ломаная жирная линия маршрута молнией ударила по карте, пронзив, отдавая током в сердце, название населенного пункта, – «Берестовица» ...

… Через день жизни на ДВРЗ, мы уже скучковались. Оказалось, в «трехсотую» вместе со мной попали некоторые, с которыми я учился на курсах шоферов и односельчанин – парень на год старше, не водитель. Пройдя ПШСС (Полковую школу сержантского состава), получив лычки, он съездит за «молодыми» в Пограничный. Привезет мне «зеленку» и деньги.  Судьба нас сведет в первой роте за четыре месяца до дембеля, куда целая цепь случайностей, перешедшая в закономерность, приведет меня к концу службы – «отбывать».

Земля качнулась, и рванулся лед,
И громом тишина упала сверху.
На лед упал пятидесятый год
И навсегда остался в списках на поверке

У сопок вновь сменяются посты,
Блестят на лоб надвинутые каски,
Но не вернут наградные листы
Тех, кто погиб на острове Даманский.

Уже была расшифрованная цифра «300» - погранвойска, и песня вызывала горделивую дрожь в теле от причастности к тому роду войск, который меньше десяти лет назад реально воевал, защищая Родину, а не нес на штыках идеи социализма в Европу, как Советская Армия в Будапеште или Праге. Но когда начали на второй день вызывать команду «300», принимали ее на плацу подтянутые ребята в «пеша» и … красных погонах и фуражках. Лишь когда прозвучала моя фамилия и, запыхавшись, я ввалился в строй рядом с Колей Андриевским, с которым учился на водительских курсах и с которым буду в одном отделении в карантине, а потом во взводе БТР, я, наконец-то, осознал, что меня не вернут. Это все, конец, – армия ...

… Зашторившись от яркого солнца, завалился на спалку в ожидании конвоя. «Это же надо, - думал я, - летом как будто что-то подтолкнуло заехать в Берлин, а сейчас пресловутая случайность подталкивает меня вернуться в май 78-го». Я понимал, что заехать в то место, где был учебный пункт, нереально. Там, наверное, обжитая погранзастава, может, и нет уже деревянных бараков-казарм. Но настолько реально всплыло в памяти то место, настолько реально проявились те ощущения.   А ведь тогда никто не знал, что нас там ждет, и наше счастье, что не знали.

Конвой пришел под вечер, привел с Минска три фуры. «Через Пограничный не пойдем?» - полушутя спросил я и рассказал свою историю. Конвой – двое ребят-ментов средних лет на легковушке с мигалкой, поведали, что ходу до Привалки  часов пять с отстоем.  Кроме моей, будет еще одна фура до Бреста. Оказывается, один с них служил на соседней заставе, знает про 105-й. Не перестаю удивляться случайностям.

В конвое из трех  мощных и быстроходных машин идти легко. Вспомнились конвои в «лихие 90-е» с Риги. Собиралось десятка полтора всякой твари по паре, и эта медленная змея, периодически тормозясь из-за поломок, ползла 300 км от Риги до белорусского Бигосово почти день. Не езда, а мука.

- Володя, с какой скоростью сможешь идти? - Прием рации чистый, без помех.

- Ограничитель срабатывает на 90, давай выставлю круиз на 88.

- Добро. Двинули.

Дороги по Беларуси всегда были за образец. Круиз-контроль помогает расслабиться и уйти в воспоминания ...

… Невозмутимые краснопогонные сержанты снисходительно игнорировали наши расспросы. Покрикивать начали уже при погрузке в эшелон. Разношерстная толпа в одночасье как-то сникла, но еще отсутствие единого цвета хаки позволяло пока  выделить какие то лица. Сержанты казались не просто взрослыми мужиками, а чуть ли не ветеранами войны, достойными преклонения.
 
При попытке поступить в  Киевское инженерно-танковое училище, когда нас - борзых абитуриентов, вывезли в лагеря в Горенычи, я впервые столкнулся с «дедами». На десять человек поступающих командиром назначался военнослужащий-срочник, приехавший тоже, как бы, выучиться на офицера. Это был своеобразный отпуск от унылой службы. Подавляющее большинство их экзамены провалили и разъехались по частям. Они пытались командовать. Это вызывало у нас только смех. Те злились и скрежетали зубами: «Ну, сука, попал бы ты ко мне в часть».
 
До армии о «дедовстве» я практически не знал ничего. Ну, кто будет рассказывать про то, про что вспоминать тошно? Так, доходили отголоски. Сквозь скрежет зубов этих «командиров»-танкистов исходила такая злость и ненависть, что холодок шевелился в груди. Это только теперь я понимаю, насколько правильным было мое решение не поступать в такую армию. Принял его, не раздумывая, - как в воду с моста. Я понимал, что два года отдать придется, но не всю же жизнь! А ведь были среди тех солдат-абитуриентов и нормальные ребята, наверное. Спасибо тебе, Его Величество Случайность, что нормальный человек тогда моим командиром не был ...

… Конвой решил не утруждаться и не заводить первую фуру в Брест на таможню. Отдали водиле документы на брестской окружной.

- Володя, давай вперед, только не быстро. Мы в магазин сигарет взять да перекусим, - рация на секунду прервала воспоминания.

- Принято. – Ставлю круиз-контроль на 80.

Мелькающие брестские указатели припомнили дембельские слезы, когда франкфуртский поезд прошел под знаменитой аркой, и замелькали названия на русском. Пограничник на арке помахал рукой дембелям и поезд взорвался от рева сотен глоток. Ветер сдувал с лиц слезы, и никто их не стеснялся, как в 1978-м. Когда-нибудь и на арку взгляну ...

