Тени прошлого 38

Царское Село. Россия.
Александровский дворец.
Июнь 1917 года

     Зиновий Пешков следовал, чуть поотстав от Керенского и его свиты, по анфиладам комнат Александровского дворца, чувствуя как кровь закипает в жилах от негодования: он был потрясен великолепием убранства дворца, его богатством. Он чувствовал, как переполняет все его существо ненависть ко всем Романовым, посмевшим так бессовестно обогатиться на народных бедствиях. Воспитанный на рассказах отца, питавшего к России лютую ненависть, он с детства считал, что императоры были главными организаторами еврейских погромов и были виновны в жестоких притеснениях евреев в Российской Империи. От них, от Романовых и исходили все беды…

     - Останьтесь здесь! – приказал Керенский сопровождающим и, открыв высокую, изукрашенную резьбой и художественной росписью дверь, пропустил вперед Пешкова.

     Они уселись за большой стол, и почти сразу же вошел комендант дворца полковник Кобылинский.

     - Романова ко мне! – повелительным тоном произнес Керенский.

     - Господин Керенский, - сухо сказал Кобылинский. – Николай Александрович сейчас на прогулке…

     - Ничего, погуляет сегодня немного меньше, чем положено!

     - Распорядок дня семьи утвержден Временным Правительством! - отчеканил комендант, и Пешков заметил, как гневно блеснули его глаза. – И я не имею права его нарушать! Вам, как юристу, это прекрасно известно! Извольте подождать десять минут до окончания времени, отведенного для прогулки!

     Керенский готов был взорваться, но Пешков мягко положил свою руку на рукав его френча, и тот сдержался…

     - Хорошо! – сказал он скрипучим голосом. – Но после прогулки – немедленно сюда!

     Кобылинский вышел, тихо прикрыв дверь.

     - Как вы думаете, он спокойно примет ваше известие? – спросил Пешков.

     - А что ему остается? – Керенский пожал плечами. – Он наверняка уже слышал о расстреле демонстрации и о волнениях в Петрограде… Я объясню ему, что переезд необходим для их же безопасности. А вы мне поможете отвлечь Романова…

     Николай Александрович Романов, - последний император Российской Империи вошел в залу ровно через десять минут и кивком головы поприветствовал сидящих за столом. Ни один, ни другой не посчитали нужным встать при его появлении. Был он одет в походную солдатскую гимнастерку, шаровары, заправленные в сапоги… Пешков подумал, что, случись ему встретиться с ним на улице Петербурга, он бы ни за что не подумал что перед ним император России.

     - Присаживайтесь, гражданин Романов! – Керенский вальяжно указал рукой на стул напротив и кивнул подбородком в сторонуПешкова. – Это – Зиновий Пешков, - приемный сын пролетарского писателя Максима Горького. Вы, верно, слышали о Горьком?

     Романов кивнул утвердительно.

     - Да! И даже читал его отклик на крики большевистских газет о необходимости ареста царской семьи. Как мне помнится, Горький писал по этому поводу: «Свободная пресса не может быть аморальной, стремиться угодить инстинктам улицы..  Хохотать над больным и несчастным человеком (он имел в виду государыню Александру Федоровну, которая была серьезно больна в те дни) - кто бы он не был, занятие подленькое и хамское. Хохочут русские люди, те самые, которые пять месяцев тому назад относились к Романовым со страхом и трепетом, и понимали - смутно - их роль в России…» Но вскоре он написал, что Романовы – величайшее зло для России… Вероятно, в какой-то из статей он покривил душой… Но на вас французский мундир?

     - Николай Александрович, я состою в посольстве Франции, - Пешков пропустил мимо ушей замечание бывшего императора по поводу Горького. – И мне хотелось бы знать, разумеется, и моему правительству тоже, как вы видите окончание Мировой войны? Россия ведь под напором большевиков может уйти с театра военных действий?

