Дом, который построил дед

Медленно и безропотно угасал вечер. Некрашеная столешница под моими локтями увязала в сумерках, вяло втекавших в комнатёнку. Невозможно было обернуться, невозможно оторвать взгляд от пламени, рдеющего над гребнями сопок. Концерт, где вместо звуков – краски и вместо мелодии – панорама нежной, мягкой красоты. Ласковая музыка цвета, щедро повторявшаяся для каждого.

Закаты здесь были сказочными. Я наслаждался и недоумевал: к чему вся эта изысканная роскошь и замысловатая художественность? Природа почти каждый вечер создавала шедевр, который жил полчаса и смиренно умирал, никем не оценённый. В лучшем случае какая-нибудь бабка, со скрипом разогнувшись над грядкой с капустой и приставив тёмную руку козырьком к глазам, взглянет на небесную сцену.

Квадрат окна, как прямой выход в блистающий мир, крепко держал оцепеневший мой взгляд. Пожалуй, впервые за день я испытывал положительные эмоции, отдыхал. Хотя вроде бы и отдыхать-то было не от чего – сегодня я не работал. Как, впрочем, и вчера и позавчера. Да и месяц назад. И два… Нет, два месяца назад я как раз впахивал как проклятый. А может, я и был проклятым тогда. Был? Или есть? Не знаю. А впрочем, неважно. Сейчас, в данный момент, я почти счастлив. Я научился ценить сиюминутное счастье. На самом деле оно довольно часто попадается нам на пути. На первый взгляд маленькое и несущественное. Мы проходим мимо него…

Резкий металлический взбряк крючка на калитке вывел меня из оцепенения. Я с трудом оторвал взгляд от небесной сцены и повернулся на табуретке в сторону входной двери.

Покряхтывая и хромая, в кухонку вошла бабка Дарья – моя соседка.
- Опять сумерничаешь без света? И чтой-то ты как медведь всё в тёмной хате, как в берлоге! – бабка нашарила выключатель, и кухню залило желтой электрической мутью. – На вот, похрусти. Своих-то не вырастил, знаю. Да и где тебе успеть вырастить! Хоть бы весной выпустили, так мож и успел бы огород вскопать. А так ни туды ни сюды, - бабка, не дожидаясь ответа и приглашения, вывалила из передника на стол с десяток огурцов и присела на скрипучую табуретку. Внимательно всмотрелась в моё лицо, напряжённо помаргивая начавшими выцветать глазами:
- Ну что, бесполезно?

Она знала, о чём меня спрашивать, и имела на это право. С тех пор, как я поселился в этом невеликом домишке, она одна была моей гостьей и собеседницей. Я не отталкивал от себя людей.

Отталкивало моё прошлое. А вот бабка Дарья не испугалась познакомиться с только что освободившимся зэком. А впрочем, что это я – познакомиться! Она и была со мной знакома. Я ведь уже приезжал сюда к своей бабушке, когда она была жива. Только вот было мне тогда то ли восемь, то ли девять лет…

- Ничего, баб Даш…
- Ну-ну, - вздохнула бабка. Замолчала. Долго смотрела в открытое окно за моей спиной, потом, опомнившись, принялась подниматься.  – Ой, что же это мы! Сейчас комарья понапускаем  на свет-то!
- Ничего, баб Даш, я сам.
Я поднялся и захлопнул окно. От заката осталась лишь тонкая голубая полоска с розовым исподом. Над домом уже разливалась чернота. Если дать привыкнуть глазам после электрического света, становились видны первые звёзды.

- Ты что же это, давай-ка жуй огурчики! Я их сполоснула уже. У тебя хлеб-то есть?
- Есть, баб Даш, спасибо, - я послушно захрустел огурцом.
Бабка Дарья довольно взглянула на меня и опять вздохнула:
- Значит, говоришь, опять ничего… А ведь было время, не хватало рабочих рук, по комсомольским путёвкам сюда везли народ-то. Да директора дрались из-за людей! А сейчас, вишь, никому рабочий мужик не нужен стал! У тебя ж ведь и специальность есть?
- Есть, баб Даш, есть. Там научился нескольким профессиям. Да и институт ведь я закончил – до зоны.
- Ишь ты, - кивнула головой бабка, - институт! И на кого же тебя там выучили? – бабка спрашивала без особого интереса – разговор был не первый, и она уже  знала мою биографию едва ли не лучше меня самого.
- На экономиста, - послушно отвечал я, хрустя огурцом.
- Ну-ну, экономом, говоришь, - продолжала допытываться соседка, - это ж вроде как считать нужно, в бухгалтерии кумекать. Хорошая работа. Умная и не пыльная. Так и что, никому не нужны сейчас экономы-то?

