След на земле. Кн. 1, ч. 1, гл. 14 Соратник Ленина

Глава 14.  Соратник Ленина
1
Вдруг совсем рядом раздался собачий лай. Прасковья тоже его услышала и словно обрела дополнительные силы. Во всяком случае, это помогло ей, опираясь на плечо сына пройти ещё несколько метров. Из туманной дымки выросла усадьба, обнесенная забором.  Собачий лай усилился. Теперь лаяло две или три собаки. Вскоре послышался и другой, человеческий голос, осаждающий собак.
- Ну, кончай брехать! Кого там принесло, мать вашу…? – хозя-ин ругнулся в адрес непрошенных гостей. Голос явно принадлежал старику. Сиплый, скрипучий, недовольный.
- Пожалуйста, пустите нас обогреться, - как можно жалостли-вее обратился к хозяину Егорка. – Мы провалились под лёд и замерзаем.
Поверх забора появилась взъерошенная голова старика. Он внимательно рассматривал посиневших от холода путников. Он него несло табаком и перегаром. Он что-то буркнул и пошёл вдоль забора в левую сторону. Его седая шевелюра маячила над оградой.
Ни Прасковья, ни Егорка не поняли, что он сказал, но пошли в том же направлении. В десяти шагах обнаружилась калитка. Старик открыл её и сделал приглашающий жест. Скоро он привёл их к небольшому домику рядом с усадьбой и пригласил внутрь. В маленькой комнатке, в которой они оказались, было жарко натоп-лено. В комнатке был полумрак, но старик повернул фитиль семили-нейной керосиновой лампы на полную мощь и осветил случайных путников.
- Ого, да вы насквозь мокрые? Я думал, врёте. Ты где оголец тулуп потерял, утопил что ли? – проскрипел он своим сиплым голосом. На его прищуренном лице появилось подобие улыбки.
- Шли в Инжавино, но переходя речку, провалились под лёд, чуть  не утопли, - отвечал Егорка, - чудом выбрались, но околели уже.
- Раздевайтесь. Отожмите свои одежонки в углу и садитесь греться к печке. Я сейчас приду.
Старик вышел, прикрыв дверь, а мать с сыном последовали его указаниям. Снимали с себя одежду, бельё и, отжимая от остатков воды, развешивали рядом с раскалённой до красна печкой, ощущая невиданную благодать от тепла, разливающегося по всему телу. Старик действительно скоро вернулся. Он принёс бутылку самогон-ки, которую тут же откупорил.  Велев Прасковье отвернуться и лечь на кушетку спиной вверх, он плеснул себе на ладонь пахучей жидко-сти и стал натирать ей спину. Периодически добавляя жидкость,  он втирал её в спину женщины минут десять. Спина стала красной как печка.
- Ну а грудь ты сама себе разотрёшь, - он накинул ей на спину овчинный тулупчик и поставил рядом с ней бутылку, - да не стесняйся, иначе хворь подхватишь, а я пареньком пока займусь.
Прасковья безропотно подчинилась воле этого человека, который вначале не внушал доверия. И от того, что старик проявил к ней и сыну человеческую доброту и заботу, слёзы неудержимо катились из глаз.
- Ну, а ты, казак, как себя чувствуешь, - обратился к Егорке старик, - атаманом стать собираешься? Давай-ка и тебя потру.
Он удивительно ловко и тщательно работал жёсткими, шершавыми  ладонями, как рашпилем натирай кожу. Самогонка обжигала и через пять минут Егорке казалось, что он весь горит, как и печка. Он однажды уже подвергался такой обработке, после блужданий в метели, но в этот раз было гораздо жарче.
- Так, казак, теперь сам себе грудину потри, - и он плеснул в ладошки пахучей сивухи.
Потом он взял со стола стакан и, наполнив его до половины, протянул женщине.
- Давай-ка, милая, выпей. Для тебя сейчас это лучшее лекарст-во,  - а когда она взяла стакан, спросил, - как же вас угораздило, так окунуться? Вы что же не здешние?
Егорка поведал старику всю их историю и про колхозную жизнь, и про голод,  и про путешествие с железом, про то, как все потеряли, провалившись под лёд.
- Теперь не представляю, как будем домой возвращаться, и доберёмся ли. Да и как дольше жить не знаю.
Старик подбросил в печурку дровишек и поставил на плиту чугунок с похлёбкой. По комнатушке разнёсся ароматный запах кушанья. Притупившийся на время голод вспыхнул с прежней силой. Рот почти сразу наполнился слюной, а желудок будто застонал и стал дёргаться.
