Сороковой день

                Третьего января с утра все собрались. В поселок в трех часах езды от города приехали трое детей Афанасия Игнатьевича – старшая дочь Анна с мужем Михаилом и дочерью Виолеттой, средний сын Мирон с женой Жанной, младший сын Антон с Лерой.
           Последнее удивило остальных, хотя никто ничего не сказал и вида не подал – Антон с Лерой почти два года как были в разводе, причем разводились шумно, скандально, со взаимными проклятиями и разделом имущества через суд. А тут вдруг – здасти вам – явились парой, словно примерные супруги.
           Давненько не собирались вот так вот все вместе, гуртом. Причина сбора банальная, житейская и печальная – сороковой день, как умер Афанасий Игнатьевич. Умер своей смертью, от старости, на семьдесят восьмом году жизни. На похороны старшая дочь Анна с семьей приехать не смогла, как раз за два дня до смерти отца улетели отдыхать по путевке в Таиланд. По этой же причине не смогли приехать и на девятый день.
           На сей раз собрались все. Причем, приехали почти одновременно: Мирон с Жанной и Антон с Лерой утренним автобусом, а Анну с Ветой привез Михаил на новеньком белоснежном «БМВ». Продукты и спиртное привезли с собою, больше всех расстаралась Анна: пакеты с дорогими конфетами, огромный шоколадный торт (отец всю жизнь до последнего любил сладкое), три запеченные куриные тушки, три палки сервелата, шар сыра «эдамер», десять бутылок водки «пять озер», огромный кусок свиной вырезки на гуляш, пироги и пицца, заказанные в кафе.
                Женщины, переодевшись с дороги, сразу же оккупировали кухню, к обеду надо успеть накрыть стол для желающих прийти помянуть Афанасия Игнатьевича.  Ожидали прихода не менее сорока человек: родня, проживающая в поселке, дальняя и близкая, бывшие коллеги отца, соседи.
                Пока женщины ставили варить овощи и яйца на салаты и винегрет, чистили картошку на гарнир, мужчины вышли на балкон покурить. Афанасий Игнатьевич последние несколько лет жил в двухкомнатной квартире с удобствами. Хотя и на первом этаже трехэтажного дома, но с балконом, вернее, имелась застекленная лоджия. Единственным неудобством было отсутствие горячей воды. Зато имелось много других преимуществ: сразу за домом начинался хвойно-березовый лес, отчего воздух был изумительно свежим, особенно, для городского человека.  Недалеко от дома – из окна видно – протекала в неглубоком овражке, поросшем редким кустарником, небольшая речушка, сейчас под слоем припорошенного льда. В общем, тишь, покой, благодать, а летом еще и красота невообразимая. Впрочем, и сейчас зимой вид был тоже прекрасный – заиндевевшие деревья, белые шапки сугробов, на ветке рябины за окном – пара крупных снегирей с ярко-розовыми животами и щеками.
                Мужчины молча курили, поглядывая на птиц. Те неспешно клевали красные ягоды, перепархивая с ветки на ветку и кося черными бусинами глаз на людей за стеклом. Вставало солнце, выруливая из-за горизонта желтым, еще не ослепительным, диском. День обещал быть теплым, тихим, солнечным.
                - Жизнь... – негромко произнес Антон, и было этим словом сказано все. И то, что жизнь так мимолетна, и то, какая она бывает разная, и вот красота за окном, и снегири эти, красавцы, сидят на ветке, ягоды клюют, и что дальше будет трудно сказать и невозможно предвидеть.
                - Как Новый год встретили? – спросил Мирон только чтобы спросить что-то.
                - Нормально, - отозвался сдержанно Антон, - так, посидели вдвоем, шампанское выпили в двенадцать, телевизор смотрели, в три утра спать легли.
                - Мы тоже дома, так сказать, в кругу семьи, - поддержал разговор Михаил, - Ветка, конечно, с нами не сидела, где-то с друзьями в клубе гудели, чего ей с нами, стариками, дома скучать. Дело молодое.
                - Мы – нет, мы к друзьям ушли. Весело погуляли. Сыновья, ясное дело, с нами не пошли. У нас дома собирали свою компанию. Жанка им всего наготовила, с утра возилась весь день, стол накрыла, и мы ушли.
