МилиЦионер 2

Кияшко долго изучал записи в большом кожаном блокноте, поднял на нас свои добрые глаза и произнес:
– Капитан Захаров озвучит нам версию «Волки».
Как-то неожиданно подошла моя очередь.
– Мне было поручено отработать вероятность входящего экономического рэкета, получившего условное имя «Волки», – бодро начал я, но, увидев нетерпеливые ерзания полковника, не стал повторять ошибки многословия лейтенанта, – отбросив тупиковые варианты и малоперспективные направления, фигурантов осталось двое: местный банк «Светлый путь» и столичная фирма «Семя».
– Семя чего? – спросил полковник, делая пометки в своем необъятном блокноте.
– Простите, товарищ полковник, – не понял я.
– Семя чего, – повторил он, – ну там кукурузы, или семена цветов каких-нибудь.
– Я это узнал, – ответил я, довольный своей предусмотрительностью, – Вы помните, Павел Иванович, Жору Столешина.
– Конечно помню, – улыбнулся полковник, – как он там.
– Он там уже в майорах ходит.
– Далеко пойдет, попомните мои слова. Все мы будем на поклон к нему ходить.
– Уже ходим, – уточнил я.
– А я что говорил! – Кияшко повернулся к Гюнтеру, – учись студент. Столешин женился на дочке генерала и уехал с ним в столицу. Вот как надо карьеру делать, а не мечтать о лагерях.
Гюнтер покраснел от осознания своей ничтожности делателя правильной карьеры.
– Так что Георгий Константинович? – спросил Кияшко.
Я не сразу сообразил, что Георгий Константинович есть тот самый Жора Столешин, кокой всего пять лет назад лейтенантом-практикантом бегал нам с Зинченко за пивом и преданно заглядывал в глаза Кислицкой. Я незаметно толкнул Петра в бок, и он только ухмыльнулся в ответ. Через пять лет Жора станет ****ью, наверняка станет, не может не стать, но пока он был вменяем.
– Георгий Константинович, – произнес я, сам удивляясь, что назвал Столешина по имени отчеству, – кое-что рассказал о «Семени».
Кияшко удобней уселся в кресло, приготовясь слушать.
– Название «Семя» происходит от первых букв фамилий учредителей: Семенов, Ермолов, Микоян и Язывой.
– И кто у них главный?
– Семенов. Но есть другая версия названия. Менеджер по связи с общественностью – недавно у них появился такой – за большие деньги рассказывает корреспондентам газет и экономическим обозревателям, что «Семя» – это не Семенов и компания, а те семена добра и высоких деловых отношений, какие призвана посеять фирма на плодородной почве Родины.
– Как трогательно, – заметила бездушная Кислицкая.
– А то! Но мне больше нравится третья версия. «Семя» трансформировалось из «Сени» – погоняло вора-рецидивиста, авторитета, учредителя фирмы Семенова Владимира Сергеевича. Трансформировалось, когда быки Сени переоделись менеджерами. Не все, конечно, а самые умные.
– Умный бык – это парадокс.
– Помолчи Кислицкая. Продолжай Захаров.
– Так вот, двенадцать лет тому назад Сеня решил оставить бизнес привокзальных киосков и кормления граждан несъедобной шавурмой и уйти в легальный бизнес. Он и трое вышеназванных фигурантов, таких же бандитов как и Сеня, только помельче, объединили свои капиталы и свои стада быков – так получилась «Семя».
– С названием понятно и любопытно, но как «Семя» связано с убитым Прозоровским.
– К этому я подхожу. «Семя» и фирма Прозоровского «Посев», образно выражаясь, трудились на одной ниве, возделывали одно поле: они закупали у вечно нищих колхозах зерно и семена подсолнечника и продавали их за бугор, в основном северному нашему соседу. Наши бедные колхозы от такого бизнеса становились еще бедней, а талантливые бизнесмены – все богаче. Вероятно год назад, или чуть более того, «Семя» решилась на поглощение региональных посевов. В некоторых областных городах смена хозяев при старых вывесках уже произошла, а Прозоровский, очевидно, оказался упорней других. Месяц назад, если точнее – 12-го марта, представители «Семени» приезжали в главный офис «Посева». Были проведены переговоры, не приведшие к желаемым для наехавших результатам. А три недели спустя Прозоровского убили выстрелом в голову.