- Неужели хозяин нас покормит? Вот было бы здорово! - Егорка не сводил глаз со старика. Ему очень хотелось, чтобы тот пригласил их к столу, как когда-то в прежние времена, до «колхозного рая», и накормил наваристой похлёбкой с хлебом досыта. Он гипнотизировал хозяина взглядом, мысленно умоляя, чтобы тот поторопился. Уж больно сильно хотелось есть. Он даже боялся, что сейчас подбежит к столу и без приглашения схватит кусок хлеба и затолкает его себе в рот.
Ему казалось, что старик совсем не торопится и даже дразнит их своей нарочитой медлительностью. Он медленно снимал с полки и ставил на стол три глиняных миски. Количество посуды подтверждало его догадку, что их будут кормить, но нельзя же так медленно всё делать.  Потом старик поставил на стол стаканы, один взял у Прасковьи, недопитый и нагнувшись под стол и покопавшись там достал ещё одну бутылку зелья. И только после этих при-готовлений он также не спеша стал разливать дымящуюся похлёбку по мискам, добавив к ней ещё по куску баранины. Обведя стол критическим взглядом, он обнаружил какое-то упущение и вышел из комнаты. Как Егорка выдержал его отсутствие в пару минут, он сам не знал. Старик вернулся в комнату с головкой чеснока и наконец, пригласил гостей к столу. Он снова наполнил стаканы самогонкой, матери чуть больше половины, и, посмотрев на Егорку, сказал: «Тебе, казак, ещё рано зельем лечиться, а вот твоей матушке оно сейчас самое главное лекарство. Пей, молодуха, до дна, не кривись, потом горяченькой похлёбкой с баранинкой, да чесночком закуси».
Мать не решалась пить самогон, хотя понимала, что в данный момент это лекарство.  До сегодняшнего дня она больше одной рюмки красного церковного вина не пила, даже в гостях. А тут самогон, да ещё почти целый стакан.
- А я не помру от такой дозы? – колеблясь, спросила старика. – А то ведь у меня дома ещё четверо, мал мала меньше.
- От этого количества с тобой ничего плохого не случится, уверяю тебя, а вот без неё заболеть можешь. Нутро тоже прогреть нужно, – сказал старик и улыбнувшись, подмигнул Егорке, который не переставая черпал из своей миски обжигающую вкуснейшую похлёбку.  – А я произнесу для вас тост. Выпьем за то, чтобы вы заболели детской болезнью левизны в коммунизме, когда вам исполнится сто лет.
Он залпом осушил свой стакан, произнеся столь странный тост. Ни Прасковья, ни тем более, Егорка о такой болезни никогда не слышали. Но Прасковья всё равно не возражала заболеть такой болезнью в столетнем возрасте. Дожить бы только. В сто лет можно не только заболеть, но и умереть. Нагляделась она на столетних. Сами бедные смерть к себе призывают.  А ей, главное сейчас выжить, дотянуть до нового урожая, детей выходить, на ноги поставить, а там… хоть от детской левизны, хоть от другой какой болезни согласна.
Настроение хозяина улучшилось. Видимо от выпитого зелья. Он открыто улыбался своим гостям и совсем не соответствовал тому образу, с которым их встретил.
- Думаю, нам пора познакомиться. Меня зовут дед Иннокентий, - представился старик.
И Прасковья, и Егорка назвались своими полными именами. Но разомлевшая от жары, от горячей сытной еды и от выпитого лекарства женщина начинала проваливаться в дрёму, только урывками вникая в происходящее за столом. Она понимала, что из благодарности к этому человеку должна поддерживать разговор, но накопившаяся усталость и крепкое зелье лишали её сил к сопротивлению сну. Дед Иннокентий заметил это и предложил ей лечь на топчан.
- Ложись, голуба, спать. Набирайся сил. А мы с Егоркой еще потолкуем.
Мать легла на топчан и почти тут же уснула. Егорка, наевшись, тоже рассчитывал прикорнуть, но оглядевшись, кроме табуретки, на которой сидел, другой мебели в тесной комнатушке не увидел. Если только к матери под бочок, или на столе, если с него убрать посуду.  Хозяин тем временем налил себе еще полстакана и, крякнув, выпил жидкость до дна.  Закусив куском баранины, он неожиданно заговорил сам с собой.
...
(продолжение главы можете узнать приобретя книгу)