                - А чего парни помянуть деда не приехали? - поинтересовался Михаил.
                - Так сессия. Как раз сегодня у обоих экзамены.
                Опять все замолчали. Неспешно курили, думали.
                На кухне тем временем дым уже стоял коромыслом. Женщины суетились, распределив быстренько между собою роли: кто ответственный за салаты, кто за горячее, кто за все остальное. Разговаривать пока было некогда, хотя было о чем.
                К полудню в основном все было сделано. Большой стол в зале раздвинут и установлен в центре комнаты. К нему прилепился и кухонный стол. Все накрыто общей длинной скатертью. На скатерти расположились  салатницы с салатами и винегретом. В центре – блюдо с блинчиками, рядом в пиале мёд. Запеченная курица, разделанная на куски, нарезанная селедка, нарезка – ломтики сыра и сервелата, пироги, пицца, в стеклянном кувшине розовеет клюквенный кисель. В ряд по краю столов стоят пустые тарелки, около каждой лежит ложка (вилки на поминках быть не должны), хрустальные стаканы из «стенки» и рюмочки. Осталось размять картошку на пюре и доварить грибной постный суп (для тех, кто соблюдает рождественский пост).
                Женщины, несколько успокоенные тем, что успели, уже не так суетятся: Лера домывает фрукты, Анна нарезает хлеб, Жанна красиво укладывает салфетки в салфетницы. Мужчины в спальне смотрят биатлон – чемпионат мира, дружно болеют за наших. В зале у окна на тумбочке из-под телевизора стоит граненный стакан с водою, накрытый куском черного хлеба, горит церковная свеча.
                Полпервого появляются первые гости – баба Маша, двоюродная сестра Афанасия Игнатьевича по матери, с мужем Борисом Ивановичем. Следом за ними – соседи со второго этажа, пожилая пара, имен которых никто из приезжих не помнит, но на лица знают хорошо. Дальше – больше. Минут через сорок стол почти заполнен. Поминки начались.
                Ели, пили, чинно негромко разговаривали, вспоминали добром усопшего. О покойнике – или хорошо или ничего, но Афанасий Игнатьевич и впрямь оставил о себе достойную память – всю жизнь работал, рано овдовев, сам вырастил троих детей, был человеком надежным, из тех, на ком, как на китах, и держится земля российская.
                Оба сына и зять покойного сидели за столом среди гостей, подливали спиртное, поддерживали разговор. Дочь Анна, Лера и Жанна подавали горячее, меняли грязные тарелки на чистые, дополняли пустеющие салатницы и блюда. Гости уходили, на смену им являлись другие. Уходящих не провожали - на поминках не положено.
                - Мам, - заглядывает на кухню Виолетта, - пойду, пройдусь. Скукотища одна.
                - Так не праздничное застолье. Иди, прогуляйся. Долго не болтайся. Шапку надень обязательно. И телефон не отключай!
                - Как Таиланд? Хорошо отдохнули? – между делом интересуется у нее Жанна.
                - Да нормально. Вылетали, у нас минус десять. Прилетели, а там жара, пальмы, слоны, люди в шортах и в солнцезащитных очках. Удивительно. Но на второй неделе вся эта экзотика уже порядком надоедает. Хочется обратно. В зиму, к снегу, на родину. Мы с Веткой в мае были в Испании, вот там мне больше понравилось. Все же цивилизация, Европа – это не Азия. Совсем другой уровень во всем.
                - Ну, ну, - снисходительно посмеивается Жанка, - набаловались вы с Веткой, вот и капризничаете. А я вот за рубежом никогда не бывала. И не хочется. В молодости очень хотелось, а теперь не тянет. А вот пацанов своих с удовольствием отправила бы мир посмотреть. Если бы финансы позволили.
                Обе замолчали. Разговор неожиданно подошел к опасной черте. На кухню влетает Лера, хватает пару бутылок водки, исчезает.
                - Как у них сейчас с Антоном? Не в курсе? – переводит разговор в безопасное русло Анна, - Честно говоря, я была удивлена, увидев их вместе.