– Мотив очевиден, – задумчиво произнес полковник, – расскажите подробней, что там произошло 12-го марта.
– Я подробно опросил трех работников офиса и реконструировал события того дня. Около полудня возле офиса «Посева», что на Пушкина 4, остановился джип Чероки с тонированными стеклами. Номеров никто не запомнил. Из машины вышли четверо молодых людей спортивного телосложения и направились в офис. На вопрос охранника: кто они и к кому направляются, один из молодых людей ударил его в голову так сильно, что охранник ничего не помнит и две недели провалялся в больнице с сотрясением мозга. Молодые люди направились в кабинет Прозоровского. Его секретарша, Любовь Мельник, не осмелилась возражать молодым людям, однако это не уберегло ее от похабных прикосновений.
Я посмотрел на Гюнтера.
– Это твоя подозреваемая номер три. Тщедушное существо. Не мне тебя учить, но я бы не стал ее рассматривать как главную подозреваемую.
– Странно, – промямлил Гюнтер, – мне казалось, что вы не слушали.
«Да, этот за пивом вряд ли побежит, но за дочками генералов не станет бегать», – подумал я.
– Что вы, коллега – мы вас очень внимательно слушали. Скажи, Петр Андреевич.
– Конечно, очень внимательно слушали, – с готовностью подтвердил Зинченко.
– Продолжай, Захаров, – произнес полковник, крутя ус.
– В кабинете находилась бухгалтер, почтенная женщина средних лет, мать троих детей. На ней разорвали кофту и пинками выгнали из кабинета. Потом она уволилась. Я беседовал с ней; она наотрез отказалась давать показания.
– Напугана?
– Очень. Это их методы: ошеломить беспределом, а потом брать все, что захочется.
– Как вы считаете, Кирилл Анатольевич, далеко ли нашему бизнесу до высоких деловых отношений?
– Бесконечно далеко. Пожалуй, библейских сорок лет будет маловато.
– Я тоже так думаю, но продолжай, Кирилл Анатольевич.
– Вероятно, Прозоровский успел вызвать своих бойцов. Через полчаса к офису на большой скорости подъехали две тайоты. Из них выскочили восемь человек и бегом направились в здание, к этому времени покинутое сотрудниками «Посева». Еще через десять минут из здания вышла четверка гостей. Двое волокли третьего, а последний пятился, выставив впереди себя нож.
– На такие посиделки обычно не берут огнестрел, дабы не иметь соблазна, но прирезать могут запросто, – заметил Петр.
– Уезжая, молодые люди громко обещали «опустить козлов вонючих».
– Кто их крышует? – спросил полковник.
– «Семя» или «Посев», – прикинулся я дурачком.
– «Семя». Ты часом не консультировался по этому вопросу со Столешиным.
– Консультировался. Господин Х. Последнее время положение его стало шатким, и если он не вступит в известный политический альянс – так считает Столешин – «Семя» можно брать в оперативную разработку.
– Это уже хорошо. Я со своей стороны и на своем уровне подсоблю, чем смогу.
– Павел Иванович, без вашего уровня я только и могу, что ворон пугать.
– Ладно, ладно, не скромничай. Не такой ты уж и беспомощный. С «Семенем» понятно. Что с банком?
– С банком все и проще и сложней.
Кияшко жестом пригласил меня не стеснять себя временем.
– Три года назад, если вы помните, Павел Иванович, с нашим северным соседом произошла маленькая таможенная война.
– Да мало ли их было! Сахарная, что ли?
