Шахид

               
               
 

        - Мама, - негромко произнес Хасан, шестнадцатилетний подросток с пробивающейся на  юном лице редкой растительностью. Он с любовью глядел на широкую покрытую черным халатом спину матери. Женщина склонилась над раковиной, заканчивая с  посудой после семейного завтрака.
         - Хасан? -  обернувшись к сыну, с удивлением  спросила мать. – Ты почему не в школе?
        - Мне надо поговорить с тобой. Это очень важно, - сказал сын.
        - Поговорить можно после школы, - она вытерла очередную тарелку и поставила ее шкаф, дополнив горку уже вытертых тарелок. -  Иди, давай, а то и на второй час опоздаешь.
        - Мне больше не нужна школа.
        - Как не нужна?  Что за новости? С каких это пор моему мальчику не нужна школа?
        - Я не мальчик.
        - Извини, я забыла,  - без иронии  сказала мать. - Ты уже мужчина. Но все же, объясни своей дуре матери, почему тебе не нужна школа.
Хасан молчал, решимость покинула его, он  не знал, как продолжить разговор. Мать, смотрела на него с растущим подозрением, уже не ожидая ничего приятного от новости, которую хотел сообщить ей сын:
       - Ты молчишь? Почему? Что такого стыдного произошло в школе, что ты не хочешь туда идти? Я прошу тебя поделиться, ведь ты сам пришел ко мне с желанием что-то рассказать.
       - Я лучше в следующий раз,  - Хасан повернулся к двери, но мать бесцеремонно схватила его за рукав и развернула к себе.
       - Нет, сейчас. Школа – не игрушка, чтобы можно было бросить – надоела, найду другую.  Что молчишь?
       - Мне не надо... – с усилием выговорил он, остро жалея, что вообще завел этот разговор. Мать все равно не поймет. Не надо было вообще возвращаться. Пошел бы лучше погонял мяч в ребятами, а потом вернулся бы домой, как ни в чем не бывало.  Хотя, какой мяч... детские забавы. У него миссия! По сравнению с ней и школа ничего не стоит. Вообще разговаривать не о чем. И семья уже, можно сказать, в прошлом  ...  Нет, семья это важно, это... нельзя трогать. Что там  мать болтает?
       - Ты меня пугаешь. Ты никогда таким не был. В отличие от Хафиза, да не оставит его в раю Аллах своими милостями, ты всегда был послушен и скромен. Да, ты не был среди лучших, учеба дается тебе нелегко, но не всем же ходить в лидерах. Так что случилось? Я уже третий раз спрашиваю.
       - Мам! Ну зачем мне эта школа? – неуклюже попытался вывернуться Хасан и  тут же воодушевился, когда  ему показалось, что он нашел ответ. – Вот в лагере, например, меня учили нужным вещам. Посмотри, какие у меня появились мускулы, - он согнул руку, демонстрируя небольшой бицепс.  – Я могу собрать и разобрать автомат Калашникова с закрытыми глазами.  Я кидал настоящую гранату! Знаешь, как она взрывается! Это тебе не в кино...  Нас обучали, как ... - он оборвал себя и продолжил.  – А ты говоришь, школа, школа...
- Я была против этого лагеря, если помнишь. Мы тебя отдали, потому что у отца разбомбили туннель, и мы перестали получать доходы. Но у меня за тебя сердце болело. Не за Абу, ни за Ясира – они слишком малы, чтобы им мозги промывали, а вот тебе... Кто тебе сказал, что школа не нужна?
       - Руководитель, - проговорился Хасан, и краска залила его лицо. Стало оглушающе стыдно за то, что выболтал секрет. Мать уже как-то высказывалась по поводу этих людей.  Ее реплики не были  лестными. Даже отец ее остановил тогда:. « Тише, Халава, тише»...
       В квартире тоненько зазвенела тишина.  Мать молча смотрела на него, и лицо ее становилось пепельным.
       Хасан, как это часто бывает с людьми, попавшими в неловкую ситуацию, и не знающими, как ее исправить,  вытащил из кармана сигареты,  зажигалку и  закурил.