… Полку я интуитивно занял верхнюю боковую. Можно сразу улечься и никого не беспокоить. Поезд посунул в ночь, в неизвестность. Атмосфера расслабилась.Послышался смех, забренчала гитара. Где-то тогда впервые прозвучало слово «Германия». Но, наверное, никто всерьез это не воспринимал, а сержанты только ухмылялись. Не спалось. Взялся за письмо. «Где-то на станции брошу», - прикинул.

Поезд разбудил скрипом тормозов, и сквозь пелену утреннего тумана проявилась вывеска: «Слоним».

- Дядя, где это? - спросил я, прокрыв окно, железнодорожника, обходящего состав.

- Белоруссия.

- Бросьте, пожалуйста, письмо.

Письмо это жена моя  будущая сохранила ...

... - Володя, мы тебя догнали, давай круиз на 88. - Голос  с рации вернул в реальность.

Я и не заметил, как опустились сумерки. Конвой обошел меня и пристроился на дистанции метров 40 спереди. Гладкая, с небольшими спусками и подъемами дорога лениво вилась среди густого леса. Она была почти пустая.  Знак с ограничением до 20 тонн отпугивал грузовики. Мне же с конвоем боятся ГАИ нечего, но по селам палец привычно бил по кнопке горного тормоза, сбивая скорость. Конвой уходил вперед. На 90 я его догонял и сбавлял до 88.

Под очередной белый знак населенного пункта легковушка конвоя вошла, не сбавляя скорости. Я привычно ткнул пальцем кнопку «горняка». Двигатель недовольно заурчал, сбавляя обороты. В густых сумерках красные габаритные огни конвоя сделали молниеносный зигзаг, явно обходя препятствие. Сильный свет галогенок тягача вырвал на мгновенье из темноты сидящую на корточках почти на проезжей части фигуру. В зеркало заднего вида по огоньку габарита я успел заметить,  насколько близко прошла фура возле безумца.

- Бойцы, подбитый, или пьяный? - с дрожью выдохнул я в микрофон рации.

- Вроде, пьяный, - выдохнули на другом конце и сбавили скорость.

В Ружанах ушли влево. Слоним остался правее ...

… На сборах призывников нас водили на экскурсию в воинскую часть, стоявшую в райцентре. Типичный, хорошо обустроенный военный городок. То место, куда нас пригнали пехом после выгрузки в Берестовице, на воинскую часть походило мало. Большое удивление вызвал переход след в след по контрольно-следовой полосе: «Как? Мы переходим границу?». Здесь же впервые, как с другой реальности, появились зеленые фуражки на головах местных аборигенов, пренебрежительно смотревших на стадо еще не солдат, но уже и не гражданских.

Они явно не завидовали строю новоиспеченных краснопогонных сержантов, ждавших с нетерпением свою добычу.  И тем более не завидовали они нам, зная, что ждет этих, еще настроенных романтически, юнцов. Они спокойно, размеренно жили небольшой семьей на этой тихой заставе. Не напрягаясь, несли службу на самой спокойной границе в СССР и не хотели ни в какие ГДР, на «передовые рубежи». Это я уже потом услышал, увидел и узнал. И тоже не захотел в ГДР, хоть и в Берлин. Но кто нас спрашивал, и что мы могли. Вот уже где была лотерея! Вот уже где случайность играла судьбоносную роль!

Стадо с трудом построилось на пыльном плацу. Стоявшие перед нами сержанты с интересом разглядывали добычу. Долгих восемь месяцев тяжелого срока в страшной школе СС – полковой школе сержантского состава, ползли или бежали они с полной выкладкой по проклятой  Вульдхайде и пескам Фридерсдорфа  к этой минуте блаженной власти!

- Кто имеет водительские права, десять шагов вперед!

Толпа выпустила несколько десятков претендентов на то, что может потом пригодиться в цивильной жизни. Я рванул одним из первых. Тут еще была возможность принимать решения. Перед нами стояли сержанты с колесами на петлицах, и я подумал, что не все так плохо. Мне казалось, я их всех люблю, -  этих таких взрослых, в хорошо подогнанной, выбеленной частыми стирками форме, командиров – старших товарищей и наставников.

11-й автовзвод, 6-е отделение. Наверное, мой сержант отбирал шестым, или я стоял, по каким-то причинам, в районе шестой десятки.  Не было никакой логики в отборах, все играли вслепую. Ох, Ее Величество случайность! ...

… Указатель «Берестовица» вынырнул из темноты, уводя влево. Мы идем прямо. На Гродно.

- Бойцы, у меня работы 20 минут. На ближайшем «Лукойле» заправлюсь и остоимся 45 минут, добро?

- Добро. Хотя до границы меньше часа.

- Нет, ребята. Режим труда и отдыха. Тахограф все пишет, надо стоять.

- Ладно. Сейчас будет «Лукойл».

«Все, что не делается, - к лучшему, - подумалось. - Даже заправку искать не пришлось. А, вообще-то, неплохо под таким конвоем! Может, до самого Шауляя доведут».

- Слышь, бойцы! Может, доведете уже до Шауляя, чего уж там? Деньги завтра на карточку сбросят.

Ребята шутку принимают, но их уже ждут фуры для сопровождения назад. Мне даже стает неудобно за свою 45-минутнуюю паузу. Но они привычные. Прогуливаются, пока я заправляюсь, не торопят ...

… Неуклюже спрессовали взвод в подобие строя. Как Иисус Христос с небес, в выбеленном  из дореформенной ткани «хебе», с новыми алыми погонами с широченной старшинской «лычкой» и офицерских сапогах, перед будущей боевой единицей явилась новая личность:

- Одиннадцатый взво-о-д! Становись!

