глава 13

Глава 13

"Нет пустоты во Вселенной. Есть что-то тобой не познанное."

Из непонятного

Белый круг, чем-то похожий на плот, плыл среди темно-фиолетовой пустоты, из ниоткуда в никуда. Не было ударов волн о покатые края, однако безводное течение несло его, оставляя сзади едва уловимый пенистый след. Тишина давила на барабанные перепонки сильнее, чем трескотня, в пещерах летучих мышей, и Петру захотелось закричать, завыть, затопать ногами — хоть как-нибудь нарушить безмолвие. Но звуки сливались в немой комок, застревая в горле, руки и ноги вязли в пластилиновом пространстве, которое не хотело меняться по прихоти неприятного истерического чужака. И тогда Петр, преодолевая чуть более десятка сантиметров при каждом шаге, направился к краю таинственной окружности, надеясь вырваться из ее плена. Едва он прошел несколько метров, как круг стал тускнеть, покрылся рябью, переходящей в струю лучиков, и, закутался в прозрачный купол отдаленно похожий на земное небо с перистыми облаками. Затем окружающее постепенно приняло  знакомые очертания. Петр не сразу сообразил, ЧТО напоминает ему бревенчатый дом с огородом за сараем и тын с кое-где отвалившимися колышками. А когда понял, то сразу же  бросился к СВОЕМУ человеческому дому, где он (Господи, какое это счастье!) прожил нормальную жизнь. Там его ждала Анастасия, настоящий самовар, огонь в печи...
Около самого крыльца, уже протянув руку, он остановился. И, вспомнив все, что произошло после его земной жизни, приказал видению исчезнуть, испариться, превратиться в пыль. Ибо самое страшное, что могло сейчас произойти — это разочарование. Но дом остался стоять на прежнем месте, и дверная ручка с торчащей у основания ржавой шляпкой гвоздя не сгинула в небытие.  Петр с удивлением понял, что он уже не джинн, а простой человек, не способный мгновенно изменить окружающее. Он испытал чувство, как если бы оказался голым на многолюдной площади. Чувство растерянности и беззащитности.
— Заходи, заходи, Петруха. Чего в дверях-то встал? — дверь открылась сама, и перед Петром возник старичок, в непотребного вида рубахе и залатанных штанах, пованивающих конским навозом и еловыми стружками. — Чаек-то давно поспел, а ты все ходишь вокруг да около, словно басурман, право слово. Давай заходи, говорю, — старичок распахнул дверь пошире, приглашая войти.
Петр молча прошел мимо странного хозяина, непонятно каким образом оказавшегося здесь и, отмерив четыре шага по сеням (даже половицы скрипели), вошел в горницу.
Да, это был его дом. Печка стояла на своем месте, и икона с зажженной лампадкой привычно покоилась в красном углу. Под иконой лежала толстая Библия в черном переплете. Кровать, аккуратно заправленная покрывалом, занимала отведенный ей закуток, подушки были взбиты: мягкие, большие — особая гордость Анастасии.
Петр закрыл глаза, надеясь, что сейчас приподнимет веки и окажется в каком-то другом, незнакомом месте, ибо понимал, что можно воссоздать копию, но нельзя вернуться туда, чего уже многие тысячелетия нет вообще. Но открыв глаза, Петр обнаружил, что все осталось на своем месте, разве только старик восседал теперь  за столом, да две чашки с душистым чаем стояли рядом.
— Ну что ты, Петруха, право слово, испугался. Не боись, ничего плохого сейчас не будет. Чаи гонять станем, да про жизнь потолкуем. Ничего, что я с тобой так по-простому?
— Кто вы? — вопрос прозвучал несуразно, глупо даже, но это единственное, что пришло в голову...
— Ты сначала чайку хлебни, а потом будешь свои вопросы задавать. Нам с тобой торопиться некуда. Как ты насчет блинчиков с вареньем?..
Петр сел, обеими руками взял чашку с горячим напитком, подул и вроде сам про себя пробормотал:
— Неплохо бы...
— Ну и ладненько. Угощайся.
На столе уже возвышалась стопка румяных блинов, а в стеклянной розетке, дразня обоняние, покоилось малиновое варенье из крупных ягод.
