Мегатонна

  Как славно быть ни в чем не виноватым - совсем простым солдатом, солдатом.

  И впрямь славно. Хотя и не очень радостно. А главный виновник торжества – самолет – полз по небу как сверкающая  иголка, и тянул за собой нитку инверсионного следа сквозь тающие облака - стежок к стежку. Гул басово перекатывался по синему полотнищу небес, разбавленный ленивым степным ветром, гуляющим на пыльной щеке солончака.
 Солдат докурил папиросу и нырнул в окоп. Сейчас все, как обычно – головой в сторону оттуда. Потом даже уткнувшись лицом в землю траншеи, и даже через крепко зажмуренные глаза можно будет ощутить вспышку – яростный обжигающий магний. Земля наподдаст с размаху, подпрыгнув под вжатым в нее телом. Обвалом накатит оглушающий грохот.Сильный ветер промчит тучи пыли, мелких камушком, которые впечатаются в бруствер, и, падая, забарабанят по каске.
 Такая жизнь здесь. А там, за периметром ее нет. Оттуда приходят только едкие обвиняющие письма, которые сами, словно заряды жгут до самого нутра.
 …не люблю…у нас ничего не сложится… И вот это еще последнее.
 …. У меня есть другой.
 Хотелось встать и двинутся туда, а потом встретится с рукотворным сатанинским суховеем, стать обгорелыми костями, оплавленной каской и автоматом.
 Стрелка наручных часов поднималась в сторону солнца. Сейчас штурман глядит в прицел, а командир врос в штурвал. Они одевают черные непроницаемые очки и, стиснув зубы, готовятся к немыслимой болтанке – к тому, что выпущенный ими джин вцепится мускулистой рукой в хвост самолета и начнет трепать – таково благодарность джинов. Звон тишины нарастал. Самолет почти ушел, став еле видной точкой за облаком. Расчетное время текло по капле, пересыпаясь вместе с песчинками, готовыми понестись вместе с новорожденным ураганом. Через рубеж пересыпалась минута, вторая, третья. 
 Он встал и нерешительно поднял голову из окопа. Словно сурки из нор из других окопов показывались все новые и новые головы в касках. Самые смелые уже начинали вылезать, несмотря на перебранку и угрозы командиров.
  Вспышка пришла неожиданно. Она была густой и теплой, а не обжигающей. Шар переливался радугой, и поднимался над землей. Пение и звон расходились от этой доброй вспышки яркими тугими волнами и вышибали из воспаленных глаз слезы радости - как в детстве, когда кончается свирепая страшная гроза, пугающая тебя, несмотря на все уговоры бабушки.
 Радуга колыхалась и разматывалась, словно клубок цветной пряжи, пронизывая облака, окрашивая их сиреневым и розовым, гася раскаленное безжалостное степное солнце и бережно остужая обожженную землю эпицентра.
 Эпицентр вздыбливался зелеными буграми вырастающих, расправляющихся во всю богатырскую силу, как в фильме, древесных крон.  Могучие деревья тянулись к солнцу, вставали поваленные  стволы сосен, зеленели хвоей засохшие безжизненные ветки. А вслед им из земли тянулись все новые и новые уже молодые, на глазах крепнущие деревья.
И молодо, юно по земле потекли от вспышки  волны цветов и трав с озорником ветерком, ерошащим их, аромат вечерней степи, пение птиц в новых лесах, звон разбуженных рек. Радужное солнышко отражалось в заполнявшихся водой синих озерах, любуясь собой. А потом стало подниматься.
 Тогда и началось самое неожиданное. Не смерч, не пыль поднялись к небу, чтобы стать кошмарным грибом, а тысячи, миллионы ненаписанных добрых писем, несказанных вовремя слов, теплых и живых, взлетели к небу и ветер понес их – каждому свое. Маленькие бумажные журавлики падали на позиции и открывали свои крылья-конверты и солдаты ловили их, чтобы прочитать самые лучшие в мире слова.
Люблю…жду…целую. Мне нужен только ты.
 Солдат положил автомат и двинулся в сторону вспышки. Как и хотел еще  утром. Письма ему не досталось - наверное, в последнем все было сказано.

Она бежала ему навстречу и гордо – как самое дорогое -  держала в одной руке все его письма ей. А в другой - букет свежих полевых цветов.
И от поцелуя небо вспыхнуло еще ярче.
Ворчунья ночь, шурша, завернулась в свой черный плащ и пролетела мимо степи, подернутой сиреневым пением.