Быстрее всех засуетились наши командиры. По инерции вбитый намертво школой страх перед сержантом придавил осознание командиром себя самого. Это был заместитель командира 11-го взвода – дембель, которому напоследок выпала удача еще раз смотаться за молодыми. На всем протяжении карантина он вызывал благоговейный страх не только в  «молодняка», хотя очень редко снисходил до общения с нами. Больше удовольствия ему доставляло сбивать спесь с новоиспеченных сержантов.  Правда, не на глазах. Он знал их всех по школе, и у каждого из них был свой скелет в шкафу.

- Смирна-а-а! В столовую, шагом! М-а-а-рш!

Обед, пока еще, оказался для нас несъедобным. Щавель для зеленого борща был явно накошен косой на ближайшем лугу. Отделить его от травы никто не напрягся. На второе был молочный кисель, который я очень любил в детстве, поэтому первое было проигнорировано. Но к киселю, почему-то, подавалась какая-то смесь, не очень приятно пахнущая рыбой. Оказалось, что кисель - это картофельное пюре из сухой картошки. Братия слопала бутерброд с маслом, запила чем-то похожим на чай и сделала вид, что сыта.

За соседним столом, неспешно трапезничали бойцы в зеленых погонах, с ухмылкой глядя на происходящее и комментируя вполголоса. На их столе дымилась жареная картошечка, стояла миска с горкой квашеной капусты и солеными огурчиками.  Все это запивалось молочком. Это были местные аборигены, тихое житие которых по весне тревожилось на полтора месяца сначала десантом со свежими лычками с Германии, – вроде тоже пограничников, но каких-то очень уж засекреченных, а потом толпой разношерстной публики с азартным блеском в глазах поначалу. Для  довольно скучноватой жизни аборигенов эта непродолжительная суета на их территории была бесплатным развлечением. Нам же контакты с ними были запрещены категорически. Я дальше понял, почему.

Наш «отделенный» с видом старого гаишника только начал переписывать личные данные вверенных ему еще не бойцов, даже не «воинов», как поступила команда в баню. Народ, в основном, был в старом, некоторые даже в рванье, поэтому отсылать «гражданку», как привет домой, желающих не нашлось.

Хорошо, что я не успел намылиться. Только брызнуть на себя водой успел, как  в парную вонь бани с тусклого силуэта двери рявкнуло: «Выходи строиться!». Позже я узнал, что хуже этой команды есть только одна – «Подъем!» Некоторые вывалились в предбанник в мыле, некоторые сухие. Баня, оказывается, была не «помоищем», а неким «святилищем», или «чистилищем» - символическим началом «перековки». Это было, как отмашка: «Давай!».

С этого момента лычки на замызганных погонах родившегося недавно командира освящались и «давали право». Голая череда лишенных права, еще не утратившая иллюзии, скорее, пока удивленная, выстроилась за получением нового обличия, которое должно уравнять всех прибывших в одном праве – отсутствии права иметь какое-либо право.

Ох, уж этот запах! Этот специфический запах нового «хебе» и новых сапог! Позже, на гражданке, получая на работе новый комплект спецовки, я замирал в ступоре – так остро, четко и ясно возникали из забытья образы пережитого, потревоженные уколом знакомого  запаха. Человеческая память норовить упрятать неприятное, плохое подальше в глубины, для человека естественно помнить лишь хорошее. Но иногда случайность, (ох, уж, эта случайность!), как отмычка открывает заржавевшие замки прошлого, и человека тянет вернуться туда, где так остры ощущения, благо, всегда, (всегда ли?) есть шанс вернуться в настоящее.
Линия маршрута навигации, пробившая навылет название «Берестовица», стала отмычкой к моим ржавым замкам памяти ...

… Красные габариты легковушки конвоя наложились на аварийные огни, обозначившие крайнюю фуру «колейки» - длинной очереди на белорусском переходе «Привалка». Конвой тоже включил «аварийку» и медленно пополз вдоль очереди. Обозначаюсь аналогично и иду за конвоем. «Вот и еще один плюс в сегодняшнем событии – обойду «колейку», - подумалось.
 
Тепло прощаемся. Ребята делали свою работу, я - свою. Наши пути пересеклись на несколько часов, и вот уже огоньки их легковушки растворяются за шлагбаумом. Быстро оформляюсь и захожу на литовский пост. Все, что не делается, к лучшему, – прекрасный принцип.  Литовский инспектор по фитоконтролю будет только утром. «Фуру на стоянку и спать». – Таможенник   по европейски вежлив. Тяжелый или легкий был день, определить трудно. Засыпаю под совсем другие мысли ...

… - Размер?!

Стоящий передо мной обладатель прыщавого торса не сразу соображает, что от него хотят. Каптер, тоже, наверное, дембель, – весь в белом  - вытравленном хлоркой, обмундировании, срывается на крик, брызгая слюной:
 
- Ты что, зема, глухой?!

Слово сразу воспринимается, как унижающее и оскорбительное. Позднее будет еще иронично-брезгливое «воин», которое никогда не употребляли офицеры. А еще будет, вообще, как бы для опущенных, слово - «рыба».

- Ты что, рыба, службу понял?! - сползает в истерику «дед», сам похожий на слизняка.

Словарный запас у таких людей обычно мал. Их риторические заклинания не нуждаются в ответах, надо просто молча не отводить взгляда.

- Сорок восьмой, сорок третий, пятьдесят седьмой, - выпалил я, упреждая вопрос каптера.

Тот, еще рыкая в сторону раздражителя, профессионально бросил мне ворох одежды. Переспросил только размер обуви.  Она выдавалось аккуратно по ноге - потертости были бичом в карантине. Форма оказалась 50-го размера, пилотка, слава богу, впору (видел на бедолагах вшитые пилотки – жалкое зрелище), сапоги тоже.