Петр взял блинчик, обмакнул его, сунул в рот и запил чаем. Немного подумал, повторил еще раз, потом еще и сам не заметил, как разошелся.
— Вкусно? — старичок ласково смотрел на него, подперев голову рукой.
— Да. Где я нахожусь? — Петр сытно откинулся на спинку стула и вдруг, громко отрыгнул.
— Ничего, ничего, не смущайся. Я привычный, — и старик улыбнулся, отчего Петру стало ужасно стыдно, — а находишься ты, как, наверное, и сам догадался уже, у меня в гостях. Люблю в гости приглашать.
— Неприлично, у незнакомого человека, долго засиживаться. Вы бы представились что ли. А еще лучше пойду я...
— Куда?
Действительно, идти было некуда.
— А насчет знакомства, ты меня и так знаешь.
— Кто же вы?
— Все...
— Все? Не понял.
— А чего тут понимать. Все это значит ВСЕ. Теперь понял?
— Нет, — честно признался Петр.
— Ну и бестолковый же ты, Петруха. Хорошо, вон, звездочку видишь?
Крыша стала прозрачной, и сквозь синий купол пробился свет одинокой маленькой звезды.
— Вижу.
— Так это я. — Потолок снова скрыл "небо". — Воздух, которым дышишь, чувствуешь? Тоже я. Планету свою задрипаную, помнишь? Опять я. Я — то, что вы называете Вселенной или Вечностью. Я Вечность этой вселенной или Вселенная этой вечности, как тебе будет угодно, — с этими словами старик протянул руку к блинчикам.
— Вы Мыслящее Облако, — догадался Петр.
— Фу ты, ну ты, фишки гнуты. Мыслящее Облако — это я, но я не Мыслящее Облако. Я — ВСЕ.
— Вы — Сумасшедший Бог? — теперь Петр всерьез испугался.
— То Облако, то Бог, да еще и сумасшедший. Нет, Петруха, слабовата у тебя фантазия. Я грешным делом думал,  получше. Вот ты же не Мыслящее Облако, а?
— Нет.
— Ну вот. Так ты — это тоже я, — перед Петром сидел его двойник и смачно отрыгивал. — Или жена твоя, Анастасия, это тоже я, — двойник исчез, а из кухни выбежала Настя, размахивая руками и вопя: "Вот такая крыса!"
— Хватит... — Петр закрыл глаза ладонями и закричал. — Пожалуйста, хватит! Я понял, понял...
— Ну, ну, Петруха, не тушуйся ты, — старик стоял рядом с ним и, словно плачущего малыша у которого отняли любимую игрушку, гладил по голове сухими шершавыми ладонями. — Все приходит, все уходит. Если бы ничего не менялось, то и жизни бы не было. А без жизни никак нельзя. Мне нельзя, понимаешь? Жизнь штука нужная, Петруха. А если мне нельзя, то и всем остальным, сколько бы там их ни было, тоже нельзя. Вот и получается для кого-то конец, а для кого-то начало. Больно вспоминать прошлое?
— Да. Чем дальше, тем больней. Не понимаю я чего-то, наверное...
— А ты у меня спроси, чего не понимаешь. Может, вместе и додумаемся, а? — старичок подмигнул левым глазом.
— Слишком много спрашивать придется.
— Так я не тороплюсь никуда. И ты, надеюсь, тоже. Не стоит торопиться, когда беседуешь с Вечностью. Вот там, на Земле-то вашей, где я твое тело оставил, эти суггесты торопятся. Им нужно. Они тебя хотят на кусочки разорвать, да ничего не получается. А времени все меньше и меньше. Так что посиди, отдохни, глядишь, и польза  будет...
— Кто победит? — быстро спросил Петр.
— А никто. Я, как всегда. Только я.
— То есть джинны погибнут?