– Нет, не сахарная. В этот раз попали под удар зерно и семена подсолнечника. Как раз то, чем торгует, торговал, – поправил я себя, – Прозоровский. Граница закрыта, на элеваторах хлеб Прозоровского, в эшелонах семена Прозоровского, за все надо платить неустойки и по всей цепочке ни одного лоха, какого можно было бы кинуть, потому что все лохи уже давно лоханулись. Короче говоря, Прозоровский попался по крупному. И попался он банку «Светлый путь», у которого кредитовался. Сотрудники фирмы искали новую работу, а руководство банка потирало руки, готовясь купить дешево, а продать дорого. Казалось, падение Прозоровского дело ближайших недель, и, вдруг, в один прекрасный день, все прекратилось. Банк отозвал свои претензии, дело в арбитражном суде прекратили, вскоре открыли границу, и бизнес Прозоровского снова наладился. Но кредитуется, кредитовался, – снова поправил я себя, – «Посев» с тех пор в другом банке. Вошел ли банк неофициально в долю «Посева»? А если не вошел – куда делись долги. Я не знаю. Дело темное.
– Меньше знаешь – крепче спишь, – посоветовал Кияшко, – оставь «Светлый путь». Это дело гиблое, оно никуда не ведет. Сосредоточься лучше на «Семени».
Какая-то догадка озарила меня. Почему-то всплыло имя губернатора, но я бодро отрапортовал:
– Есть оставить, есть сосредоточиться!
– Вот за что я тебя люблю, Кирилл, – мягко сказал Кияшко, – так это за исполнительность.
Некоторое время Кияшко делал пометки в блокноте, потом посмотрел на Петра.
– Ну а как поживают наши овечки?
– У меня только одна овца, – отозвался капитан Зинченко, – и она черная.
– Мы вас внимательно слушаем, Петр Андреевич.
Не любил Кияшко капитана Зинченко. Уважал – да, но не любил, как Кислицкую и не покровительствовал ему, как мне. Возможно, на месте полковника я тоже не любил бы Зинченко. Строптив был Петр, ох строптив.
– Лет десять назад, – начал, между тем, свою повесть капитан, – наши бизнесмены не умели еще терпеливо ждать, пока курочка снесет им золотое яичко. Они вырывали ей яйца вместе с внутренностями.
– Вырывали её яйца, – поправила капитана любительница русской грамматики Кислицкая.
– Это как посмотреть, Люда, как посмотреть.
Полковник, улыбаясь в усы, наслаждался теоретическим спором подчиненных. Курица с яйцами или яйца при курице.
– Тебе видней, капитан, – миролюбиво подняла руки Кислицкая, – в конце концов, кто из нас носитель известного предмета.
– Вот именно, – улыбнулся Петр, довольный своей победой. – Продолжаю. Лет десять назад Прозоровский и его «Посев» разорили три колхоза. Особенно круто наехали на колхоз имени «18-го пленума ЦК КПСС».
– Оригинальное название, – заметил полковник, – о чем был пленум?
– Об аграрной политике Нечерноземья.
– Так у нас, вроде, самое что ни наесть Черноземье.
– Во время газетной истерии по поводу исторических решений 18-го пленума решался вопрос отделения трех заречных сел от колхоза «Красная борона». «Красная борона» так и осталась бороною, а председателю нового колхоза, Ахмедову Рустаму, в райкоме посоветовали провести общее собрание колхоза и изменить уже почти принятое название «Внук Октября» на что-нибудь близкое к политическому моменту. Так на Полтавщине появилась местность имени пленума.
– Ну, это детали. Продолжайте по существу.
Детали то детали, но попробовал бы кто-нибудь не ответить хоть на один вопрос любопытного полковника. При составлении докладов приходилось учитывать психологию командира и прояснять массу необязательных подробностей. Впрочем, вот что удивительно, иногда это приводило к открытиям.