Впоследствии, немного ушив брюки в поясе, я остался вполне доволен своим видом. Мне крупно повезло с шинелью.  Их выдали позже, когда наступила жара. Шинель была четко по размеру, голубоватого сукна. Два раза за службу она ездила в Союз на чужих спинах – в отпуск.

Но пока мы напялили на себя только холодное, с добавлением для негорения (как нам внушали) синтетики, «хебе» без погон и петлиц. Защитные фабричные погоны и петлицы, которые были на кителях, была дана команда срезать, что, впрочем, никогда больше не делалось при получении новой формы в дальнейшем. Зачем это практиковалось, стало понятно позже, когда отцы-командиры получали, прямо таки, садистское удовольствие, сдирая с плеч неумелых косо пришитые погоны и петлицы. А ведь на тонкую полоску защитного погона нашить форменный можно было раз и навсегда ровно и красиво.

Иезуитская кем-то давно внедренная идея прижилась и  переходила с призыва в призыв, позволяя молодым командирам постигать науку требования подчинения. По погонам легко вычислялся солдат первого года службы.  Ведь в полку, как и в Румеле, «деды» не всегда позволяли себе ходить с расстегнутым воротом и отпущенным ремнем. Летом, иногда, второгоднее «чмо» трудно было отличить от первогодка, если бы не погон. У «деда» он был нашит поверх фабричного. Термин «чмо» припечатывался к субъекту независимо от года службы. Чмо есть чмо до дембеля.

За несколько дней учебка обшилась более-менее, хотя рвались погоны и петлицы и в дальнейшем. Выросший в селе, знаком с иголкой-ниткой, умеющий заматывать портянки, я безболезненно прошел этот период. Командир нашего отделения оказался человеком абсолютно бесцветным. До армии он успел окончить какой-то техникум и призвался не со своим годом. Понятно, что в этом случае дорога только в сержантскую школу. Явно ему, невзрачному и тщедушному, там было непросто.  Высот он там не достиг, но по две лычки на погоны получил, оставшись со своими комплексами.

Ни разу не помню его смеющимся. Мы в отделении его не любили, да и не боялись особенно. Так - терпели от безысходности да втихаря презирали. Он пытался проводить откровенные беседы тет-а-тет, но это походило, скорее, на вербовку. Наш командир был не самым худшим в плане «предоставления нам тягот и лишений воинской службы». Некоторым не повезло попасть к откровенным садистам. Не в физическом плане, правда.

Бить они боялись. Я всегда задавался вопросом, что заставляло их, заводя себя и впадая в истерику, останавливаться у черты? Нет, не страх получить сдачу, хотя были такие, от кого они бы получили. Дорожили сержантскими лычками в 105-м Краснознаменном. Очень тяжело они доставались - эти «лейблы» власти. Были и исключительно прекрасные ребята – сержанты, по-настоящему любимые своими подчиненными. Сильные как личности, они не реагировали на шипение коллег по поводу либеральности к своим подчиненным. А подчиненные выкладывались во всю из благодарности своему командиру.

Служба потекла помаленьку. Я понял, что выжить здесь возможно. Выжить, как личности. Главное - суметь не пойти по трупам, особенно во время «воспитаний через коллектив». Физически я был развит. С 7-го класса готовился в военное училище, «тягот и лишений» не боялся, хотя был неприятно поражен реальностью. Не рваться вперед и не быть в числе последних было не так уж и трудно, да и занятия поначалу проводились без «излишеств». Мы даже стали интересоваться, когда же выдадут оружие и начнется «тактика». Ох, наивные!

Первые две недели мая допекал холод, а шинелей все никак не давали. Мы жались к теплым стенкам изразцовой печки, зубрили уставы, лупили строевым шагом, пока даже в удовольствие, да разминались на физчасе. Было много простуженных. После отбоя кашель не давал уснуть и здоровым, злил сержантов, и те швыряли сапогами в виновных и невиновных. Удивительно, как быстро был побежден храп. Я не храпел, но мой сосед по койке, достающий храпом и меня в том числе, дней через десять спал как младенец. Лекарство было одно – сапог в морду.
    
Вручение оружия было обставлено торжественно, чуть ли не с целованием. А они были в такой густой смазке – эти старые АК-47. Когда-то юнцом я мечтал:  сделан ли уже автомат, который мне вручат? Его сделали еще в 1953-м. Потертый, бывалый, он, наверное, прошел через многие руки. В дальнейшем я получил АКМ в Румеле, потом, перед дембелем, когда перевооружали полк, поигрался с АК-74, так и не выстрелив из него. Они уже не вызывали того трепета, как старый потертый сталинский  АК-47.
 
День мы возились с ними, обтирая густое пушечное сало, и хотелось поиграть в войну. Я уверен, в тот миг подавляющее большинство были довольны армией. Вот бы закрепить это чувство, отцы-командиры, а? Но ради чего-то вы же выстрадали свои лычки?  Конечно же, не для того, чтобы учить этих юнцов тому, чему вас научили в ПШСС. А вас хорошо учили и научили многому.
    
Шинели выдали, когда пришло настоящее майское тепло, а с ним и жажда. Она, как и голод, будет утолена только по приезду в полк. Жажда стала бичом. Для питья воду кипятили беспрерывно в полевой кухне. По взводам кипяток таскали дневальные в цинковых бачках. Вода в них не остывала никогда, ее выпивали кипятком, жажду не утоляя. Пить воду в умывальнике запрещалось категорически, и это было правильно. При таком скоплении людей недалеко и до эпидемии. Но люди ведь хотят пить!