       - Тебе уже и вино разрешили пить? – прозорливо спросила мать.
       - Да, - вызывающе ответил сын. Он глубоко затянулся и стал выпускать дым кольцами. –  Ну? Как у меня получается? Я и вино могу пить совсем как неверные. Не отличить.
       - Я не люблю сигаретного дыма. Погаси сигарету и сядь. Я хочу поговорить с тобой.
       - О чем? – он погасил сигарету и бросил окурок в мусорное ведро.
       - Сядь, я сказала! - нажала мать. – Ты еще пока что мой сын, а твой руководитель тебе никто. Ему просто нужна очередная жертва.
       - Я не жертва! – вскочил со стула сын.
       - А кто? Шахид? – тихо спросила мать.
       - Да! – почти выкрикнул сын.
       Они смотрели в глаза друг другу, и Хасан заметил, что глаза матери сначала стали влажными,  а потом влага все больше наполняла  их. Мать моргнула, и по ее полным щекам потекли ручейки.
      - М-а- ама! – раздался истошный детский крик из другой комнаты.
      - Жди меня, - с этими словами она выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь.
      Он слышал ее раздраженный голос и часто повторяемое имя младшего брата. Подумал, не уйти ли ему,  но понял, что разговора все равно не избежать. Ахмед предупреждал его, идиота,  - не болтай!  Они должны были все  узнать из послания, которое он прочтет, глядя в камеру. Там  он скажет им всё: что он стал по – настоящему правоверным  мусульманином и потому готов умереть за дело Аллаха, как он любит свою семью, как он хочет отомстить за смерть брата, как он рад, что послужит делу палестинского народа… Подвел он Ахмета, подвел...  Ахмед скажет ему – ты не мужчина, ты баба с длинным языком, ты не достоин нашего доверия!.. Над ним опять начнут смеяться, как смеялись всегда. Но, когда он объявил о своем решении, сразу все изменилось! С ним стали разговаривать уважительно, за общим столом пересадили поближе к старым людям, к которым он даже подойти не мечтал, преподаватели в лагере, которые раньше смотрели на него с пренебрежением, начали ставить его в пример остальным...  А потом появился Ахмед, и стало еще лучше. У руководителя всегда были ответы на любые вопросы, и ответы эти всегда подводили его к тому, что решение он принял верное, что имя его навсегда будет записано в великую книгу  истории палестинского народа, сражавшегося за свою независимость и за уничтожение пришельцев, которые обманом и насилием  захватили землю, принадлежащую его народу. А как терпеливо  Ахмед обучал его правилам ношения пояса с взрывчаткой, умению ходить как израильтяне, разрешил ему курить, даже пить вино...
      Когда мать вернулась,  Хасан спросил:
      - Чего Зина  кричала? Опять ее Абу обидел?
      - А тебе что за дело? – мать подошла к нему настолько близко, что Хасан попятился. –  Разве тебе не все равно, что мы будем чувствовать, когда узнаем о твоей гибели?  Тебе мало слез, которые были пролиты, когда мы узнали о гибели Хафиза? – она перевела дыхание и вдруг закричала: - Да пойми ты, дурак, – это бессмысленно!
      - Нет! – тоже  закричал Хасан. – Смерть во имя Аллаха никогда не бывает напрасной. А вы!.. Ты и папа, вы задавали себе вопрос: почему мы не можем победить каких-то жалких евреев? Нас же больше! А все потому, что вы перестали быть мусульманами. Вы ведете себя как неверные, и потому Аллах  не дает нам победу.
      - Все! – отрубила мать и жестом обоих рук подтвердила, что разговора больше не будет. – Дождемся отца, он будет говорить. Сейчас иди в свою комнату и жди отца. И не вздумай никуда уйти.
      Когда сын вышел, она схватила мобильник с холодильника и нажала кнопку. Заходила взад вперед в нетерпении, ожидая ответа.
      - Халде. Приходи немедленно -  у нас несчастье. Нет, ты приходи. Твой туннель никуда не уйдет. Это не телефону.