– Колхоз Ахмедова сильно задолжал «Посеву». Град прошел полосой и побил готовые к уборке хлеба. Теперь это называется форс-мажор, а тогда называлось «ваши проблемы». Колхоз был поставлен на счетчик. Ахмедов оказался слишком горд, чтобы идти на поклон к бандиту Прозоровскому, или искать защиты у других бандитов, и к весне, по понятиям «Посева», Ахмедов был должен столько, сколько не стоил сам колхоз вместе с «Красной бороной». Тут пахать – сеять, а братки пальцы гнут, обещая всех поставить раком.
Кислицкая недовольно поморщилась.
– Прости, Люда, больше не буду, – приложил руки к груди Петр, заметив недовольство Кислицкой. – Короче, Ахмедов решил, что он есть причина разорения колхоза и не нашел ничего лучшего, как застрелиться из охотничьего ружья.
Аккурат на похороны председателя в село Семеновку, центральную усадьбу колхоза, приехало трое братков на крутой тачке. Вероятно, чтобы порешать с Ахмедовым вопрос долгов. Неделю спустя машину, – Зинченко заглянул в свои записи, – Пежо 1991 года выпуска, нашли в озере в трех километрах от Семеновки, а братков – граждан Петухова, Гриценко и Ступенко – больше никто никогда не видел. Майор Марченко из районной прокуратуры, ведший дело по их исчезновению, с ремаркой «он ничего не говорил» заметил, что, скорей всего, крестьяне забили бандитов дубьем и зарыли где-нибудь в овраге. Уже прощаясь, Марченко сказал: он бы и сам этих ублюдков кончил. Как вы понимаете, никакого объективного расследования не было.
– Да, – задумчиво проговорил полковник, – бесконечно далек наш бизнес от высоких деловых отношений. Ну хорошо, – Кияшко из литровой бутылки налил в высокий, чешского стекла стакан минеральную воду, выпил и аккуратно вытер усы, – какое же отношение имеет история десятилетней давности к нашим сегодняшним проблемам?
– Имеет, Павел Иванович, имеет. Ахмедов был женат, у него было двое детей. Девочка Наташа и сын Георгий, в то время шести и двенадцати лет соответственно. Через год после этих трагических событий Зульфия Ахмедова продала дом и уехала к себе на родину – в Дагестан.
– Шайзе, – выругался Кияшко, – в этом деле нам только не хватало кавказского следа и вендетты.
– Все так и есть, – Петр казался довольный разорвавшейся бомбой. – Около месяца назад двадцатидвухлетний Георгий Ахмедов появился в наших краях.
– Давай-ка, Петр Андреевич, с этого места максимально подробно.
– Есть максимально подробно, – отчеканил Петр. – В оперативную разработку попал некто Величко Алексей Владимирович, десять лет назад передовой механизатор и член правления колхоза имени «18-го пленума ЦК КПСС», а потом и до недавнего времени вокзальный бомж и постоянный обитатель теплотрассы номер двенадцать.
– Вот не знал, что теплотрассы маркируются номерами.
– Может и не маркируются. Ее называют – дюжина.
– Так бы и сказал. Эта та, что от вокзала к метизному заводу?
– Скорей от метизного завода к вокзалу.
– Господа, господа, – замахал руками полковник, – коллоквиум по географии годного города вы проведете в другое время и в другом месте. Откуда стало известно о появлении Георгия Ахмедова.
– От Величко. Он с Ахмедовым виделся на вокзале. Была пятница 12-го марта. Величко запомнил дату, потому что в этот день на железной дороге произошла авария и много поездов опоздало.
– Пятница двенадцатого, – задумчиво произнес полковник.
– В этот день произошло нападение на главный офис «Посева», – подсказал я.
– Не нравятся мне подобные совпадения.
– На самом деле совпадений не бывает. Есть непонятые закономерности, – заметил Гюнтер.
Все посмотрели на практиканта. Видно он решил, что слишком долго молчал.