После очередных изнуряющих «бегов» взвод вваливается в казарму. Возле бачка толчея, ругань. Кипяток хлебают маленькими глотками, раздражая ждущих. Команда: «Десять минут на умывание и строится на обед!». Сбрасываю куртку и рву в умывальник, за грязные руки – наряд! Возле сосков толчея, моются прямо в корыте, откуда вода не успевает уходить. Я, умирая от жажды, жду свободный сосок. Наконец! Припадаю запаленным ртом к струе, до лампочки какой, но холодной воды.

Он не тронул меня, но его фальцет током ударил по перепонкам:

-Ты что, воин?! Оборзел?! Упор лежа - принять!

Тут главное - рухнуть немедля, чтобы упредить команду «отставить». Я повалился на мокрый - в соплях и пене, пол, самортизировав  руками, чтобы не упасть грудью на нечистоты.

- Я сказал –  упор лежа, воин! Что непонятно? - Сапог лег мне на плечо, стараясь дожать.

Я рванул вверх и выпрямился.
 
- Вспышка с тыла, я сказал!

Он был мне до подбородка, голым худым торсом подтверждая, что в школу попал, будучи выброшенным за ненадобностью с какой-то роты. Были и такие, сам видел потом. Я не пошевелился, втупившись в его зрачки. В дальнейшем я не раз использовал этот метод даже с офицерами. Что при этом читалось в моих глазах, не знаю, но иногда от удара в лицо, чувствовалось, оотделяло мгновенье.

- Фамилия? С какого взвода? Кто командир отделения?

Я ответил.

-  Доложить, что хлебал воду из под крана. Я проверю.

Наказанием за такое была отправка в санчасть, где холеный медбрат давал  чайник с закрашенной марганцовкой водой и с наслаждением наблюдал, как тебя рвет после выпитого. Я прошел это позже, когда отравился, полакомившись в магазинчике просроченной сдобой, выполняя командирский приказ спустить все советские деньги. Их было рубля три.

- Есть! - выпалил я и рванул в казарму.

Не доложил я не из-за смелости своей великой. Это было нарушение, и я был виноват. Ведь нарушение было не в том, что я отказался лечь на заплеванный пол, а в том, что хлебал сырую воду.В суматохе построения я оттягивал суровый приговор. Потом погнали  обед, потом еще что-то. Короче, я так и не доложил, вдруг сообразив, что забыл фамилию сержанта, и счел  это достаточной причиной. Почему он не проверил. Думаю, не захотел быть посланным моим командиром на три буквы. Чмо - оно и есть чмо. В сержантской школе тоже. Вообще-то, отборность в 105-й можно поставить под сомнение. Наверное, блат и тогда делал свое дело.

Мы помалу привыкали. Уже знали все про дальнейшую службу, и надежда на то, что там все будет по-другому, давала силы выживать. Но однажды зерно сомнения относительно такого уж большого счастья в берлинском раю, было заронено в успокоившуюся душу.
 
Как-то я попал на погрузку того, что осталось от нашей цивильной одежи. Кто и чем кромсал на ветошь горы тряпья, покрыто мраком. Нам предстояло загрузить все это в грузовик. Удивительно, но я нашел там свою штанину. Постоял над ней, как над мертвецом, грустно улыбаясь. Как все это было недавно и … давно. Справились мы быстро и развалились на пахучей майской траве, не торопясь в казарму. Рядом паслась корова. От нее так пахло домом. Корова, оказалось, служила на заставе, снабжая молоком местных защитников рубежа. Про это нам поведал приблатненный боец в заломленной зеленой фураге, который пришел подоить буренку. Угостив курящих сигаретами, погранец развалился рядом в траве и повел разговор.

И тогда стало понятно, почему так строго запрещались контакты с пограничниками. Узнав про их здесь службу, желание ехать за бугор улетучилось мигом. А еще так красивы были у погранца  фуражка зеленая и погоны на добротном «пеша». Но он призывался не в 105-й. Нам же командиры нагоняли жуть: все, мол, за границу не попадут. Кого не возьмут, те останутся в отрядовском стройбате шпалы в креозоте варить, и никакой службы на границе им не видать.

Да, поехали не все, далеко не все. С моего отделения «не повезло» двоим. Служили, в утеху, в Гродно, в отряде водителями на транспортных машинах, имея и заветную «зеленку», и увольнения, и отпуска. Со стрелковых взводов те, кто не попали в Германию, служили на заставах Гродненского и Брестского погранотрядов. Да-а, «не повезло». Но, лежа в траве, слушая парня в «зеленке», и всеми фибрами души завидуя ему, мы верили и не верили. Я понимал, как мало сейчас зависит конкретно от каждого в его судьбе. И понимал, что только Его Величество Случай командует здесь ...

… На литовском переходе стояла тишина, – шла пересменка. «Наверное, «фито» уже на месте», - решил я и вылез из тепла спалки. Ткнув кнопку «автономки», начал одеваться. По режиму мне стоять еще два часа, ходу до Шауляя на «рывок» - четыре с половиной часа, до темноты должен успеть найти фирму, где выгрузка.

«Фито» дремал перед телевизором и даже стушевался, что я его застал в безделье. Положил перед ним документы на груз.

- А, Украина. «Перцовки» не привезли?

Я вспомнил, как довольны были латвийские таможенники, когда мы возили им «перцовку»в виде презента. Любят прибалты нашу «Українську з перцем».

- Иду здесь впервые, не знаком с нюансами.

- Два лита с вас за оформление.

- У меня только евро, поменяю - занесу, можно?

- Без проблем.