      Когда отец,  плотный склонный к полноте мужчина лет сорока, с вислыми черными усами, закрывающими глубокие носогубные складки,  пришел домой, мать уединилась с ним в спальне. Он вышел оттуда очень быстро – буквально минуты не прошло.  За ним выскочила мать и вцепилась в рукав его рубашки:
     - Халед! Не бей его. Сделаешь только хуже.  Постарайся разжевать, как мы всегда это делаем, когда с ним говорим.
     - Не волнуйся.  Я отговорю его от этого безумия. Где он, кстати?
     - У себя в комнате.
     Отец тут же направился  туда. Вошел бесшумно. Хасан шутливо боролся с десятилетним братом.. Катался с мальчишкой  по полу и, делая страшные глаза, «грозно» говорил ему: 
     - Будешь знать, как обижать свою сестренку.
     Отец смотрел на возню детей с тоской в глазах. Когда Хасан заметил его, он быстро отлепился от Абу и вскочил на ноги.
     - Абу! Выйди. У меня разговор с твоим братом, - приказал отец, и повторять второй раз ему не пришлось.
     Когда они остались одни, отец,  который в первый  раз в этот день увидел сына, не стал тратить время на традиционное приветствие:
     - Мама не ошиблась? Ты уже жить надоело.
     - Папа, - начал было Хасан, но отец, быстро вывернул вверх ладонь, сложил пальцы щепотью, направив их кончики на сына, и пару раз покачал рукой сверху вниз.   
     - Я знаю, что ты хочешь сказать. Я речи полные ненависти к евреям слышал несчетное количество  раз по телевизору, в мечети и на митингах, - отец пошел к сыну, который испуганно попятился и, наткнувшись на двухъярусную кровать, сел на нее. Хотел встать, но отец махнул рукой – сиди. Подошел к нему и слегка склонился над юношей, нависнув над ним:
     - Но сейчас я сильнее ненавижу твоих наставников, которые находят вот таких как ты, восторженных идиотов – сиди, сиди, не дергайся, – отец тяжко надавил рукой на плечо сына,  -  и посылают их на смерть. Это бесполезная  смерть, сын. Когда Хафиз, да будет милостив к нему Аллах,  запускал «Кассам» он, я думаю, рассчитывал на удачу. Непонятно, куда они летят, но ракета могла попасть в их военный лагерь... Она могла убить израильского солдата или двух.  Но израильтяне оказались быстрее... А на что можешь рассчитывать ты? – отец помолчал, продолжая давить на плечо сына. -  Израильтяне никуда не уйдут – это сказки для идиотов, что взрывы их сломают и они сядут на корабли.  Им некуда уходить, их нигде не ждут в этом мире. Им некуда отступать и потому они так дерутся...  Они останутся, а тебя не будет... Почему ты так хочешь расстаться с жизнью?
     Хасан поднял голову,  открыл было рот, но отец, увидев глаза сына, снова покачал го-ловой и торопливо сказал:
     - Можешь не отвечать – у шахидов  все послания своим родителям как близнецы... – отец снова замолк, вдруг поняв, что у него нет слов  для Хасана,  впервые ощутив бессилие, когда все разумнейшие доводы отскакивают от сына  как мячики от стены.  Однако каждый раз, когда подросток  пытался что-то сказать, отец жестом не давал ему этого сделать. Потом снова клал руки на плечи сына. Наконец ему показалось, он нашел довод:
     - Знаешь, давай вместе подумаем – почему твой руководитель...  как его зовут?  – отец снял руки с плеча Хасана, но не сделал и шага в сторону. Нависал над ним глыбой.
     - Ахмед. Он молодой, папа, как Хафиз. Может, чуть постарше, - Хасан ссутулился и  опустил голову вниз.
     - Почему твой Ахмед сам не пойдет взрываться? Спроси его, пошли ли взрываться его брат, его сестра?.. Спроси у своих наставников, почему среди шахидов нет  родственников наших вождей? Я уже не говорю об их детях. Ты что-то хочешь  меня спросить? Давай! – отец увидел, что сын поднял голову.
     - Ты не веришь в нашу победу?
     - Не верю, - после долгого молчания искренне ответил отец. - Не смотри на меня удивленными глазами. Я не одинок, - он оглянулся и подвинул себе стул. Сел напротив сына.
     - Но почему ты никогда мне этого не говорил?
     Отец закрыл глаза, глубоко вздохнул, сжал кулаки как перед прыжком в пропасть. И прыгнул, заставив себя сказать немыслимое в отношениях между сыном и отцом:
     - Я был неправ, сын, что молчал, - он помолчал, давая сыну время оценить признание.
    - Но я не мог. По молодости ты мог разболтать об этом на улице, и твой Ахмед убил бы нас.
    - Ахмед?
    - Не Ахмед, но такие как он.  Ты понял, наконец?
    - Понял. Но разве они этого не видят того, что видишь ты? Почему мы продолжаем драться с ними?
    - Потому что ненависть душит  твоих руководителей, и деньги идут от ненавистников Израиля. Кто б их дал иначе.
    - Но так нам завещал пророк, да будет благословенно вовеки его имя. 
    - Знаешь, сын. У меня тоже порой скулы сводит от ненависти к евреям... – отец умолк.
    - Я помню, как ты выкрикивал проклятия им, когда они убили Хафиза. А когда туннель твой разбомбили? Ты сам вспомни свои слова!..
    - Говорил, кричал... Но воевать с ними не хочу. Я хочу жить в мире, а главное, чтобы ты жил и мои дети...
    – Я могу говорить с тобой прямо? – глаза Хасана сузились
    - Говори, - устало сказал отец.
    - Вот вы!.. Вы поколение лузеров, вы только кричать горазды... А  мы другие! Неверные не должны жить... Когда мы победим, то все будет хорошо! Ты говоришь – мои руководители  безумны, но тогда и я...  – он умолк, увидев, как встает со стула отец.
    - Значит так! Ради того, чтобы ты жил я сейчас возьму автомат и пойду расстреливать твоих учителей. Сколько смогу пока меня не убьют!  Лучше я умру, чем буду переживать смерть сына.
    - Ты что? – закричал Хасан, вскочив с кровати. Он забыл, что с отцом разговаривает. -  Неужели не понимаешь, что мне страшнее остаться живым, нежели умереть. Я поклялся!..  Я не переживу этого позора!
    - Я найду муллу, который освободит тебя от твоей клятвы. Ты уедешь отсюда навсегда. У меня есть средства, я обещаю тебе, Хасан. Не думай, что я ничего не понимаю. Я только прошу тебя, я умоляю тебя, откажись!
    - Хорошо, папа, я обещаю,  - глухо сказал Хасан, пряча глаза от отца.