                - Честно говоря, я тоже. Когда на автовокзале вдруг столкнулись у кассы, сама поразилась. Сначала подумала: она его провожает. Потом смотрю, вместе в автобус садятся. Помирились, выходит. Может быть, снова сойдутся.
                - А как разводились!.. Помнишь?  Шум, гам, крик. Во всех смертных грехах друг друга обвинили.
                - Да. Помню. Знаешь, я думаю, если бы у них были дети, они бы все же не развелись. Все эти скандалы из-за того, что детей не было. Десять лет вместе прожили, а вот бог не дал. Она очень переживала из-за этого. Незадолго до развода, помню, пришла к нам, я одна дома была. Сидели, чай пили. Вдруг как разрыдается. «Ты, - говорит, - такая счастливая. У тебя двое мальчишек. За что меня бог наказал?»
                - Ну, не знаю... Живут люди и без детей. Усыновляют, в конце концов.
                - Я ей тогда тоже об этом сказала. Про усыновление. А она мне категорично так: «Я чужого ребенка не смогу полюбить! Да и Антону нужен родной.»
                - Тихо! – прерывает  ее Анна, - Лерка идет.

                К шести часам, когда гости разошлись, сели, наконец, и сами все. Плеснули в рюмки водки, понемногу.
                - Пусть земля будет тебе пухом, папа, - вздохнула Анна.
                - Прости нас, если что не так было, - сказал Мирон, -  а было всякое. Что делать – жизнь. Прости.
                - И меня прости, - добавил Антон, - много я тебе крови попортил по молодости, дурной был. Да и потом тоже. Прости, батя. Пусть земля будет тебе пухом.
                Выпили. Ели молча. За окном чуть сгустились сумерки.
                - Провожать отца пойдем? Или как? – спросил остальных Мирон.
                - Как это – провожать? – встрепенулась Вета.
                - Обычай у нас в поселке такой: на сороковой день, после поминок, к вечеру самые родные идут провожать усопшего в последний путь. На кладбище.
                - И что там? На кладбище?
                - Там постоят немного у могилы. Скажут последнее «прости». Помянут последний раз, прощаются и уходят домой. Причем, на обратном пути нельзя оборачиваться назад.
                - Да ну, - морщится Вета, - язычество какое-то. Дикость, тянущаяся из древних времен. Я не пойду!
                - Не ходи, - спокойно реагирует отец, - оставайся дома.
                - Когда пойдем? – спрашивает Мирон.
                - Через час примерно, - отвечает Анна.
                - Стемнеет же совсем. Как в потемках по снегу потащимся? Там, небось, все занесло, ни тропинки.
                - Ничего, - непрекословна Анна, - дойдем, рядом. Фонари возьмем.
                - Как знаешь, - пожимает плечом брат, - кстати, я в почтовом ящике почту взял, там, в прихожей, на полке лежат две квитанции на квартплату, отдельно за газ и за телефон. Не забудь заплатить завтра, если почта будет работать. Или оставь деньги соседям, что ли, чтобы погасили долги.
                - Сама разберусь! Без твоих советов! – резко обрывает его сестра.
                - Телефон отключать будешь или как? – интересуется Жанка, - Он теперь вроде как не нужен.
                - Сама разберусь, - огрызается и на нее Анна.
                - Квартиру сдавать будешь? Или решили с Михаилом продать? – кидает свой вопрос Антон.
                - А твое какое дело? – вспыхивает Анна, - Вы сговорились что ли? Вот обязательно сегодня, сейчас разборки устраивать?
                - А когда еще снова соберемся все вместе? - невозмутим Мирон, - Думаю, что очень может быть, что больше вот так вот все вместе мы никогда уже не соберемся. Скорее всего, так и будет. Ты, Ань, не психуй, что сделала – то сделала. Теперь уже ничего не изменить. Просто нам, остальным, интересно, как ты умудрилась все это провернуть? Батя был человеком разумным, справедливым, никогда никого из нас не выделял, тем удивительнее как ты сумела его убедить, чтобы он все нажитое завещал тебе одной.