— Петя, — старичок стал даже немного серьезнее, — давай договоримся сразу, как это вы говорите — на будущее. Ничего во мне не погибает. Все переходит. Ты это сам знаешь, не мальчик, джинн как никак, и энергию хоть и самую простенькую, сгущать умеешь. А если тебя интересует, перейдут ли джинны сейчас, то могу утешить — нет. Пока нет. Не созрели еще. Цивилизация-то разумная, эта, как их там, фиджи вроде, те перейдут. Кто в сырье, кто в Мыслящее Облачко. А джинны еще немного побесятся, поищут смысла жизни, а там посмотрим. А вообще-то, от вашей  планетки, отток маленький стал, наверное, закрывать пора.
— Как закрывать? — не понял Петр.
— Где-нибудь в другом месте сырье разбросать. Истрепали вы свою кормилицу, совсем истрепали. Все изменить хотите, под себя подстроить. А зачем? Ведь не можете без нее обойтись, а сверху обгадили, и снизу навоняли, даже мне тошно становиться. Как неразумные, право слово. До твоей цивилизации зверюшек бедных калечили да стреляли, как будто сами такими не были. Цари природы занюханные. Если бы разум у них не отнял, так и следующий посев некуда было бы пристроить. А твоя? Объясни ты мне, зачем вы на жестяных финтифлюшках в Космос полезли? Ну ладно, разок выглянули, посмотрели, поняли, что Земля не Вселенная, так делайте выводы. А вы высунулись, и давай гадить. Мало вам тела планетки несчастной, за другие взяться решили. Неужели сразу не понять, что нечего в Космосе грязными делать. Нет там ничего грязного. Преодолели страх, — дальше над собой работайте. Над собой! К чему вам механизмы всякие. Летать хотите? Не засоряйте тело, очищайте разум — будете! Но сами! И в Космос сами выйдите — через Мыслящее Облако. Все просто. Нет же, жестянки придумали, а себя не изменили. Покорители пространства... Хоть бы разобрались, что покорять удумали. А эти... фиджи. Ни одной звездочки еще не видели, от травы только оторвались, а уже друг дружку покалечили. Все детали выше пояса, кроме желудка уже в счет не берутся. Грязь, да и только. Вот и маюсь с вами, чищу, перемешиваю, сортирую. Умаялся. И без вас дел невпроворот. Думаешь, в других местах лучше? Ничуть. Чуть умнее станут — сразу гордости полные штаны. Придумали в Космосе воевать, планеты взрывать. А мне со всем этим, что делать прикажешь? Соберу веником в совочек и, пожалуйста, еще одна черная дырочка — прыщ на теле. Неприятно это, Петруха, ну да судьба у меня такая, — старик выразительно вздохнул, но в уголках губ и глаз играла усмешка.
— А то, что мы с суггестами воевали, это тоже грязь? — Петр смотрел прямо в глаза собеседнику.
— Нет, здесь дело иное, — хозяин вздохнул уже по-настоящему. — За этим я тебя и позвал. Суггесты — не я. Понимаешь, я ведь только эта Вечность, только эта Вселенная. Таких, как я, много. Иногда скучно становиться, одиноко как-то. Вот кого-нибудь похулиганить и тянет, знаешь, как у вас,  ребятишки, в снежки играют. Вот так и мы. Бросим в кого-нибудь снежком и смотрим, — увернется или нет. Самим-то в гости ходить нельзя, — потом не разберешься, где я, а где не я. А так пошутить можно. Только сосед у меня вредный попался. Все норовит побольнее кинуть,  так, чтобы синяк остался. Старый он уже, маразматик, честное слово. Надо бы наказать. Он этих суггестов из целой Галактики вылепил, и не жалко было, право слово. Так вот наказать бы его, чтобы вмятина навсегда осталась, да Свалку засорять не хочется; своих отходов по горло. Но вы молодцы, выдержали, так что я, можно сказать, увернулся. Теперь их обратно прогоню и дело с концом, пусть раны у себя зализывают. Но смотри, что получается. Для меня вроде и закончилось все, а для тебя...
— Что для меня?
— Для тебя-то только начинается, можно сказать. Суггесты думают, что все сами провернули, — и тоннель между Вечностями нашли, и сюда по своей воле пожаловали — тоже "покорители пространства". Оно и понятно, мы перед сырьем не раскрываемся, ни к чему это, некачественно будет. Все должны сами попробовать, испытать, свои шишки набить. Эти себе шишек с вашей, так сказать, помощью, набили — сюда грязные пришли, а отсюда совсем изгаженные уползут. Но вот и тебя прихватить хотят, так как наивно думают, что если бы не ты...