     - Не поздновато ли вы решили задаться таким вопросом? – Николай Романов скупо улыбнулся. – Ведь именно во Франции, еще до начала войны организатор заговора против Российского самодержавия Гучков произнес, выступая перед представителями торгово-промышленных кругов: «В 1905 году революция не удалась потому, что войско было за Государя... В случае наступления новой революции необходимо, чтобы войско было на нашей стороне: поэтому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды войско поддерживало более нас, чем Царский Дом».

     - И все-таки, Николай Александрович?

     - Что ж, я выскажу вам свое мнение! Но давайте вспомним: самоотверженный порыв русских армий, спасший Париж в 1914 году, преодоление мучительного безснарядного отступления, медленное восстановление сил, брусиловские победы, вступление России в кампанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо. И вот наконец, долгие отступления окончились, снарядный голод побежден, вооружение притекает широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия удерживает огромный фронт… По прогнозам военных стратегов и наших, и союзнических,  Мировая война должна была завершиться в 1917 году капитуляцией Германии и ее союзников. Если бы Гучков, большевики и иже с ними не начали раскачивать фронт… Впрочем, это происходило уже без меня… Вы удовлетворены ответом?

     - Но если все было так гладко, что до победы рукой подать, зачем же вы?!.. – воскликнул Пешков и… замолчал, не решаясь завершить свой вопрос.

     - Зачем я отрекся? Вы это хотели узнать?

     Пешков утвердительно кивнул головой.

     Бывший Император Российской Империи Николай Александрович опустил голову, погрузившись в раздумья. По тому, как ссутулились его плечи, видно было, сколь нелегко даются ему воспоминания. Он поднял голову и пристально посмотрел в глаза Зиновия, явно решив поделиться с ним своей болью...

     - Генерал Рузский был первым, - медленно, взвешивая слова, заговорил человек, которого совсем недавно весь мир знал, как Николая II,- кто начал со мной разговор о необходимости моего отречения. Он же рассказал мне, что переворот под руководством Гучкова готовился давно, но осуществляться стал после 27-го февраля, после моего отъезда из Ставки. Чтобы не мешать продвижению воинских эшелонов, мой поезд был вынужден идти не прямой дорогой на Петроград, а окружным путем через Смоленск, Вязьму, Лихославль, к Николаевской железной дороге, а оттуда через Тосно на Царское Село. Движение поезда не вызывало никаких трудностей. Наоборот, на всех станциях ехавшие на фронт солдаты встречали Государя громким «ура!»… И я уж, было, подумал, что Рузский сгустил краски… Но вскоре, по мере получения телеграмм из Петербурга и с фронта, предо мною стала проясняться вся глубина заговора. И все же, лишь после того, как Великий Князь Николай Николаевич и все командующие фронтами - генералы Алексеев, Брусилов, Эверт, Сахаров, Рузский, адмирал Колчак – все они прислали  мне телеграммы или передали их устно "со слёзными" просьбами отречься, я понял: всё - круг замкнулся. Ловушка захлопнулась… Когда в силу этих страшных обстоятельств мне стало ясно, что я не смогу исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, я сделал то, что должен был сделать… Безропотно, как Христос в Гефсимании, я принял волю Божию о себе и России.

     Пешков был потрясен глубиной человеческой трагедии, только что открывшейся перед ним… И он понял, что совсем не знал и не стремился узнать всей горькой правды о том, как стремительно шагнула в пропасть Россия… Он только понял, что все эти годы был соучастником в деле ее гибели…

     - Вы закончили, Зиновий Максимович? – голос Керенского вырвал Пешкова из омута тяжких дум, куда забросил его разговор с бывшим императором. – А теперь, гражданин Романов, я должен поставить вас в известность о том, что ввиду нарастающей большевистской угрозы, вы и ваша семья переводитесь для дальнейшего содержания в город Тобольск!


Продолжение следует -