                - Поправочка, - встрял Антон, - не завещал, а оформил дарственную. Подарил все своей самой любимой доченьке Анечке еще при жизни. Это было бы правильно и совершенно справедливо, ежели бы у Анечки не было еще и двух родных братиков.
                - Э, мужики! Анна права, сейчас не время и не место для драчки. Сороковой день! Душа вашего отца, быть может, вот сейчас между нами бродит. Или под потолком летает. Каково ему, в смысле ей, все это слышать, а?
                - А ты, Миша, помолчи, - спокойно, но твердо перебил Мирон, - я понимаю, что ты жену свою защищаешь, а, заодно, и нахапанное у нас имущество, но это дело внутрисемейное. Так что не лезь. Иди вон на балкон, курни. Или сиди молча.
                - Мирон прав, - поддержал брата Антон, - нет, мы тут, конечно, драться и за волосья друг друга таскать сейчас не будем. Люди все интеллигентные. Друг другу родные. Но точки расставить не мешало бы. Чтобы не было больше недосказанности.  Я выскажусь прямо: Анька поступила непорядочно. Про постороннюю сказал бы: как сучка последняя. Про сеструху родную говорить так не буду. А я-то думал: чего это Анька вдруг так прониклась дочерней любовью, чего раньше особо не наблюдалось? «Ах, папочка!» «Ах, папочка!» «Вот тебе путевочка в санаторий».  «Вот тебе фрукты с витаминами». Окучивала, окучивала и вот результат: вдруг узнаем – папа передал в дар Аньке и квартиру, и все имущество, и гараж, и даже на свою сберкнижку  оформил на нее доверенность. А на похороны, между прочим, ты не явилась. Хотя могла при желании, я же тебе сразу в Таиланд звякнул. А ты: ох, ах, такие деньги на путевку выбросили, уж без нас как-нибудь... Нехорошо, сеструха. Некрасиво.
                - Да пошел ты!..
                - Да я-то пойду. Мне было бы понятно, если бы ты нуждалась больше нас. Так сказать, от нужды великой пошла на грех. Но ведь ты из нас самая обеспеченная. У вас своя квартира трехкомнатная, Михаил в наследство от тетки получил еще одну, знаю, что для дочки с прошлого года строите огромную квартиру в элитном доме. Денег куры не клюют. В году несколько раз за границу ездите. Вон на новенькой «БМВ» прикатили.
                - А чего это ты деньги наши считать взялся? А?! – взорвался Михаил, - Какое твое собачье дело? Мы деньги эти своими руками зарабатываем. Да, квартира мне от одинокой тетки досталась, верно. Но все остальное нажили сами!
                - И молодцы. Только не понятно мне, зачем же к рукам еще и все отцовское добро припахали. У Мирона с Жанкой двое пацанов - студентов, не сегодня-завтра начнут семьями обзаводиться. Им бы очень не помешала часть от отцовского наследства. Да и нам с Лерой тоже.
                - А тебе зачем? – взвизгнула Анна, - Ты всю жизнь как перекати-поле туда-сюда шарахаешься. Ни семьи, ни постоянной работы. А Лера и вовсе тут не при делах. Посторонняя! Как вообще посмела сюда явиться? Развелись, разбежались и нечего тут...
                - Тихо вы все! – не выдержала Жанна, - Разорались, как на базаре! Чего теперь глотки драть? Ладно уж. ...Хотя, если кого интересует и мое мнение, то оно таково: Анна с Михаилом не правы. Исподтишка, за спиной родных провернули целую операцию. Всех остальных оставили с носом. Молодцы. Греха не побоялись.
                - Ма! Поехали от сюда! Ну их всех! – сверкнула глазами раскрасневшаяся от возбуждения Виолетта, - Папа! Чего молчишь? Заводи машину. Поехали от этих уродов!
                Анна не сдвинулась с места. Сидела молча, злое лицо в пятнах, ладони стиснуты в кулаки так, что костяшки пальцев посинели.
                - Уж кто про грех бы молчал, так это ты! – выбросил руку с выставленным указательным пальцем в сторону Жанны Михаил, - Всем известно, как лет семь назад ты от живого мужа и от двух мальчишек загуляла! Любовь у нее, видите ли, случилась. Вот кто здесь сучка! Этот лох еще простил такое. Я бы убил на месте!