 
               

                2.


        Хасан открыл глаза и с возрастающим восторгом оглядел себя. Он был одет в зеленый шелк и парчу, на руках висели тяжелые золотые браслеты, на шее висела толстая золотая цепь с большим кулоном, в центре которого сверкал драгоценный камень. Но самое главное – он был цел и невредим. Никакого намека на боль, когда он начал шевелить конечностями и вертеть головой. А он хорошо запомнил режущую боль такой силы, что в последнее мгновение своей жизни пожалел о содеянном. Он вообще все хорошо запомнил – испуганные лица евреев на остановке автобуса, пронзительный крик матери, обнявшей свою малютку дочь, в нелепой попытке защитить ее – такая кроха наверняка в раю, в отличие от простоволосой матери, которая была достаточно молода, чтобы еще нарожать врагов его народа. Они, все же распознали его до того, как он сел в автобус, шофер вышиб его свирепым ударом ноги из салона еще на ступеньках и успел закрыть дверь. Ему удалось взять всего лишь три жизни за свою и его брата. А отец его поймет, и будет гордиться сыном, который поступил как мужчина, ибо нет большего позора для мусульманина, который дал слово умереть, и отказался от него из-за трусости. Никакие муллы не спасут от стыда. Но хватит об этом думать – он в раю! У него планы...          
        Он ощутил желание, которое ощущал в той жизни уже давно и не мог воплотить его из-за строгих ограничений, существующих в его религии. Он завидовал христианам и евреям, потому что их похоть удовлетворялась легко. Их девушки позволяли себе все до свадьбы, и никто потом не обращал внимания, что невеста потеряла невинность вместе со стыдом. Проститутки белобрысые. Куда только их братья и отцы смотрят? Позволь такое себе его старшая сестра,  он бы зарезал ее без колебаний. Честь семьи дороже жизни шлюхи. А их мужчины – не мужчины, если допускают такое поведение своих сестер и дочерей. Но почему они в боях побеждают?. Ладно, он это еще обсудит со своими друзьями, когда они встретятся для беседы за дружеским столом, с райской снедью и напитками. У них впереди вечность, чтобы все обговорить.
Хасан провел рукой по гладкой и холодной стенке шатра, который в самом деле сделан из драгоценных камней огромных размеров. Они  так преломляли солнечные лучи, что возникала  иллюзия световой игры. Все  правда! А он сомневался в глубине души, маловерный. О! Будь у него шанс выступить перед своими собратьями, он бы сказал им: отбросьте сомнения - духовные наставники говорят только правду. Жаль, что возврата нет... 
Ему не понадобилось отбрасывать полог. Это сделал за него молодой слуга, одетый во все зеленое, с серебряными украшениями на руках и шее. Сад восхитил Хасана. Все, как обещано – финиковые пальмы склонили над ним свои плоды, рядом стояли персиковые и абрикосовые деревья с крупными, подрумяненными на солнце сочными плодами, черешня и вишня цвели с одного бока, а с другого ветки уже прогнулись под тяжестью крупных почти черных ягод. Райские голоса птиц услаждали слух. В их пении Хасану даже слышались слова: «Мир тебе, мир тебе, славный воин». Небо было бирюзовым. Солнце светило ярко, но совсем не обжигало кожу. При желании всегда можно было уйти в тень и насладиться ее прохладой. Он протянул руку и сорвал персик – неземная сладость фрукта поразила его. Он ел плод с закрытыми от наслаждения глазами, и сок тек по его  подбородку. Как только плод был съеден, возле него оказался юноша, протянувший ему махровое полотенце. Хасан взял его и почувствовал, что оно даже влажно как раз настолько, чтобы легко можно было  стереть сок с лица и оставить его почти сухим. Он утерся и запустил полотенце под рубашку, чтобы протереть тело от слабого пота. Когда вытащил полотенце наружу, то почувствовал приятный запах мускуса. Да!  И об этом ему говорили: нет в раю выделений человеческого тела, без которых невозможно обойтись  в той жизни. Вместо них благородный пот. Он пошел по саду, наслаждаясь пением птиц и красотой  плодовых деревьев. Вскоре он увидел неширокий поток белой жидкости. Молочная река, понял он. Ну, не совсем река – ручей, но ему, да и всем обитателям рая никогда не осушить его. Оглянувшись, увидел, что слуга уже стоит  за ним с подносом и пустой пиалой на нем. Взяв пиалу, он зачерпнул молоко и сделал глоток. Молоко было холодным и  вкусным. Он снял сандалии и  перешел реку вброд. Вскоре увидел еще одну. Это была медовая река. Тягучая жидкость медленно струилась между каменных берегов. Пробовать мед не хотелось, он еще успеет это сделать – впереди вечность. Набросанные в реку камни, образовывали своеобразный мостик. Следующая река несла поток воды. Вода была прозрачна, от нее веяло прохладой и потянуло искупаться. Хасан начал раздеваться, но вспомнил о слуге.  