Меня не раздражали её вопросы. Она была,  пожалуй,  единственным человеком здесь, в посёлке, который хотел, чтобы я нашёл себе работу.
- Нет, баб Даш, не нужны, - опять повисло молчание. Я жевал огурец, макая его в соль и откусывая здоровенные куски. – Сладкие, - пробубнил я наконец с набитым ртом.
- А? Сладкие, говоришь? А с чего им горькими-то быть! Поди кажен день поливаю! Хотя воду из колодца таскать приходится!
- Так вы бы мне сказали, я бы натаскал!
- Не-е. Я сама. Привыкла уж. Не могу сидеть без  работы. Как перестану на огороде возиться, так и помру, наверное. Всё копаюсь, копаюсь… А для кого? Все поразъехались, поразбежались. Только на праздники открытки и шлют…
- Баб Даш, вы бы как-нибудь рассказали о себе, что ли. А то я про себя всё рассказываю, а вы мне о своей жизни так ничего и не поведали!

Бабка замолчала, задумавшись о чём-то своём. Сидела, подперев корявой смуглой рукой большой подбородок, покачиваясь слегка из стороны в сторону, потом бросила на меня короткий взгляд, улыбнулась, отчего огрубевшие её черты смягчились, осветились на мгновение отблеском былой привлекательности. Красивая она была раньше, бабка Дарья, лет сорок назад…

- Ну добро, про себя не буду, вот про твоих предков так и быть, расскажу. Тебе-то, поди, немного о них мамка рассказывала?
- Почти ничего.
- Я тоже много не скажу. Но ты и того, наверное, не знаешь. Раньше-то ведь вредно было про такое знать… Дед твой, Степан, он ведь в кулаках числился! В контрах и вредителях, значит! За то и поплатился жизнью – сгинул в лагере. В тридцатые годы как забрали его, так только пару раз весточку и прислал. Ни за что ни про что  пропал человек! Ну конечно, старательный был человек, не лодырничал, всё своими руками творил. Никого не сплуатировал, как на него поклёп вели. А как пошла тогда травля на кулаков, так и его записали. И ведь  чуял он, чем дело пахнет! Сдал государству домино свой каменный, безвозмездно сдал, со всем добром. А себе вот эту халабуду выстроил. Отвязались вроде как. Да ненадолго… Ты хоть знаешь, что здесь, где ноне овраг, на том самом месте и стоял дом твоего деда?

Я не знал. Перед домиком, в котором я теперь жил, и впрямь красовался здоровенный овраг. Год от года он расширялся и рос, угрожая соседским огородам и дороге, за которой стоял мой домишко. И вот, оказывается, на месте этого самого оврага стоял некогда большой, по словам бабки Дарьи, каменный домина. Был он по тем временам, конечно, как роскошный дворец. В два этажа; на первом – подсобные помещения, а уж на втором – просторные горницы. Не позавидовать такому дому, наверное, было невозможно. Даже если и построил его хозяин своими собственными руками…

Всю ночь я проворочался, переваривая рассказ соседки. Я и вправду многого не знал о предках.

Мать мне вообще не рассказывала о своём отце – помер в тридцать девятом и точка… Бабушка немного говорила о голодной жизни в военные годы: с тремя-то ребятишками на руках, да ещё трое перемёрли. Но что я мог осмыслить в  возрасте третьеклассника! А сейчас вот и не осталось из них никого, кто мог бы мне, взрослому человеку, многое повидавшему в жизни, рассказать о том, как они выцарапывались, цеплялись за такую незавидную свою долю. Был, правда, ещё дядька – материн брат. Он-то и посоветовал мне вернуться после зоны в пустующий бабушкин дом, но с тем я вообще виделся уж и не помню когда. А по телефону много не набеседуешься. И вот на четвёртом десятке я оказался без семьи, без друзей, без зацепок в жизни, но зато с крышей над головой – пусть такой неважнецкой – и с глубокими корнями под моими ногами. Может быть они одни и берегли, поддерживали мою жизнь, пошатнувшуюся и ставшую вдруг никчёмной…

Утром, ни свет ни заря, я стоял на краю оврага и пытался представить – каким он был – дом моего деда. По рассказу бабки Дарьи, он должен был стоять прямо передо мной, в центре бывшей усадьбы. Серый камень и узкие окна, крыша, крытая железом – роскошь по тем временам, а вокруг – сад. Вишни, яблони, груши – белые, цветущие… Я так живо представил себе эту красоту, что во мне всё задрожало.