– В понедельник я беседовал с Величко, – продолжал Петр, – и он рассказал мне, что Ахмедов расспрашивал его об обстоятельствах десятилетней давности и о «Посеве».
– Ну и что, – Кияшко был настроен скептически, – случайно встретились, поговорили и разошлись.
– А вот это! – Петр открыл свой портфель и с ловкостью циркового фокусника достал прозрачный пакет с вещь-доком – белый платок в крупную черную клетку. Совсем как у Ясира Арафата. – Во вторник шестого апреля, точнее в ночь с пятого на шестое апреля, Величко, по показаниям Гончара, еще раз виделся с Ахмедовым.
– Кто такой Гончар, и что по этому поводу говорит сам Величко? – Павел Иванович нервно барабанил пальцами по столу, недовольный появлением в деле все новых и новых фигурантов, – дело растет как снежный ком.
– Величко, к сожалению, уже ничего не может сказать, – полковник вопросительно посмотрел на Петра, – в ночь с шестого на седьмое друг и собутыльник Величко, Гончар Сергей Виниаминович, не достигнув консенсуса в споре о месте захоронения короля Артура, ударил Величко по голове тяжелым тупым предметом – пустой бутылкой – и последний ровно через сутки скончался, не приходя в сознание, в городской больнице номер девять.
– Разве короля Артура похоронили не в Авалоне, – заинтересованно спросила Кислицкая.
– Авалон-то, Авалон, только где этот Авалон расположен.
– Ну как где, – нарочито небрежно ответила Кислицкая, отодвигая гламурный журнал с надоевшей самой себе Хилтон, – в графстве Сусек на острове посреди озера. Кажется это уже доказано.
– Э нет, позвольте с вами не согласиться, любезная Людмила Ивановна, – решительно блеснул очками Петр. – Профессор Смит утверждает, и я совершенно согласен с его доказательной базой, что Авалон – эта пещера в Кембрийских горах. Это следует из текста...
– Ваш Смит, уважаемый Петр Андреевич, – шарлатан
Кислицкая сделала ударение на «уважаемый » так, что всем стало ясно: Петр Андреевич сильно потерял в ее глазах сомнительной связью с профессором Смитом. Да и то сказать – Смит фигура противоречивая.
– Как это шарлатан! – до самых корней волос покраснел Зинченко, – как это шарлатан!
– Господа офицеры, – решительно вмешался полковник, вставая, – при чем здесь Сусек, при чем здесь Кембрийские горы! Кажется последнему студенту ясно, что Авалон – это французский Авиньон.
Нет, такой глупости снести я не мог. Все во мне затрепетало негодованием.
– Что вы такое говорите, Павел Иванович, – со всей возможной холодностью возразил я, – говорить об Авиньоне еще более безответственно, чем рассказывать сказки о мифических пещерах в Кембрийских горах. Он на острове только не в графстве Сусек, а в...
– Да вы в своем уме! – крайне нахально перебил мое выступление Зинченко, со скрипом отодвигая стул. – Какой Сусек! Там и озер-то нет.
– Как нет! – взвизгнула Кислицкая, бездетная голубоглазая брюнетка тридцати пяти лет – сочетание редкое и убийственное, – да там только и есть что озера.
И тут раздался грохот. Возле разбитого аквариума по колена мокрый стоял неуч Гюнтер. Хладнокровный! Рыбки смотрели на нас молящими глазами, что-то беззвучно крича на своем рыбьем языке.
– Третий аквариум с нового года, – пожаловался Кияшко.
Правы ученые – рыбки успокаивают нервы.
– Гюнтер Артурович, не дайте тварям погибнуть, – тихо произнес Павел Иванович
– Я все сделаю, товарищ полковник, – так же тихо ответил Гюнтер.
Феш собирал рыбок в трехлитровую банку с отстоянной водой, специально для таких случаев хранящуюся под столиком, на каком был установлен аквариум. Мы сидели, опустив глаза, пристыженные недавней горячностью спора.
– Продолжайте, Петр Андреевич.