Повернулся к нему, чтобы приказать отвернуться – он разденется догола, и никто не должен видеть его плоть, даже этот безмолвный слуга. Но приказывать было не надо – слуга уже отвернулся. Он бросился в поток и замер,  опустив голову в воду. Сколько он сможет так пробыть не дыша? Через пять минут понял, что может совсем не дышать. А как же сердце? Он положил руку к груди и ничего не почувствовал. Оно не бьется, а,  может, его вообще там  нет. Ну и не надо! Он в той-то жизни только один раз был на медосмотре, когда серьезно заболел, и отец спешно отвез его в Израиль.  Там быстро расправились с его недугом. А сердце?! На том свете обходился без него, а уж здесь тем более...   Хасан нырнул еще раз и на дне увидел блестящие камни. Подхватил один них. По цвету это был рубин. Он приложил острый конец камня к руке и с силой провел от сгиба на локте вниз к запястью. Так и есть – никакой боли, ни тем более крови. Слабое ощущение давления в месте соприкосновения камня и руки. А как же с гуриями, если столь же слабо будет реагировать его детородный орган?  Хасан положил не него руку, подумал о гурии - светловолосой,  с высокой грудью, плоским животом и большими синими глазами,  которая окажется под ним  на зеленых подушках с длинными ногами, прижатыми к груди - и начал совершать движения рукой знакомые ему по земной жизни, когда он сгорал от желания по таким шлюхам и невозможности его исполнения. Все было в порядке с чувствительностью. В интимном месте никаких изменений по сравнению с земной жизнью. Так зачем себя изнурять перед встречей с гурией? Где они все, кстати? Их должно семьдесят две, как-никак. Он быстро оделся, подумав при этом, что наверно и одеваться не надо. Сейчас главное – гурии. А для них одежда не нужна.  Пошел дальше по саду, надеясь набрести на шатры, как он набрел на эти реки, но увидел за стволами деревьев еще одну. Довольно улыбнулся – темная жидкость наверняка была вином. Он лег на нависший над потоком камень и погрузил голову в вино. Он пил, пил и пил... какое это было наслаждение, какое это было вино!  Он пил его без опаски, зная, что вино в раю не пьянит. Вдруг понял, что вино скоро потечет из его ушей, так он набрался. Оказывается возможности его желудка, как и земной жизни, имеют  пределы. Хасан  встал и увидел слугу. Жестом подозвал его и, когда тот подошел он спросил, преодолев легкое смущение:
    - А гурии здесь есть?
    Слуга кивнул.
    - Ты говорить можешь?
    Слуга помотал головой.
    - Ты покажешь, где они?
    Слуга кивнул и пошел вглубь сада.
    Хасану казалось, что тот идет раздражающе медленно.
    - Ты можешь скорее? - потерял он терпение уже через десять секунд.
    Слуга пошел быстрее, и Хасан к своему удивлению заметил, что совершенно не устает. Прошла еще одна долгая минута, и они вышли на площадку, где стояли семьдесят два зеленых  шатра. Восемь по горизонтали, девять по вертикали. 
    - Вах, - невольно осклабился Хасан и небрежным жестом отослал слугу. – Дальше я без тебя разберусь.
    Он не стал ждать, пока слуга скроется за деревьями. Подошел к ближнему шатру, откинул полог и вошел. На зеленых подушках лежала женщина на вид лет тридцати одетая в зеленый халат, которые не скрывал ее фигуру. Она была черноволосой, с большими грудями, с глазами как у газели – красивые были глаза. Разочарование было настолько сильным, что Хасан застыл в проеме. Перед ним лежала тетка, которая  делала призывные движения рукой типа:  «Иди сюда, мой цыпленочек.  Ложись рядом со мной». Он сглотнул и выскочил из шатра. До этой когда-либо дойдет очередь, когда он повзрослеет, постареет...  Но в раю не стареют! Он будет таким вечность. Что же делать? Ведь эта та самая гурия, которая описана в Коране – все при  ней. С беспокойством он направился ко второму шатру, отдернул полог и сразу увидел, что там лежит точно такая же гурия. Этого не может быть! Первую гурию кто-то переместил, как в кино – в этом раю все возможно. Он бросился к первому шатру, ворвался внутрь и, не обращая внимания на призывные жесты, вытащил ее из шатра. Из второго тоже выволок его обитательницу. Между ними не было разницы. В третьем шатре лежала копия первых двух. В четвертый он не пошел, уже зная,  что увидит. Все как обещано. Ну что ж. Желание его слишком сильно, чтобы отказываться от него. Он  взял за руку первую гурию и вошел с ней в ее шатер.
      - Ты говорить-то  можешь? – с надеждой спросил он,  когда она ловко раздевала его.
      Она отрицательно покачала головой.
      У него в эту секунду пропало всякое желание. Перед ним открылось его безрадостное, однообразное  будущее: одни и те молчаливые близнецы гурии и такой же немой слуга и этот сад с ручьями, бирюзовое небо с ярким солнцем, которое не обжигает. И ВСЁ? А как же его друзья? Они-то должны быть здесь, с ними ему не будет так одиноко.
     - А еще кто-то здесь есть, кроме меня, слуги и  гурий?
     Она еще раз покачала головой и спустила вниз его шаровары, обнажив его поникшее достоинство. Встала на колени и удивленно подняла голову – как же так? 
            