- Что, сокол, подскочил  спозаранку? – в своём огороде, опёршись о тяпку, стояла бабка Дарья. – Вот здесь он и стоял, красавец-то! Домина бы-ыл – загляденье! Правду тебе говорю! Да вот вишь, не уберегла его власть-то. Под детский сад забрали перед войной. А в войну кому до него дело стало! Все силы на завод – ясно дело. Вот его и стащило в овраг. А красавец был – наиважнецкий! И сад дед твой успел насадить… А всего дел-то – воду в сторону пустить. И не размыло бы такой овраг, и дом, глядишь, стоял бы…

Бабка сокрушённо покачивала головой и глядела на меня, словно ждала какого-то ответа. А что я мог ей сказать?
- Воды натаскать, баба Даша?
- Не-ет. Уж я сама потихоньку да полегоньку. Мне теперь чем заниматься-то? Одним огородом вот и живу… - что-то бормоча себе под нос, бабка повернулась и зашкандыбала к своему крыльцу.

Я тоже поплёлся к себе. Нужно было собираться и топать на поиски работы. Нельзя сказать, что в посёлке нечем было заняться. Всё-таки завод тогда ещё шумел день и ночь, да и других предприятий с десяток набиралось. Но – боялись… Человек вернулся с зоны – известное дело. Своих алкашей да бичей хватало. Я уже и не обижался на предложения зайти попозже – через месяц-другой. Я не претендовал на должность специалиста, тем более, что сел когда-то именно из-за своей профессии. Но ведь были у меня и рабочие специальности – в зоне научился строительному делу, да и шоферил когда-то до института. Нет.

Не везло. Кончались деньги, полученные при освобождении, и вольная жизнь оборачивалась постепенно новым заключением. Тюрьмой, где стенами были людское равнодушие и собственная никчёмность. Уже миновало почти два месяца после освобождения, близились осенние холода, а я не мог привезти дров для своей избушки. Срыв был близок… Но в тот день мне наконец-то улыбнулась удача.

Меня взяли на работу. Я так думаю, что начальник заводской автобазы, который отказал мне в приёме сразу, когда я пришёл к нему два месяца назад, просто решил выждать и посмотреть, как я буду жить. Я его понимаю… Что ж, главное, что сейчас не отказал, когда я пришёл во второй раз.

Дали мне старый, раздолбанный КрАЗ, и я потел до самой зимы, перебирая изношенный двигатель. Ежедневная тяжёлая работа заменила мне в то время цель в жизни. Вроде бы не для кого и не для чего было мне пластаться, но зона приучила не задумываться над смыслом своего труда – работай до седьмого пота, вот и весь смысл. Физический труд изматывал, но зато и чувствовал я себя совершенно по-иному. Я приходил вечером домой, затоплял печку – дров и угля мне подвезли в счёт зарплаты – и садился смотреть телевизор, а то брался за книжку. Но лучшим зрелищем и отдыхом по-прежнему было для меня наблюдать за угасанием дня.

Удивительное место всё-таки я выбрал для жизни – даже зимой театр небосвода частенько разыгрывал для меня представления. То это были драмы со снеговыми тяжёлыми тучами – декорациями, то трагедии, заканчивающиеся унылым завыванием ветра в печной трубе, то балетом, где главную партию танцевала позёмка. Я подолгу стоял на краю оврага и провожал уходящий день.