Поинтересовавшись ситуацией в Украине и посетовав, что политика  грязное дело, он дружелюбно провел меня к декларанту и объяснил порядок прохождения таможни.
Как только незнакомый погранпереход - и ты как слепой котенок. Приятно, когда попадаются такие люди. Не забыть бы занести два лита. Декларант взяла за оформление 50 евро. Вот это наэкономили на карнете! И что мы имеем в остатке? Сорок евро. Не густо.

Звонок Ани - моего логиста, пришелся кстати. Я, наверное, добил ее информацией о последних расходах. Жаль девочку. Попросил перегнать денег на кредитку. Вот еще бодяга! Ищи теперь банкоматы. В Норвегии я как-то влетел в штраф в 700 евро. Виноватым себя не считал, но альтернативы не было. Или подписываешь протокол, а, значит, обязуешься заплатить, или тебе вешают «браслеты», везут в суд, где, однозначно, влепят 12 суток и, конечно, депортацию.

Когда переводчик по полицейской рации на ломаном русском мне все это выдал, я подписал с величайшим усердием. Деньги сбросили на кредитку через два часа. Штраф уплатил прямо в полицейской машине и был отпущен восвояси к всеобщему удовлетворению.Но копы возили меня к банкомату на своей роскошной машине. Лучше сам поищу. Ладно, поехали ...

… Наряд на кухню нами был воспринят как интересное разнообразие в череде приевшихся занятий, а также маячила возможность подкрепиться. Зелено-защитная от еще необтрепанной формы с алыми пятнами погон братия быстро нагуляла аппетит и уже через неделю сметала все со столов подчистую. Я, который с детского сада цедил ложкой борщ, чтобы, не дай бог, не  попала в рот капуста, теперь, наоборот, вылавливал гущу и хрумкал смесью щавеля, травы и одуванчиков. Добавку не просил, было унизительно. К таким намертво прилипало тавро – «желудок», особенно неприятно это выглядело на втором году. А были и сержанты, ничтоже сумняшеся, тянувшие миски к раздающему за добавкой.  В полку кормили хорошо, но за восемь месяцев гона они голод так и не утолили, и здесь не опускаться перед  «салагами» воли не хватало.

Практическое отсутствие на кухне, кроме соды, моющих средств  превращало наряд в каторгу. Куча проверяющих норовила провести пальцем по столам или посуде, и неизбежно поступала команда перемыть. Подхарчиться тоже удачи не было – голодная свора оставляла в бачках только жидкость. Много оставалось лишь хлеба, в основном «черняги», кислого и невкусного, мучившего впоследствии изжогой. В варочном цеху стоял большой целлофановый мешок с комбижиром, похожий на что-то среднее между парафином и смазкой ЦИАТИМ. Мордастый повар снисходительно позволял намазать им кусок «черняги». Соль была на столах, луковицу воровали в заготовительном цеху.

А в отдельном углу столовой румяные бойцы в «зеленке» неспешно насыщались прямо таки, домашней едой. Среди наряда нашлись такие, кто, пересилив страх перед наказанием, пошли на контакт с погранцами и приняли дарственный кусок с их богатого стола. О гордости речи не было. Остальных давила жаба зависти.

После - уже в Румеле, где кормили прекрасно, я задавался вопросом, почему же так страшно плохо кормили в карантине? Сколько испорченных желудков осталась на память «защитникам Родины» на всю жизнь! Ну, не до такой же степени бедная была страна! Это была сознательная система. Кому-то казалось, что такой жестокий фильтр отсеет «балласт», оставив настоящих солдат-защитников.

О патриотизме не буду, а отсеяли не всех. Забивших на всех и вся, отправляли в Союз с полка постоянно, протащив через кучу медкомиссий, чтобы сделать психами. Осенью 78-го в берлинском госпитале я общался  с одним таким. Конечно же, он был никакой не псих с точки зрения психиатрии. Глубокое чувство связывало его с девушкой на гражданке. Он давал читать письма.

Ошибка его была в том, что нежелание ехать в Германию он высказал еще в карантине, открыто заявив об этом взводному. Согласен был и на пресловутый отрядовский стройбат с его креозотом, лишь бы остаться в Союзе. Многие делали тогда такую ошибку. Их брали на контроль, но в Германию потащили. Личность достаточно сильная, он пошел в отказ. Уже в полку его сделали изгоем в роте, но он разлагал воинскую единицу своим поведением. Санчасть, госпиталь – и так по кругу.

Там он встретил таких же отказников, которые уже знали путь в Союз. Они уехали под Новый год. Водила с Румеля отвозил их, человек десять, во Франкфурт-на Одере на поезд. Дослуживали они, как потом выяснилось, на разных заставах и отрядах Западной границы.

По какому принципу отфильтровывали трудно понять. Понятно, что если бы прислушивались к пожеланиям, желающих на «передовой рубеж» нашлось бы не много.Будучи уверенным, что, оставшись в Союзе, шансы попасть водителем у меня невелики, я смирился: будь, что будет.

Обкатка автовзводов проходила на ЗиЛ-130 местной погранзаставы. Успевший до армии поездить совсем немного на ГАЗ-53, я воткнул вместо второй передачи  четвертую, но сумел тронуть машину с места, не заглохнув. Прапор это оценил, даже улыбнулся.Но практика была не на первом месте при распределении по машинам Румеле, как потом оказалось.

Тактические занятия начались с красочного представления. Давал его сам начальник учебного пункта. «Черный капитан» лупил по мишеням, банкам с бензином, камням, деревьям из всех видов оружия, что было под рукой, пока не расстрелял весь боезапас. Завороженные полетами трассеров, мы стояли, разинув рты. Пока подошла очередь стрелять нашему отделению, измочаленные тренировками  мы уже ничего не хотели. Сержант считал, что прежде чем доверить нам великую честь выпустить пулю в мишень, надобно хорошенько потренироваться в подходе на рубеж, а заодно попрятаться от ядерного удара.

