Депрессняк. Ольга Ланская

Однажды приходит это – ощущение острой нехватки тех, с кем годы был плечо к плечу. Как на фронте.

У нас был свой фронт, свои передовые, свои победы и поражения. Мы - журналисты убитой страны.

Искала. Хоть кого-то. Из тех, кто помнит, знает. Кого разметала проклятая перестройка-перестрелка по разным странам.
 
Границами разрезала, как четвертовала.

Искала… Лучше бы не бралась!
Результаты удручающие.

Нет моей "Полярной правды". Нет Зины Сенько. Нет даже нашего редактора Николая Васильевича Беляева – умер в 2000-м.
Скоропостижно, скоропостижно, скоропостижно…

Этого не может быть, думаю я.
 
ЭТОГО-НЕ-МОЖЕТ-БЫТЬ!

Но это случилось.
2000 –й.

Я была уже совсем рядом, в России, в Петербурге. Мы все еще не верили в окончательность разрыва страны.

2000-й.
Я была депутатом первого созыва Смольнинского муниципального совета, кандидатом в Госдуму. Мне казалось, что мы еще что-то можем.
А потом всё рухнуло: погиб сын. И рухнуло небо. И погас для меня свет...

Но где-то там, в Заполярье, непотопляемым ракетоносцем стоял мой Мурманск и моя "Полярка".

Нет ее, моей "Полярки"!
Нет Беляева…
Нет Зинаиды Никаноровны.
И Хибины обезлюдели. Нет, нет, нет!...

ЭТОГО-НЕ-МОЖЕТ-БЫТЬ!

Беляев. Николай Васильевич. Не просто кумир моей журналистской юности. Он был первым профессиональным редактором-журналистом в моей жизни. В этом мне очень повезло. Я всегда это знала.

Я видела редакторов Зоны, только что расставшихся с наганом на галифе, в гневе привычно хватавшихся за отсутствующую уже кобуру, и… любивших балет.

Я видела редакторов-писателей, 25 лет проживших в Зоне в качестве зеков, но сохранивших всё человеческое. После возвращения оттуда они возвращались к тому, что дал им Бог – продолжали писать книги.

Я читала их, чтобы, находясь среди людей, редко говоривших по-русски, не забыть родной язык.

Но Беляев Николай Васильевич был журналистом. А это – редкость.

Его нет.

Никого нет. Я даже боюсь листать судьбу дальше.

Нет моей "Полярки". Нет "Советской Литвы". Нет того депутатского корпуса первого созыва Смольнинского района Санкт-Петербурга.

Нет, нет, нет.

Листаю интернет, нахожу какие-то зацепки, и вдруг – Коля Бакшевников!
Коля, Николай Александрович. Как Государь.
И даже его мурманский телефон!
Набираю, набираю, набираю…
Тщетно! Странное бибиканье, и – всё.

Наконец:
– Алло!
– Коля, – кричу я. – Ты меня помнишь?
Легкая пауза. И вдруг:
– Ну конечно, Оля! Ты где?

– В Петербурге. Коля, кто-нибудь из "Полярки" остался в живых? Кроме меня?
– Конечно! Скинь мне e-mail, слышишь? У нас тут совсем темно и очень скользко, а я бегу в баню с этим дурацким баулом и причиндалами всякими!
– С лёгким паром кричу я!

И мы оба смеемся, и я сбрасываю ему почтовик, и становится чуть светлее…

А через минуту – звонок.

– Оленька, что это к вам не дозвониться?! С днем рождения! Я, правда, опять забыла, 26-го,  или 29-го декабря?

Строгий родной веселый голос. Это Вильнюс. Это моя убитая "Советская Литва", это самая красивая женщина нашей редакции… И она почти точно помнит мой день рождения.

А я-то думала, что позади меня – выжженная земля, и никого не осталось. И ничего.

Санкт-Петербург