Я уже не раз расспрашивал у бабки Дарьи, каким он был – каменный дом моего предка, и она довольно подробно описывала его. Она хорошо помнила и как мой дед поселился здесь – он переехал откуда-то с запада, - и как разворачивался – разводил скотину, сеял хлеб, нанимал работников на уборку и обмолот… Таких выходок в эпоху коллективизации не прощали. А уж когда он затеял дом строить, терпение новой власти иссякло. Достроить-то дали, а вот пожить в новых хоромах деду довелось недолго. Припомнили ему все прегрешения: равнодушие к революции, отказ от коллективного труда… Единоличник он был, дед мой. Всё хотел, по словам бабки Дарьи, чтобы дети его жили лучше, чем он сам. Для них и старался. Потом зачуял смертельную опасность такой жизненной манеры, спохватился, да поздновато – не помог ни отданный государству только что отстроенный дом, ни вступление в колхоз – всё пошло кувырком в течение одного года.

Было странно слушать всё это и открывать для себя всё новые и новые черты сходства – желания, стремления, характер. В конце концов я пришёл к мысли, что дед точно так же, как и я, стоял вечерами и любовался на здешние сказочные закаты. А иначе почему он выбрал для жизни именно это место?

И ведь как быстро погибли плоды его трудов – пять, шесть десятилетий – и всё, никаких следов! Камня на камне не осталось – в буквальном смысле слова!

- Порастаскали всё, - объяснила баба Даша, - кто на что. Доски само собой – везде пригодятся. А камень и вовсе ценный был: с завода подогнали грузовик и вывезли его весь. А фундамент, поди, и сейчас где-то там, внизу.

Однако я, сколько ни всматривался, никаких следов дома не находил.

Время шло. Зиму я ездил на станцию под привозной песок, а потом меня поставили под скальную породу, и я ездил в карьер, километров за пятнадцать. Причём каждый раз проезжал мимо своего дома. И вот мне в голову пришла одна мысль. Вернее она уже давно сидела как заноза…

Я подкараулил начальника цеха – Фёдорыча после планёрки и в лоб заявил ему: так и так, мне нужна скала.
- Много?
- Машин пятьдесят.
- Сколько?! – поперхнулся Фёдорыч. – Ты что, пирамиду собрался строить? Или просто сдурел?
- Наоборот, яму хочу засыпать. Овраг напротив моего дома знаете?
- Это на окраине, что ли? По Вишнёвой?
- Ну да, на первом повороте.
- Хм-м, знаю. Как не знать! Туда года два назад шурин мой на «запоре» улетел. Краном потом полдня доставали. Хорошо хоть сам жив остался. Да тебе-то на кой чёрт этот провал сдался?
- Дом хочу ставить!
- До-ом! – изумился Фёдорыч. – На какие, извини, шиши?
- Да я же не сразу – помаленьку.
- Ну ты даёшь! Строитель! Да ты хоть строить-то умеешь?
- Умею.
- Н-да-а… Ну да ладно, всё равно с тем оврагом что-то решать надо, а то он уже вплотную к дороге подобрался. Подойди ко мне через пару дней.

И через пару дней вопрос решился: каждый последний рейс в смену я стал сваливать камень в овраг. Сам того не ожидая от себя, я двинулся по долгому и муторному пути – начал строить дом. Дом моего деда, который я решил поставить таким, каким он был. Ориентир же был один – рассказы бабки Дарьи.

Дело двигалось медленно, но я считал, что так и должно быть. Никакой спешки, никакой суеты. Зато если уж начал – не бросай. Пусть дело на годы растянется, но довести его нужно до конца. В какой-то степени мне помогало то обстоятельство, что в посёлке я был чужим и был предоставлен самому себе. Но, с другой стороны, и мне самому помощи ждать было неоткуда, и все вопросы, возникавшие по ходу стройки, приходилось решать самому. И вот тут мне повезло. Начальник не отказывал мне в том, чем мог помочь. Конечно, поначалу он с недоверием смотрел на мою затею – уж слишком резво вчерашний зек принялся за обустройство своей жизни. Но убедившись в моём упорстве, начал выручать чем мог.

