Что в памяти хранится и зачем? Немамина мамина рук

Перебирая эпизод за эпизодом, кажется, начинаю понимать: в памяти в виде разрозненных островков хранится нестрашный страх. Не такой, как у Зощенко, который не давался его  сознанию, посылал вместо себя непонятные сигналы, которые мешали его отношениям с женщинами, и не такой, который время от времени не давал ему есть, а вот такой именно легкий страх, который заканчивался благополучно и больше не повторялся, не загонял происшествие в бессознательное.

Солнечный летний день. Прекрасное голубое высокое небо. Мы в Нижнем Новгороде гуляем всей семьей в каком-то "Парке культуры и отдыха", вряд ли имени Горького, потому что сам город тогда назывался "Горький". Идем по широким дорожкам, посыпанным толченым кирпичем. Вокруг - нарядная толпа. Вокруг масса соблазнов в виде аппаратов с газировкой, заправленной сиропом, голубых ящиков на колесиках, в которых копаются мороженщицы, доставая кому пломбир в стаканчиках,  кому тот же пломбир, но зажатый между двумя вафельными прямоугольничками, кому эскимо на палочке. Мы с сестрой переходим на специальный мерзкий тембр выканючивания. Проверено сотнями тысяч лет. Чем мерзее тембр, тем быстрее получишь, правда не всегда то, чего хочешь.

- Мам, купи марожина. - Газировку можно просить попозже, она дешевле, и взрослые идут на нее с большей легкостью. Правда, ее нужно покупать в больших количествах, особенно после "марожина". Чтобы повторы были менее заметны, надо чередовать просьбы о газировке с просьбами купить квасу. Мама о чем-то весело болтает с папой.

- Ну, ма-а-а-ам, ну купи марожина-а-а-а!

- Да, сейчас подойдем вон к тому киоску и куплю. - Как-то подозрительно. Во-первых, сразу и легко, без всяких "простудишься", "горло заболит", "у тебя гланды увеличены", "ты недавно болел". Во-вторых, мама выбрала какой-то уж очень далекий киоск. До него полдня идти.

- Ма-а-м, а давай вот у этой тети купим. - Оказывается, у этой тети, как кажется маме, не очень чистые руки.

- А если у тети в киоске тоже будут руки грязные?!

- Нет, в киосках у продавщиц руки всегда чище, - уверенно парирует мама. - Кажется, уже пора реветь. Глотая еще не подступившие слезы, я начинаю сопеть и в знак протеста выдергиваю руку из маминой.

- Будешь капризничать, не получишь мороженого, - переходя на воспитательный тон, говорит мама. Это уже больше похоже на серьезные намерения. Я успокаиваюсь, беру опять маму за руку и иду к киоску, как обычно, рассматривая прохожих в той части, на которую можно смотреть, не задирая голову: на голове у меня кепка с козырьком. Навстречу мне идут мужские и женские ноги, развеваются края юбок, шаркают ботинки, сапоги, туфли, мелькают кисти рук, парусят гражданские мужские штаны, галифе военных. Доходим до киоска. Сестра просит себе стаканчик с пломбиром. Я, чтобы как можно больше отличаться от этой вреднющей девчонки, прошу купить мне пломбир в вафельных прямоугольничках. Мороженое это замечательно тем, что диктует позу, в которой вы должны его есть. Через минуту после овладения им оно начинает менять свое агрегатное состояние и течет, как правило, подло и незаметно. Куда? Конечно, на одежду. Тот, кто знает его подлючий характер, чтобы не облиться им с ног до головы держит его двумя пальцами оттопыривая все прочие, отводит локоть далеко в сторону и немного вперед. Одновременно он изгибается вопросительным знаком сам. В моменты отлизывания не рука тянется ко рту, а голова несет рот к куску. Но я еще не дорос до изящества этой позы, я еще в том возрасте, когда облиться мазутом, кефиром, мароженом - это, как теперь говорят, даже прикольно.

  Мы идем дальше. Мама отпускает мою руку, чтобы положить в сумочку сдачу. Воспользовавшись тем, что рука у меня освободилась, я начинаю разворачивать "марожино". Положив сдачу, мама снова опускает руку, чтобы дать ее мне, но вместо меня ее подхватывает сестра. Увлеченный разворачиванием лакомства, я этого не заметил. Семья моя пошла дальше. Мама по-прежнему весело болтала с папой. Сестра с видимым удовольствием держала в ладошке добытую нечестным путем мамину руку. А я все никак не мог добраться до своего главного удовольствия, сопел, пыхтел и, расчехляя загиб за загибом, в нетерпении ждал, когда же, наконец, оголится оставшееся в одних вафлях холодное белое тело предмета моего вожделения. Вот, наконец, дело заладилось, я лизнул полоску сладкой молочной льдинки, откусил маа-а-аленький кусочек вафельки, и вышел взглядом во внешний мир. Передо мной тотчас же возникла мамина рука. Я попытался, как обычно, всунуть в нее свою ладошку. Но рука, неожиданно отдернулась. Я подумал, что мама обиделась на меня за то, что я так долго возился с "мароженом", в знак того, что я прошу у нее прощения, погладил руку и снова попытался впихнуть свою ладошку в мамину, но она снова отдернула руку, и я услышал раздраженный немамин женский голос:

- Мальчик, чего ты хочешь? Зачем ты хватаешь мою руку? - Я поднял голову и застыл. На меня брезгливо смотрела чужая тетя. Есть такие женщины, которые очень не любят (чужих) детей. Она стояла под руку с молодым высоким красавцем, который как-то настороженно поглядывал то на меня, то на нее. Я огляделся, ища глазами маму, но ее нигде не было видно. Меня охватил ужас. Некоторое время я никак не мог вдохнуть, чтобы зареветь, это пугало меня еще больше. Тут же меня окружили тети, которые, наоборот, не выносят большого детского горя, затормошили меня и наперебой стали спрашивать:

- Ты потерялся?

- Где твоя мама, малыш? - Стали совать мне конфетки, игрушки, семечки. А я, наконец, прочистил горло, и заревел так громко, что мама даже перестала разговаривать с папой, посмотрела вниз, увидела вместо меня мою коварную сестру, передала ее руку папе, а сама ринулась ко мне. Сестре потом за меня было... А еще потом она заболела и мне уже приходилось всеми правдами и неправдами завоевывать внимание мамы.