                - Заткнись, ублюдок! – вскочил Мирон, - Не суйся не в свое дело! А то и впрямь последую твоему совету: на месте урою!
                - Замолчите все! Замолчите! Немедленно!! – закричала Лера взволновано, - Что вы делаете? Грызетесь на поминках! Как такое можно! Ах!.. – она в отчаянии закрыла лицо ладонями.
                - И впрямь... Кажется, погорячились. Ладно. Проехали, - вздохнул Мирон, - прости, батя, нас.

                ...Шли по едва обозначенной в снегу тропинке, впереди Мирон, Михаил замыкающим. Хорошо еще кто-то дня два-три назад прошел перед ними – в снегу пролегла цепочка присыпанных снежком следов.
                Шли след в след по проложенной цепочке. Подсвечивали себе неоновым светом фонарей сотовых телефонов. Пошли все, даже Виолетта. До кладбища было недалеко: от дома через речушку по мостику, дальше через поле метров четыреста-пятьсот до небольшого круглого лесочка, где и было кладбище. Вот уже и металлическая ограда с прикрытыми воротами. Вошли. Побрели медленно к «своей» могиле.
                Вета ежится, передергивает худенькими плечами. Ей жутковато. Никогда раньше не доводилось бывать на кладбище, тем более, ночью. Мысль, что вот на этом небольшом пятачке земли похоронены десятки, если не сотни, людей, ее пугает. Не надо было идти. Но одной оставаться в доме, где не так давно умер человек, лежал в гробу, ей тоже было жутко. Что за дикость такая: провожать покойника в путь на кладбище через сорок дней после смерти? Давно пора как в европейских цивилизованных странах покойников просто кремировать и, вообще, пусть всеми этими делами занимаются специалисты – есть же похоронные бюро со штатными работниками. Зря она сюда вообще приехала. Оттягивалась бы сейчас где-нибудь в клубе. А все мать – надо попрощаться с дедом, как положено родным людям. Родные... Ха, сами грызутся друг с другом. Скоро, что ли уж?
                Наконец, останавливаются. За низенькой общей оградкой – три могилы. На одной в изголовье стоит простой крест. Могила матери Анны, Мирона и Антона, умершей от тяжкой болезни в тридцать девять лет. Жена Афанасия Игнатьевича была женщиной очень набожной, перед смертью, чувствуя скорый уход, просила: «Никаких памятников мне не ставьте. Только крест».
                Рядом с ней лежит в своей могиле родная и единственная сестра Афанасия Игнатьевича - Пелагея. Была она старше брата на десять лет, инвалидом с детства – глухонемая. Но это не помешало ей молоденькой девчушкой попасть на фронт, воевать, быть снайпером. А вот личному счастью помешало, так всю жизнь и прожила одна. Последние годы вместе с братом. Ей, как участнице войны, и была выделена благоустроенная двухкомнатная квартира – для нее и брата. Три года назад тихо, во сне и отошла в иной мир.
                Третья могила самая свежая. С мраморным памятником. На фотографии – мужчина немногим старше средних лет, лицо спокойное, в глазах веселая искорка.
                Мирон утоптал снег, открыл дверь ограды. По очереди все вошли за нее, встали рядышком перед тремя могилами. Стояли молча. Над головами поскрипывали тонкие длинные березы, чьи верхушки, казалось, уходили бесконечностью в черный провал неба.
                - Вот, папа, мы все пришли сказать тебе последнее «прощай», - тихо говорит Мирон, - Мы провожаем тебя в твой последний путь. Там тебя, должно быть, уже встречают. Вот и мама ждет, наверное, тебя, и сестра твоя Пелагея. Закончился твой земной путь сегодня окончательно. Душа улетает на небеса. Счастливый ей путь.
                У Веты вдоль позвоночника пробегает холодок. Страх пупырит спину. Скорее бы домой вернуться.