— А если бы не я?
— Другой бы все узнал и победил. Ты же понимаешь, что мне синяки ни к чему. Но раз ты, значит, ты. В кувшин тебя совать не желают, — других-то попрятали, а толку мало, все равно кто-нибудь откроет, — а наказать как-то надо. И оставят тебя, скорее всего на Свалке. Они так с Вингом поступили. Он паренек смышленый, мне бы и самому пригодился. Вот и думаю, я их желание в своих целях использовать. Закинут они тебя на Свалку, а ты там Винга разыщешь. У суггестов тогда силенок побольше было, так они его как следует запеленали, наверное, сразу и не распознаешь, и ко мне его обратно подбросишь.
— А сами-то вы его не можете вызволить?
— Конечно, не могу, Петруха. Там уже не я, понимаешь? Если я туда сунусь, то вся грязь, весь мусор, который там есть, сразу ко мне и прилипнет. Такая неразбериха начнется, что, как вы говорите, чертям страшно станет. Ведь все ужасы, которые вы напридумывали, да забыли, где? Там, родимые. Все то светлое, которое вы своим недоразвитым умишком испачкали, да так, что не вычистишь, где? Там же. И ты хочешь, чтобы я по своей воле все это обратно впустил? Вот уж спасибо. Я лучше еще чем-нибудь пожертвую, но пусть Свалка останется Свалкой.
— А Винг не может выбраться без чужой помощи?
— Я же тебе говорю, сильнее тогда суггесты были. Спрятали его, наверное, он и сам не разберет. Никак ему самому, это я точно знаю.
— Чем же я могу помочь, если Винг не может?
— Тяжело тебе будет, это точно. Но ты-то знаешь, где окажешься. Подготовиться сможешь, припомнишь кое-что. А по силам там все с нуля начинают. Там сначала все никто. Оболочки. Энергия здесь остается. Вот и подпитывают друг друга, растут. И ты вырастешь. А сделаешь все, как надо — оставлю тебя на Свалке мусор разгребать, да и советом помогу.
— Зачем это мне? — удивился Петр.
— Сразу ты, Петруха, не поймешь, но подсказку дам. Я сам со Свалки начинал, она на этом месте была. Разгреб, расчистил и, видишь, что получилось. Конечно, работенки еще много, но все-таки... И ты сможешь стать таким же, как я.
— Я — Вселенной?!
— А чего тут удивительного? Каждый может стать Вселенной, да не у каждого получается. У тебя получится. Да и я двойную выгоду поимею. И Винга назад получу и от соседа отодвинусь.
— А меня потерять, значит, не жалко, да? — Петру стало обидно.
— Жалко, Петруха, очень жалко. Но талантливых джиннов я могу вырастить, это не так сложно. Их и сейчас не мало. А вот того, кто мне Винга вернуть сможет и на Свалке не потеряться — таких, считай, один ты и есть.
— Почему это?
— Свалка-то почти вся из вашего, человеческого мусора и состоит. Фантазировали вы неплохо. А ты человеком набожным был. Светлое от темного, отличить сможешь. Это важно. Да и вообще от "мира сего", механического то есть, в тебе и при этой жизни немного было и сейчас почти нет. Это тоже плюс, так как на Свалке самое главное — не растеряться. И Винг тебе почти друг, не так ли?
— Так.
— Вот и постарайся. Да ты кушай блинчики-то, они, когда теплые — вкуснее.
Петр машинально протянул руку, но отдернул и спросил:
— А что для тебя важнее: Винга получить или от соседа отодвинуться?
— Если честно, то от соседа. Как он мне надоел, право слово. Ведь не в первый раз, засранец, такие пакости вытворяет. Один раз пришлось из-за него несколько планет погубить, негодник этакий. Но, Винг, тоже нужен.
— А зачем? Мы же себя давно к отходам причислили.