Ещё весной я засыпал овраг скальной породой, свалив туда более сотни машин, - яма оказалась – будь здоров. Понадобился бульдозер спланировать площадку и сделать водоотводы – Фёдорыч не отказал. А уж после того пошло-поехало по нарастающей. Стройматериалы найти,  купить, подвезти, забить, залить, заварить, сколотить… Сейчас я поражаюсь – как вовремя успел со своей затеей. Года через два, когда страну стали трясти кризисы один за другим, я на своей стройплощадке ничего не смог бы сделать. Ну а тогда зарплату ещё платили вовремя и стройматериалы выпускались и продавались в основном отечественные – качественные и недорогие. Тем не менее, всё заработанное уходило на стройку. Не оставалось и свободного времени. Я так и не смог заняться огородом, но на этом фронте меня прикрывала бабка Дарья. Собственно, она и отсоветовала мне распыляться – занимайся, мол, тем, что важнее, а овощей она выделит со своей плантации, всё равно остаётся лишнее.

Так я обрёк себя на второй срок исправительных работ. Но эта каторга была сладкой. Возводя дом на земле своего предка, я получал настоящее удовольствие, то и дело сравнивая себя с дедом. Примерялся, спрашивал у него совета и представлял, как бы он отнёсся к той или иной детали строительства. Конечно, точно такой дом, как был, я сделать не мог – камень уже давно не ломали, и его пришлось заменить кирпичом. Железо на крыше – шифером. Отопление тоже более современное – смонтировал котёл в подвале.

А вот что касается планировки, здесь я старался следовать первоначальному варианту. Конечно, мне здорово помогла соседка: она подробно и детально рассказывала о каждой комнате, о каждой перегородке. Даже пыталась какую-то фотографию откопать в своём сундуке, где был виден этот самый дом, да не нашла, видно, потерялась где-то фотка. Зато бабка Дарья постаралась сделать рисунок по памяти, и я удивился – до чего картинка совпала с моими представлениями. Был дом тяжеловат и, как бы это сказать, без излишеств. Мрачновато даже, я бы сказал, выглядел. Но это, скорее всего, из-за маленьких окон и чересчур пологой крыши. Я, конечно, внёс изменения в проект, поскольку у меня были свои представления о красоте, но в целом постарался сохранить стиль деда.

Стройка мало-помалу двигалась. Все три года, что занимался домом, я жил бирюком – все мои интересы поглощала эта затея. Я никуда не ходил вечерами – даже в кино. Два отпускных месяца, которые выпали на осень и зиму, я полностью посвятил ему же – дому. Пожалуй, всё это время жил самой необычной жизнью за все свои тридцать восемь лет…

Когда дом был уже почти построен – оставалось благоустроить двор, завезти землю под сад и доделать кое-какие мелочи, я остался без главного консультанта и соучастника. Умерла бабка Дарья. Не увидев её поутру в огороде, я не придал этому значения, но когда она и в обед не показалась у себя во дворе, я заподозрил неладное.

Бог даровал ей лёгкую смерть. Видно было, что не готовилась она к отходу заранее – просто легла спать, как обычно вечером. На похороны пришло с десяток соседских старушек (ни одного деда – все повымерли), да приезжий сын бабки Дарьи. Его я видел впервые и, нужно сказать, почти не запомнил – так тихо и незаметно он появился и сразу же после ритуала исчез.

Вечером, накануне похорон, я долго сидел над бабкой Дарьей, вглядываясь в ее изменившееся лицо. Она похорошела, как будто помолодела лет на двадцать, казалось, что смерть забрала её слишком рано…

Мне не пришлось быть на похоронах своей матери и бабушки, дед же и вовсе сгинул задолго до моего рождения. Со стороны отца у меня никого не было, как, впрочем и самого отца – мать растила меня одна. Теперь я хоронил человека, который связал меня с моей роднёй, передав мне, уже взрослому, ощущение их присутствия в моей жизни. Благодаря бабке Дарье, я ощутил реальность человека, бывшего моим дедом, почувствовал духовное с ним родство и в какой-то степени стал его продолжением. Теперь рвалась последняя ниточка, соединявшая меня с моими предками. Я остался совсем один. Именно в эту ночь перед похоронами, лёжа без сна в своей постели, я понял: пора забыть первую жену, не дождавшуюся меня из лагеря, и пора подумать о новой семье. Совсем один я жить не сумею. Так бабка Дарья, уже своей смертью, подтолкнула меня сделать ещё один шаг к нормальной человеческой жизни.