АК-47 дернулся, громко звякнув, и куда-то я там попал, уже не помню. Нещадно палило солнце. В войну играли по-настоящему - с дымовыми шашками и холостыми «трах-бах» командирских автоматов. Автоматы, правда, они брали в бойцов, отдавая свои, чтобы не возиться с чисткой от пороховой гари. При этом предупреждали: «Не дай бог, вернешь грязный». Приходилось чистить два.

Бег в противогазе я выдерживал, поэтому не рвал клапан и не отвинчивал втихаря шланг от фильтра, как делали некоторые. Противогаз держал дым нормально, а несчастные «кулибины» уже через несколько шагов рухнули наземь в удушливом кашле. Обозленный и оскорбленный до глубины души такой «рацухой» сержант развернул отделение и погнал обратно в едкую тучу дыма, наслаждаясь видом корчившихся хитрунов. Немедленно была применена тактика воспитания «через коллектив» - иезуитский садистский приемчик.

- Взять раненых! Вперед! Бего-о-ом!

Воин с залитым грязными слезами лицом  и желтой пеной на запекшихся губах рванулся с рук в отчаянной попытке вырваться из дыма.

- Я сказал взять раненого, что не ясно, воины? - Командир явно заводился и входил садистский раж.

Мы сделали квелую попытку выполнить приказ.
 
- Вспышка с фронта! - рявкнул сержант, явно придумав что-то новое.

Отделение рухнуло в траву, как в перину.

- По-пластунски! Ориентир, – отдельный куст! Вперед! - Перебежками, справа по одному! Ма-а-рш! Ложись! - команды следовали одна за другой.

«Вот оно что», - сообразил я, почувствовав коленями и локтями влагу. Попытался сместиться левей к кочкам.

- Принять вправо и по-пластунски вперед!

Горькая смесь злости и пофигизма замутила сознание, и я попер прямо в болото, даже не оберегая автомат от грязи, сообразив, что таким способом выиграю секунды отдыха, пока разъяренный  сержант загонит в грязь отставших. Стараясь не замочить левый нагрудный карман с правами, я завалился на правый бок и замер между кочками. Позади слышались вопли вконец взбесившегося «отделенного» - кто-то уперся и не хотел лезть в болото. Нестерпимо жгло солнце. Мокрая прохлада под животом не остужала, а лишь распаляла жажду. Фляжка давно была пуста.

Осмотрелся. Боец правее вполз прямо в лужу и, лежа на спине, цедил влагу в жаждущий рот через пилотку. Черт! Я бы и не додумался. Но, если увидят, чайник марганцовки обеспечен.Вода была теплая и отдавала прелым сеном, но пилотка фильтровала отлично, да и голову освежила. Нет, все-таки лучше по пластунски в болоте, чем бегом в противогазе.

Стирались мы после обеда в речушке. Рядом стоял пограничный столб, а за речушкой, метрах в тридцати, поляк пас коров, не обращая на нас никакого внимания. Граница с КСП, колючкой и «системой» была позади, туда, на восток, чтобы мы не рванули  к мамкам. На запад нас не тянуло, и те, кто выгородил этот загон, об этом знали ...

… Литовский пейзаж, как и литовские дороги, ничем не отличался от белорусского, только латиница надписей да номерных знаков подчеркивала, что это другая страна. Чужая ли? Не советская, это уж точно. До Шауляя дошел за четыре часа. Добродушный водила самосвала, на ломаном русском начал было объяснять, как проехать на нужную мне фирму, но вдруг передумал: «Давай за мной». Их рации на 12 канале, я вовремя не сообразил перейти. Он остановился и показал рукой поворот. Спасибо, братишка!

Голубоглазая брюнетка с приятной улыбкой и сильным акцентом поведала мне, что документы боссу передаст, а я могу отдыхать до завтра. Выгрузят утром, на таможню ехать не надо. С давно забытым звуком на бывшую советскую авиабазу «Шауляй» садились натовские истребители ...

… Теряя гражданский жирок, остатки иллюзий и романтики, карантин втягивался в армейскую жизнь. Прессинг пошел конкретный. Два года протянуть в таких условиях было явно нереально. Что в полку все будет по другому, легче, нас утешали в редких задушевных беседах некоторые командиры. Некоторым самим все до чертиков надоело и хотелось быстрее в полк.

А мой все шлифовал командирские навыки, сдирая, как наждаком, остатки уважения к себе, как человеку. Как-то во время очередной «игры в войну», поймав  в прицел его желтые лычки, я подумал, смог бы я выстрелить, имея в магазине автомата боевые патроны. Сейчас, много лет спустя, понимаю, что нет, не смог бы. Не потому, что форма на нас была одинаковая, просто потому, что в человека я не выстрелю.

И, слава богу, что минула меня чаша сия  – пройти чистилище,где «а сам стреляй, а то убьют». Уже через год появился «Афган», открывший глаза на все в стране не только прошедшим его и выжившим, но и тем, кто жил в  этом околюченном лагере с названием «СССР» и думал, что нигде в мире нет лучше.

Попытка повешенья сбила темп и азарт отчаянной муштры. Была ли это попытка или … - покрыто мраком. Но что-то было. Сержантов собирали отдельно, что-то с ними там проводили и  послабление пошло. Но теперь ступить шаг без разрешения -  каралось нещадно. Ночью в туалет без дежурного сходить возможности не было. Дежурные раздражались от вида  представшего пред их очи, сучившего ногами, воина, нехотя вели к туалету и давали «сорок пять секунд».