— Глупенькие вы, право слово. Ну да это простительно... Я же вас не сам выращиваю, понимаешь? То, что я тебе говорил, про совочек-веничек — это так, преувеличение. Мне с готовой энергией забот хватает. У каждой цивилизации есть отец и мать. Они следят, ухаживают. Что нужно — в Мыслящее Облако, что необходимо — в новое зарождение и очищение. А вот папу и маму уже я создаю. Из таких, как вы.
— То есть мы, джинны, родители будущих земных цивилизаций?!
— Почему, — земных. Планет много. Да и я не маленький. Везде необходимо трудиться. А иначе зачем  вы нужны? — старичок рассмеялся. — Мусору место на Свалке. А планетку-то, вы истрепали, истрепали... Ну да тебя это не касается.
— Постой, как это не касается? Там мои друзья, мой дом, моя родина, наконец. Зачем ты морочишь нам голову, заставляя совершать кучу глупостей, вместо того, чтобы все объяснить. Ведь так проще, понятнее — поставить цель и ее достигать...
— А зачем проще, Петруха, зачем быстрее? Время — это тоже я, не забыл? А папы с мамами должны большую закалку пройти, чем те, что в Мыслящее Облако попадают. А как вы  железку закаливали? В огонь да в воду! Железкам тоже небось больно, только вы об этом не думали. Крепче будут — вот главное. И вы крепче будете. Вы тоже Мыслящее Облако, как то, о котором мы все время толкуем. Только первое нужно, чтобы Вселенную, то есть меня, наполнять, а второе, чьим зародышем вы, джинны, являетесь, чтобы новые Облака выращивать. Вот такие дела Петруха.
— Погоди, а почему ты мне все это рассказываешь? Ведь, я еще сырье, по-твоему.
— А по-твоему?
— По-моему, я джинн, свободный и независимый. И пополнять всякие Вселенные, Облака и Вечности не собираюсь. Я хочу быть самим собой!
— Ишь ты, с гонором. Я же говорю: каждый может быть Вселенной, но не у каждого выходит. Хочешь, — будь. Для этого и Свалку тебе отдаю. Но сначала Винга найди. А зачем тебе говорю все это?.. Дите ты неразумное. Так я со многими, бывает, разговариваю. Только помнят они потом то, что я хочу, понимаешь?
— Я все забуду?
— Ну не все. Зачем на Свалке оказался, — вспомнишь. А пока отдохни, полежи. Здесь ведь хорошо, правда? Спокойненько. А когда проснешься, видно будет.
Петр почувствовал, что действительно мертвецки устал и, перед тем, как дойти до кровати, сонно глядя на старичка, спросил:
— А как хоть Свалка-то называется?.. Есть у нее название-то?
— А как же, конечно есть. ПРИЗРАЧНЫЙ КРУГ...
И Петр уснул спокойным человеческим сном. Он спал, убаюканный Вечностью, и Она качала его в своей колыбели. А когда проснулся, то снова ощутил полет — уже энергетического тела джинна, стиснутого со всех сторон.

"Очнулся?!" — зловещее колыхание искр, спереди и сзади, вырисовывалось в телепатический узор. "Рано еще. Ну да недалеко осталось..."
— Где я? — Петр опять не понимал, где находится, и начисто забыл о гостеприимном хозяине.
— Скоро узнаешь, глупый джинн, скоро. Ты думал, что можно безнаказанно вмешиваться в дела фагов?
— Каких еще фагов?! — не понимал Петр.
— Суггесты для вас. А мы — ФАГИ!!! И мы еще вернемся на вашу планетку, но ты никогда не увидишь этого! Потому что оттуда, куда ты сейчас попадешь, еще никто не возвращался. Прощай, бывший могущественный джинн. Передавай привет своей пустой оболочке!..
Далее искры, сливаясь в один поток, удалились влево, а Петр почувствовал, как сильный вихрь, налетевший сбоку, закружил его, завертел, выворачивая наизнанку, ударяя о невидимые стены длинного, невероятного коридора-тоннеля, и бросил в темное отверстие. И непонятный густой туман пронзил всю суть Петра, наполняя собой. Это было самое последнее ощущение джинна с маленькой, третьей от Солнца, планеты под названием ЗЕМЛЯ.