Долго искали фотографию на памятник. Старушки, больше других представлявшие где что лежит среди вещей своей сверстницы, откопали в сундуке древний, из толстого картона и в плюшевой обложке, фотоальбом. Бабка Дарья не фотографировалась, по-видимому, последние тридцать лет. А старые снимки были в основном групповые, на них бабка Дарья стояла в отдалении, и лицо её было совсем маленьким. Потом старушки всё-таки нашли подходящую фотографию, изготовленную, очевидно, для паспорта. Её и прикрепили на скромный металлический памятник.

В альбоме мне попался снимок, благодаря которому я понял, что знал про своего деда не так много, как мне представлялось. На карточке, сделанной в павильоне, был мой дед, но был он не один. Рядом с ним стояла, манерно, в духе того времени положив руки деду на плечи, симпатичная женщина. Не нужно было напрягаться, чтобы узнать в ней молодую бабку Дарью.

Вот такие дела…

Я, будучи не в силах разгадать сию загадку, забрал снимок себе – до лучших времён. Секрет приоткрылся мне лишь несколько лет спустя…

***

Я качаюсь в гамаке на мансарде своего дома. Небо поёт свою песню. Я вникаю, ловлю каждый нюанс игры воздуха и земли, уставшего солнца, падающего за горизонт, и перистых облаков, неподвижно зависших в глубоком просторе. До ужина ещё пять минут, и я полюбуюсь закатом, а потом вернусь на кухню и посижу за столом со своим невеликим семейством – женой и сыном. Поужинаем, пообщаемся, потом телевизор немного посмотрим и – спать. Завтра опять трудный день.

Любовь я нашёл лет восемь назад. Тогда она только техникум заканчивала, а сейчас – вот она, на кухне хлопочет – зеленоглазая, с густыми чёрными вьющимися волосами, не потерявшая девичьей стройности. А симпатичная! Ух, рассказал бы, как я за ней ухаживал – но это другая история. А как её мама не хотела становиться моей тёщей! «За кого ты, доченька, замуж собралась! За вчерашнего зека! Молодость загубишь!» Ну да это – дело прошлое…

С работой сейчас тоже всё в порядке. Я – главный специалист на предприятии, работаю по специальности, которую получил в институте. Работа интересная, но выматывающая. Устаю, честно говоря, больше, чем в те времена, когда крутил баранку. Дом мой, семья моя – моё убежище и спасение. А ведь предкам моим, которые жили здесь лет семьдесят назад, было не в пример труднее. Однако и они, наверное, были когда-то счастливы – только кто об этом теперь узнает…

- Дорогой, телеграмму принесли, - прервала мои размышления жена. Я вздрогнул: вроде бы не от кого было ждать срочных известий, значит, что-то случилось. Я поднялся и прошёл в комнату. Новость оказалась хорошей – ко мне  в гости ехал дядька. Видно, на склоне лет решил посетить родительский дом. Далековато, конечно, ему придётся добираться – через всю страну. По нынешним временам – это ой как недёшево. Ну что же, поможем, если что. Ведь долг платежом красен: именно он посоветовал мне после срока обосноваться в старенькой бабушкиной хате.

Через четыре дня я встречал дядьку на станции. Из вагона вышел лысоватый, изношенного вида мужчина в коричневом пиджаке с засаленными рукавами. Это был совершенно незнакомый мне человек, последний раз я видел его в детстве. Голос, правда, был узнаваем – примерно раз в год я разговаривал с дядькой по телефону. Мы сдержанно обнялись.

Потом, за столом, когда обмывали дядюшкин приезд, он отмяк, разговорился, даже поинтересовался у моего сынишки, с кем он дружит в детском садике, на что тот гордо заявил, что уже год посещает школу. Рассказал дядя немного и о своей жизни. Заурядная, в общем-то, история. Он, как уехал из родного посёлка, так и не был здесь ни разу. К матери – моей бабушке – он ездил лишь однажды, но в другой город, куда её забрала моя мать – дядюшкина старшая сестра. Дядя всю жизнь проработал на каком-то производстве, вырос до мастера и с тем ушёл на пенсию. Теперь он вспомнил, что после матери наследует старый домик, в котором жили когда-то его предки и сам он с сёстрами. Как я понял, дядя приехал на разведку: каково живётся в этих местах и не лучше ли ему переехать на родину вместе с семьёй. Уж больно тяжело стало в его краях с житухой.