     Через месяц он избил слугу, а после него гурию. Женщину он бил ногами, ощущая, только слабое соприкосновение его ноги с телом гурии, которое только вздрагивало от ударов, и никаких звуков кроме глухих  в момент удара ноги по мягкому телу немого существа он не слышал. На ее лице во время  битья была все та же призывная улыбка. Хасан не уставал, и потому во время избиения гурии  ярость его не стихала.

     Через два дня Хасан завыл в полный голос, обратив лицо к бирюзовому небу.
     - Хасан, брат мой, -  услышал он родной голос, пробившийся к нему сквозь затычки из туго свёрнутых листьев, засунутых в уши:
     Он  увидел брата, сидящего на камне неподалеку. Кинулся к нему,  выдергивая затычки из ушей. Человеческий голос, не проклятый  птичий язык!  Наконец-то! Он обнял лишь воздух. Хафиз не отреагировал на его порыв.
     - Меня здесь нет, Хасан, - голос брата звучал механически.  Он равнодушно смотрел на  Хасана, его  изорванную одежду без всяких украшений на ней, на красные от слез глаза,  растрепанные волосы, которые быстро отрастали взамен выдранных, на лоб с которого быстро  сходила синева, полученная Хасаном, когда он пытался разбить лоб о камень.   
     - Да хоть так. Наконец-то Аллах услышал мои молитвы. Ты где пропадал? Ты... – Хасан умолк, увидев столь знакомый жест, предлагающий ему помолчать. 
     - Аллах тебя услышал, хотя ты далек от него. В милости своей он послал мое изоб-ражение, чтобы я объяснил тебе, почему ты здесь. Он сделал это только потому, что ты молод и глуп, и потому совершил свое преступление по недомыслию. Будь другая причина, ты бы вечность  гадал – за что тебе такое наказание. Оцени милость творца нашего.
      Ты принял  это убожество за рай?  Рай – это вечная нега и настолько возвышенное состояние души, что гурии не нужны.  Ощущение счастья дает близость к Аллаху, попадание в его ауру, которая простирается на огромные расстояния и охватывает всех праведников, заслуживших рая небесного своим поведением и верой в него. Рай нельзя объяснить, о рае нельзя  рассказать – туда надо попасть, чтобы понять...
     - Но  я заслужил своим поведением... верой!.. – не выдержал монотонной лекции Хасан.
     - Отец тебе все объяснил!  Но ты никогда не отличался большим умом.
     - Я знаю. Вы все смеялись надо мной.
     - Родители никогда. Они любили тебя не меньше чем всех нас. 
     - Но мои наставники. Они...
     - Они шакалы. Они обманули тебя, как и сотни других идиотов. В Коране прямо записано: нельзя убивать невинных, и потому тебе никогда не будет прощения. Ты наказан за желание нарушить заветы пророка.
      - А ты? Ты разве не того же хотел?
      - Разве речь обо мне? Ты мертв, ты в аду. У мертвых нет возможности исправиться.  Прощай навсегда, - образ Хафиза стал растворяться, и сквозь его тело нечетко заклубилась зелень стоящих за ним плодовых деревьев.
      - Погоди!- истошно вскрикнул Хасан, пытаясь хоть на секунды удержать изображение, чтобы не остаться одному.  – А как там мои? Я же любил их, я пошел на это, чтобы помочь семье! Ты должен знать, что у отца были трудные времена, его туннель разбомбили, и он сам чудом уцелел. Они хоть деньги за меня получили?
      - Не знаю. Но лучше б ты это отцу сказал. Он бы тебя тогда искалечил. Был бы живой.
     - Но за что?!
     - За мысль, что твои родители  могут смириться с потерей сына из-за денег,  - Хафиз исчез стремительно.


     Мать Хасана наварила кофе и накупила сладостей для тех, кто пришел ее поздравить с геройской смертью ее сына, который навсегда вписал свое имя в список героев, погибших за святое дело. Всем пришедшим и желающим посмотреть по телевизору последнее обращение ее сына к своей семье и палестинскому народу,  она с улыбкой говорила о том, как гордится своим сыном и рада за него, потому что сейчас ее  мальчик в раю.

               
                К о н е ц      

                Роман Солодов

8.8.12.