Петр вежливо откашлялся в кулак, виновато посмотрел на Кислицкую и встретил такой же виноватый взгляд
– Гончар во всем признался. Вчера я его допросил в следственном изоляторе, и вот что он мне поведал, я читаю. «Ночью я проснулся, как от толчка. В нашем временном убежище стало холодно, но не это явилось причиной моего возвращения. К Ученику пришел Чужак. Он сидел на корточках, нависая над учеником, и они о чем-то тихо беседовали. Проникающий через круглое отверстие в потолке свет полной луны, отчетливо выделял закрывающий голову и плечи Чужака белый платок в крупную черную клетку. Слов я не мог разобрать, только несколько раз уловил «посев», «семя» или «семена», из чего я заключил, что беседа касалась изотерических тем. Намедни мы разгружали вагон, а организм мой был чрезмерно утомлен, поэтому вскоре я уснул. Конечно, невежливо уснуть, не представившись гостю, но утешаю себя мыслью, что, может быть, миссия Чужака была тайной, и он не хотел видеть никого, кроме Ученика».
– Петр Андреевич, а вам не кажется, что у этого Гончара, – полковник выразительно покрутил пальцем у виска, – не все в порядке с головой.
– Вы совершенно правы, товарищ полковник. Гончар постоянный клиент психдиспансера. Но в ночь с пятого на шестое было полнолуние, что косвенно подтверждает его временную вменяемость. И потом – платок.
– Петр Андреевич, – спросила назойливая Кислицкая, – почему вы идентифицировали Чужака как Ахмедова.
– Потому что утром Величко похвастался Гончару: «Приходил Георгий, подарил платок».
– А вы уверены, что приходивший Георгий – это Ахмедов. Гюнтер, что вы там делаете... Ах, господи!
Гюнтер сидел на полу и пытался свести края раны так плотно, чтобы остановить кровь. Мы сгрудились над раненым.
– Я собирал, собирал осколки, – лепетал бледный Гюнтер, – а последний как вопьется в ладонь, – лейтенант словно ребенка качал свою правую окровавленную руку.
– Аптечку, – решительно скомандовала Кислицкая.
Полковник метнулся в маленькую, бывшую при кабинете туалетную комнатку.
– Спирт, – командовала наша санитарка; в воздухе запахло спиртом. – Руку разожми
Гюнтер смотрел на нас собачьими глазами, и руку разжимать не хотел
– Эх, мужчины, – одарила Гюнтера ласковой улыбкой сестра милосердия, – а крови боитесь. Йод, бинт, – быстро и умело Кислицкая перевязала Гюнтера.
Мы все нежно смотрели на лейтенанта Феша, в душе поздравляя его с боевым крещением. В нашем убойном отделе существовало поверье: если кто порежется об осколки аквариума Кияшко, тот останется надолго. Осторожный и аккуратный Столешин ни разу не порезался, и вот – не прижился.
Когда суматоха вокруг Гюнтера улеглась и все уселись на свои места, полковник, уже глядя на Гюнтера другими глазами, мол нашего полку прибыло, сказал:
– Капитан Зинченко, следует найти этого Ахмедова. СБУ пока подключать не будем.
– Есть найти этого Ахмедова.
– Переходим к последней версии «И другие». Майор Кислицкая поведайте миру ваши изыскания.
– Это ритуальное убийство, товарищ полковник.
Две вещи удивляют меня более всего в этом мире. То, как неожиданно приходит и быстро проходит новый год и ум майора Кислицкой. Но если скоропостижность и быстротечность нового года поражает меня раз в году, то Кислицкая удивляет не меньше двух раз в месяц. Ее холодная логика, словно острый скальп хирурга, препарирует любые, самые изощренные преступления, отсекая струпья, вскрывая нарывы и язвы.
– Это ритуальное убийство, – повторила Кислицкая, – и не надо так противно ржать, капитан Захаров.
– Перерыв, – объявил полковник