Мы просидели за бутылочкой до позднего вечера, толковали о том, о сём, обсуждали варианты переезда дяди с семьёй, состоявшей из него самого и такой же пожилой жёнушки – дети уже поразъехались. Дядя ещё не знал как поступить – то ли срываться с места, то ли не дёргаться и продать ту невеликую собственность, которой он здесь владел – родительский дом с участком. Между прочим, как мне кажется, дядя быстро сообразил, что единственным реальным покупателем мог быть только я. Старая-то развалина кому нужна? А вот огородом я пользовался. Разумеется зашёл разговор и о новом доме.
- Да-а, племяш, не думал я, что ты такую махину отгрохал – кирпичный, с цокольным этажом, да ещё и с унитазом! Хе-хе… По телефону-то ты явно поскромничал – дом, мол, построил, да и всё… А какой – ни гу-гу! Ничего себе, шуточки! Я-то думал – хибару сколотил. На кой чёрт, думаю, было ляпать ещё одну – в старой не живётся, что-ли?
- Так не про маленький домик речь-то была. Я говорил про тот, большой дом, который дед отдал под детский сад. Тот дом-то вы должны хорошо помнить! С него я и копировал. Как получилось? Похоже? Вы-то должны знать!
- Постой, постой. Ты что-то меня совсем запутал, о каком доме толкуешь?
- Ну как же, дядя! О том, который вот на этом самом месте стоял. Когда ещё вы все маленькие были. Я постарался точно такой же поставить. Только вот из камня не получилось – пришлось из кирпича класть…
- На каком месте? Ты что, племянник, с катушек съехал? На этом месте, сколько себя помню, всегда овраг был. Мы тут зимой на санках катались…
- Овраг потом был, когда дед дом сдал государству.
- Какой дом! Никакого дома не было! Да ещё и каменного! – дядька осёкся, замолчал, озадаченно потёр лысину, потом взглянул на меня исподлобья и спросил: - А тебе кто рассказывал-то? Не тётка Дашка?
- Бабка Дарья…
- Н-да-а…

Повисло тяжёлое молчание. Я первый не выдержал:
- Ну так что насчёт дома?
- Видишь ли, племяш… Тебе, наверное, никто не рассказал… Ну так вот. Любил отец её – тётку Дашку-то. Уходил даже к ней от нашей матери. Потом вернулся, правда. А мать у нас терпеливая – всё сносила молча… В конце концов, так и пропал мужик, не достался ни одной ни другой… Третья забрала – власть советская.
- Так а дом-то при чём? Ведь был же он?
- Был, был… В мечтах у деда твоего он был! Носились они с этой идеей вместе с тёткой Дашкой… Может быть и построил бы, да уж больно времена неподходящие пошли. Дворцам, как ты знаешь, войну объявили, а хижинам – мир. Все должны были в хижинах жить. Так что, остался тот дом его голубой мечтой. И тётки Дашкиной…

Вновь повисло затяжное молчание. Дядька вяло тыкал вилкой в тарелку с закуской. Я закурил и пошёл на балкон. Услышанное не укладывалось в голове, казалось что всё это – злая шутка. Висел-пылал очередной закат. Я тупо смотрел на затейливую игру света и цвета  и пытался осмыслить произошедшее. Хлопнула дверь, на воздух следом за мной вышел дядька.
- Да-а, племяш, вот так-то вот. А я думаю – как это ты угадал с домом-то. Именно там поставил, где дед собирался. И такой же он вышел, вроде бы, как дед твой хотел. Ну что ж, может, оно и к лучшему – взял внук и исполнил дедову мечту…

Дядька явно старался сказать мне приятное, на самом деле ни черта он такого не думал. Помолчали. Дядька вздохнул, потянулся за сигаретами, закурил.
- Нравилось ему тут, отцу. Места эти он за родные считал, хотя и переселенец был. Сам он и выбрал этот край, когда искал где жить. М-да-а. Понимал, видать, красоту, батя-то! Так что, не журись, что так вышло. Наоборот, всё к лучшему…

Дядька ещё долго бормотал что-то и утешал меня в том, в чём и не нужно было. А я молча смотрел в дальнюю даль – багряно-голубую, до стона влекущую, а перед глазами была она – бабка Дарья. Такая, какой была в день похорон – мёртвая и молодая.
 
Догорал небесный огонь, выбрасывая чёрные искры стремительных стрижей. Щемило сердце…