                - А-а-а-а-а-а-а-а-а... – вдруг странно произносит Лера. Все с недоумением смотрят на нее. В свете фонаря видно белое помертвевшее лицо Леры, черные от ужаса глаза, смотрящие куда-то наискосок. Все прослеживают взглядом туда, куда смотрит Лера. Свет фонарей сотовых направляется туда же. В перекрестном слабом свете метрах в четырех-пяти от себя, все одновременно видят человека, висящего невысоко над землей на ветке старой березы. Непокрытая голова поникла на бок, лицо темно-синее, почти черное, руки-ноги повисли плетью.
                - А-а-а-а-а!!!!! – отчаянно кричит Лера, и ее крик страшно отзывается многократным оглушительным эхо.

                Как добрались до дома, помнили смутно. Как выскочили с кладбища никто не помнил. Сначала побежали по снегу, обгоняя и роняя друг друга. Потом все же как-то организовались, торопливо шли цепочкой, по своим же следам.
                Дома, сбросив с себя в прихожей на пол одежду, скинув в кучу заснеженную обувь, сгрудились в зале. Сидели рядом, тесно. Анна разрыдалась, никак не могла успокоиться. Жанна отпаивала ее, перепуганных Вету и Леру валерьянкой, корвалолом. Накапала и себе. Мужчины от успокоительного дружно отказались. Успокаивались ста граммами.
                - Да уж. Случай какой страшный. Это же надо додуматься – повеситься на кладбище! Да еще, наверное, на Новый год, - качает головой Мирон.
                - Напился, должно быть, до чертиков, - предполагает Михаил.
                - Не надо так... про усопшего. Грех. Может, горе у него было какое.
                - Делать так не надо! – не соглашается Михаил, - Вот где грех. Висельников раньше, да и сейчас, даже не отпевают в церквях. Их даже не должны хоронить на общих кладбищах со всеми вместе.  Мало ли чего в жизни случается? Если по каждому поводу вешаться, то все должны давно на ветках болтаться.
                - Миша, помолчи! Пожалуйста, - плачет тихо Анна, - Господи... как живем, что творим.  Просто ужас.
                - Да уж, год как начинается. Невесело. Что дальше будет? – задумчиво говорит Антон.
                - Мы все тут. А он там... висит. Один. В темноте. На кладбище, - чуть заикаясь шепчет Лера. Антон гладит ее по вздрагивающим плечам.
                - А чего мы все сидим? – вдруг спрашивает Виолетта, - Разве в полицию звонить не надо?
                Все переглядываются. И верно. Надо же звонить.
                Мирон звонит «02». Кратко рассказывает о происшествии. Уточняет подробности. Называет адрес. Кладет трубку.
                - Сейчас приедут. Показания будут снимать.
                - Хочу домой, - вдруг хнычет Вета.
                - Вот показания снимут, запишут все  с наших слов, тогда... – говорит Михаил.
                - Может быть, еще придется вместе с полицейскими идти, место показать, - предполагает Антон.
                - Я не пойду! – хором кричат три женщины и девушка.
                - Это понятно... – вздыхает Антон.

                Все сидят в ожидании приезда полиции. Уже немного отошли. Хотя, у всех на душе тягостный неприятный осадок. Даже Лера успокоилась. Только Анна все так же подавлена.
                - Как мы живем, - горестно качает она головою, – почему так мы живем? Боремся все время против чего-то или за что-то. Воюем. Добиваемся правдами и неправдами себе какие-то привилегии, материальные блага. Ведь все вот есть для нормальной жизни. Нет, надо больше и больше. И конца этому «больше» не предвидится. Признаюсь: взяла грех на душу, потихоньку подвела отца к мысли, чтобы все только мне, одной... А зачем? Зачем, спрашивается? Для дочери? Чем больше ей даем с мужем, тем меньше благодарности. Вот в Таиланд ее свозили. Зимой устроили ей на две недели лето. Думаете, она рада была? Да какое там... Вся изнылась: то плохо, сё нехорошо. Другая бы рада была по самые уши. Помню, я девчонкой была, лет шестнадцать. Мама мне свое платье в горох на сарафан перешила. Счастье было! Просто неимоверное. Месяц летала, как на крыльях. А сейчас у нее шкаф от модных дорогущих тряпок ломится, а радости от этого – ноль.