Многие пробовали терпеть и … пошли мокрые матрасы. Это не шокировало. И  никого не комиссовали. Матрасы просто вытаскивали на просушку на день, а на ночь втаскивали. Запах ночью стоял ужасный.Массовость случаев не давала возможности порождения изгоев.  Все понимали: приедем в полк - все пройдет. Так и будет. Для подавляющего большинства полк станет  по настоящему родным домом и правильно, что 105-й, это не в/ч 2141. По крайней мере, для меня это так ...

… В ожидании факса с заявкой на обратную загрузку прошло два дня. В пятницу, под вечер, я решил сходить в офис, куда должны были сбросить факс.  А вдруг отослали и не отзвонились. Голубоглазая брюнетка, грустно улыбнувшись, «утешила»: «Кризис. Всем сейчас плохо». Когда плохо всем, этим и вправду можно утешиться.

Я двинулся в дождь, к машине – «домой», прикидывая, чем займусь  в выходные при такой погоде. Фильмы, радио и чтиво – стандартный набор досуга дальнобойщика в момент неестественного для него состояния – простоя. Брюнетку забрал после работы какой-то толстый очкарик на «Мерседесе». Настроение испортилось окончательно от такой неестественности ...

… В начале июня «боевые действия» в карантине стихли. Как у Высоцкого: «А потом кончил пить, потому что устал». Насытились все по горло. Рядовые растеряли остатки романтики и патриотизма. Сержанты объелись данной им на некоторое время неограниченной властью над бесправной массой. Офицерам просто захотелось в тихий Карлсхорст - к семьям. Готовились к присяге.

Отощавшие, загнанные, уже не призывники, но еще и не солдаты, мы ждали ее как избавления. После этого страшного мая любая перемена в быту и жизни принималась измаявшейся душой безоговорочно. Еще не знали, что в полку ждет, не дождется прибытия «пищи» свора не попавших по тем или иным причинам в поездку за «молодыми» и неудовлетворенных «командиров». Придя после школы в свои подразделения, они столкнулись там с новоиспеченными «дедами», которые чихать хотели на их лычки. Свою обиду и злость бывшие курсанты ПШСС сполна удовлетворят нша «молодняке», стараясь поднять  рухнувший авторитет в глазах «дедов».

Попадется в Румеле такой и мне. Месяц доподготовки водителей БТР в Тойпице превратится для нас десятерых еще в один карантин. Он будет гонять нас нещадно, доводя самого себя до истерики с пеной на губах. Сержанты, побывавшие в Пограничном, уже сами будут усмирять его бешенство: «Да уймись ты, наконец!».

Зачастили фотографы. Под бдительным присмотром «унтеров» щелкались стандартные наборы: сам - по стойке «смирно», вдвоем с другом, и - отделение во главе с бравым командиром. Никаких улыбок не разрешалось, поэтому фото у домашних вызывало слезы ...

… «Записать!» - мысль молнией пронеслась в мозгу. Да! Записать все пережитое за эти несколько дней. Записать по свежим следам, пока все болезненно ярко. Теперь я знал, как использую эти подаренные случаем выходные. Когда в понедельник к обеду звонок моего диспетчера сообщил мне, что заявка на загрузку Клайпеда – Киев сброшена на факс, я с сожалением захлопнул ноутбук ...

… Присяга.

Несколько сотен фигур в истрепанном за месяц «хебе» выстроились на пыльном плацу перед небольшой трибуной, за которой толпились, стараясь разглядеть в безликой массе своих чад, родные. Какой-то торжественности, возвышенности или   гордости я не испытал. Я проходил эту процедуру с трезвым осознанием двухлетнего срока впереди. Альтернативы не было. Срок этот надо было отбыть, но главное, что я уже - «выжил».

Хотя «выжили» не все. Каста «невыживших» проявиться уже там - в полку, диапазоном от «стукачей» до «опущенных».  А  те, кто, отслужив год и возомнив себя пупом земли, станут гнобить вновь прибывших, окажутся самой зловонной гнилью из этой касты ...

… Контейнерный терминал в Клайпеде  я нашел без проблем. Небоскребы из морских контейнеров были видны издалека. Две сотни китайских шин для грузовиков пожилые грузчики, ностальгирующие по совдепии в угоду мне, чтобы купил явно ворованную ручную лебедку, загрузили быстро. Таможня была на месте погрузки, и в три часа по полудню я готов был ехать домой. Маршрут Клайпеда – Вильнюс – Минск – Гомель – Киев навигация выбила почти идеально прямой линией, как бы гася разбушевавшиеся воспоминания и возвращая меня в реальность. Берестовица и Пограничный оставались далеко в стороне ...

… Автовзвода уезжали в числе последних. Пополневшие домашними гостинцами чемоданы и вещмешки принял в свою утробу пограничный «ЗИЛок», на котором проверялись наши шоферские навыки. Пешком, след в след через КСП, длинная колона шинелей потянулась к железнодорожной станции, напоминая череду военнопленных и вызывая жалость у населения.

- Куды вас, детки? - Пожилая белоруска вспомнила военное лихолетье.

«ГДР, ты нам песенку спой», - пропел строчку из нового местного «шлягера» веселым голосом боец - стопроцентно из «выживших».

Я шагал в общем строю в приподнятом настроении. Предвкушение перемен и уверенность в том, что я уже что-то понял в этой жизни, определился с приоритетами – «ВЫЖИЛ!», добавляли уверенности и сил.

Начиналось жаркое лето 1978 года.
    
Шауляй. 2008 г.