Больше он уже ничего не чувствовал.

По земле, выжженной опадающими с неба всполохами, медленно передвигались двое: Бледный Всадник на кляче, каким-то чудом ковыляющей на худых подгибающихся конечностях, за которым стелилась неровная полоса смерти и, пышногрудая обнаженная Женщина с желтыми волосами, мягко вьющимися до самой земли. На ее  коралловых губах играла блаженная улыбка. Как всегда, ОНИ никуда не торопились, поскольку за пределами Времени была только Вечность, а Всадник и Женщина уже давно пребывали за его пределами.
Они остановились на берегу маленькой реки, едва находящей проходы между камнями, некогда скрытые могучим течением. Около уцелевшего дерева Всадник, спешился, стараясь не смотреть на сморщенный и высохший ствол. Женщина потянулась, подняв вверх руки, провела ладонями по волосам и, игриво улыбнувшись,  спросила своего спутника, показывая на омут:
— Не хочешь окунуться?
— Не стоит, — Всадник смотрел в сторону, — она умрет от моего прикосновения.
— Я оживлю ее.
— Тогда река будет наполовину живая, наполовину мертвая. А ее путь и так недалек. Ты лучше одна...
— Как знаешь, — Женщина осторожно вошла в воду.
Река почувствовав прилив сил, раздвинула берега и, впервые за последнее время покрылась рябью.
Пока Женщина, плескалась в прохладной воде, Всадник, задумчиво осматривал небо, и, еще оставшиеся всполохи тускнели под спокойным бесцветным взглядом. Он не заметил, как Женщина на цыпочках подошла сзади и плеснула на него пригоршню воды. Не долетев до Всадника, вода испарилась, и поднялась вверх маленьким белым облачком. Всадник посмотрел на облачко, и оно пропало.
— Ты сегодня угрюм. — Женщина, выжимая волосы, смотрела на спутника, улыбаясь. — Это был красивый мир. Мне нравилось небо, особенно седьмой уровень во время слияния двух светил— ночного и дневного. Искрящееся кольцо вокруг чернеющей пустоты...
— Ты по-детски романтична, когда придумываешь новое. Красивый, но не долговечный.
— Ты же знаешь, Сынок заболел едва родившись, а я ничем не могла помочь — между нами сразу встал временной барьер. Жаль, что все кончилось так быстро... — две слезинки появились в уголках глаз Женщины.
Река помутнела, и рыбешки, кое-как существовавшие в ней, всплыли на поверхность, захлебываясь от немого крика. Три ветки с треском отломились и рухнули на землю. Небо зарыдало дождем всполохов.
— Не расстраивайся. Побереги то, что осталось.
— Все, все, больше не буду, — Женщина опять улыбнулась, — но у меня предчувствие, что следующий ребенок, — она погладила себя по животу, — будет последним.
— Может быть, для нас с тобой, но не для этого мира. Если здесь прибраться, то постель станет пригодной для нового зачатия. Но я тоже устал.
— Значит ТОТ, КОМУ СЛУЖАТ РОДИТЕЛИ МИРОВ больше не нуждается в нас? И мы... как остальные, да?
— Смерть не может ожить, Жизнь не может умереть. Мы перейдем на другую тропу, ведущую... туда, куда знает только ОН.
— А ты, там, на просторах бываешь с другими Женщинами?
— Нет. У каждой Женщины есть свой Всадник. Я — только твой.
— Спасибо... Куда ты сейчас пойдешь?
— Разве это важно... Здесь мне уже нечего делать. Пока... А ты?
— Пойду искать место для новой колыбели, — она опять погладила себя по животу.
— Тогда прощай. Будь осторожна и береги его.
— А ты не приходи раньше, чем будет нужно.
— Жаль, что нам редко бывает хорошо вместе.
— Но ради этого стоит жить...
Всадник неторопливо залез на свою клячу и дернул поводья. Там, где бледная полоса медленно приближалась к небу, гасли всполохи. А на Земле осталась улыбающаяся Женщина, единственная во всей Вселенной, которая хоть иногда была необходима ему, и которой так же необходим был он.
Но всадник ни разу не оглянулся.