                - Ма, ты чего?
                - Молчи уже. Все с отцом для тебя. А толку? Чем больше даем, тем морда твоя все недовольнее.
                - Ну пошло. Самоедство, - проворчал Михаил, - я лучше в спальню пойду. Там вроде соревнования по бильярду должны транслировать.
Следом за ним молча уходит Антон. Поднимается с дивана и Мирон.
                - Да ладно, Анют. Что было, то было. Брось. Зла не держу, и ты мои слова забудь, - он исчезает за дверью спальни.
                Анна горько плачет. Жанна опять берется за пузырек с корвалолом.
                - Да не нужна мне ваша квартира, - пожимает плечами Вета, - Я просила? Сами же. А потом претензии. Да если хотите знать, вы у меня отнимаете возможность самостоятельно всего добиться в этой жизни.  Смысла жизни лишаете, можно сказать. Я сама хочу строить свою жизнь, ставить цели и идти к ним. Нет, спасибо за заботу, конечно. Но я сама хочу. Понимаете? Сама!
                - И правильно, - поддерживает девушку Лера, - самая сладкая победа – своя победа. Подаренное никогда не принесет настоящей радости. – И неожиданно улыбнувшись, понижает голос, - А хотите я вам секрет открою? Нет, нет. Хороший. Плохих сюрпризов на сегодня хватит.
                - Валяй, - осторожно говорит Жанна.
                - Только Антон еще не знает. Не проболтайтесь пока. Я беременна! Двенадцать лет мечтала, уже перестала надеяться и вот – пожалуйста.
                - Да ты что! – восхищается мигом просветлевшая Анна, - Вот это сюрприз так сюрприз. Здорово. Поздравляю!
                - И я! – радуется Жанна
                - Я тоже поздравляю вас, тетя Лера, - улыбается Вета – кого хотите? Мальчика или девочку?
                - Ой, да мне все равно. Лишь бы здоровенький был. Я его уже люблю бесконечно. Хотела Антону сюрприз ко дню рождения сделать. ...Ой!
                - Что? Что такое? – пугаются женщины.
                - Ой! Так у него же сегодня... день рождения.
                - Как сегодня? – удивляется Анна, - Точно. Третьего января. Бог мой, какой день! Сколько разных событий. На целую жизнь.  Ну, сейчас у нас Антон упадет.
                На неожиданный взрыв веселого смеха мгновенно являются удивленные мужчины.
                - Вы чего тут? Крыша на нервной почве у всех съехала? – подозрительно смотрит на веселых женщин Михаил.
                - У нас новости, - говорит Анна, - новость первая: отцовскую квартиру продадим, деньги будем делить на всех троих поровну.
                Михаил равнодушно пожимает плечами: делай как знаешь.
                - Новость вторая, - говорит Лера, - Антоша, я беременна. Уже двенадцать недель. Ура?
                - Ура, - потрясенно говорит Антон, - а это точно?
                - Точнее не бывает.
                - Ну тогда: ура!!!
                - Ура! – вопят все хором.
                В дверь раздается звонок. За дверью двое полицейских.
                - Это вы висельника на кладбище обнаружили?
                - Мы!
                - А чего у вас тут весело так? «Ура» орете, за дверью слышно.
                - Да это так. Наши дела. Вы проходите, - говорил Анна.
                - Да уж пройдем. Протокол оформить надо. У вас тут мероприятие какое?
                - Поминки, - поясняет Мирон, - сорок дней, как отец умер.
                - Поминки? – удивляется молоденький полицейский, - Вот уж не похоже. Ну, ребята, у вас, видимо, нервы крепкие. Поминки, сорок дней, висельник на кладбище, а вы такие довольные.
                Раздается резкий стук в окно с улицы. Все переглядываются. Вглядываются за окно. Там пусто.
                - Это что было? – спрашивает полицейский, - Похоже на то, как будто птица на свет в стекло ударилась. Только какая ночью птица? Разве что сова.
                - Папина душа улетела. Попрощалась с нами, - вздыхает Анна.



       (Опубликовано в международном интернет-альманахе "Литературная Губерния"- samaralit.ru, 11.01.14г.)