Сон в Сочельник

Наверное это был апрель или конец марта. Мне отчетливо вспоминалось именно это время активного таяния снегов, когда зима оставалась на земле в виде жалких, разбросанных друг от друга, кучек потемневшего снега. В воздухе стоял запах чего-то зарождающегося – свежего и сырого. Запах надвигающейся весны запомнился мне особенно сильно: в начале апреля умер мой старший брат и, прибывая в плену неожиданного горя, хотелось глубже вдыхать ароматы весны, дышать, чтобы не сойти с ума. Антиномия этого поражала: везде весна, но рядом смерть.
Наверное я шел по-нашему широкому и длинному проспекту. И, наверное, было за полночь. Может я возвращался, как это было не единожды, из ночного клуба: не было такси, или не было денег, я хмельной и смелый шел по направлению к дому, где меня ждали потускневшие, похожие больше на розовые, чем красные, обои, нерасправленный диван с одной подушкой, и непочатая баночка пива в пустом холодильнике. Я шел медленно и, кажется, не шатался. Шел по самой середине проспекта и не удивлялся тому, что вовсе нет транспорта. Мне было легко и радостно. Шаги мои были бесшумны. Казалось, что моя подошва не соприкасается с землей на каких-то десять миллиметров. Проспект – и это меня поразило особенно! – совсем не был освещен: фонари были, и я их видел, но света не было вовсе. Черный проспект с белыми островками зимы на блестящем асфальте. Куда я все-таки брел?
При каждом приятном шаге мне становилось все любопытнее - куда я иду? Слышалось постукивание собственного сердца. Я выстукивал ритм сердца щелчками пальцев: меня это забавляло и почему-то успокаивало.
По разным сторонам стояли длинные прямоугольники темных домов, похожие на мощные крепостные стены. Не в одном окошке не горел свет: казалось, что город остался без электричества. Темнота, блестящий асфальт и какой-то резкий запах гари, – непонятный запах, похожий на тот неприятный аромат, который я помнил еще с далекого детства, когда уютными и темными, без электричества, вечерами, мы с братом играли с пламенем свечи, поднося к нему свои пальцы. Это был запах подгоревшей плоти.
Медленно вышагивая по проспекту, я ощущал крадущуюся тревогу, заполнявшую все мое нутро. Похожее ощущение я испытывал в том же детстве, когда с красным от двоек дневником я ждал с работы маму, чтобы показать этот дневник. Внутри свербило и ныло, будто что-то ползущее и живое обитало где-то под сердцем.
Вдали я увидел непонятную иллюминацию из красных и синих гирлянд. Казалось, что это приближающаяся полицейская машина, но приглядевшись, стало понятно – это вывеска незнакомого заведения. Может быть кафе или -что-нибудь подобное? «Неплохо если бы это было круглосуточное кафе - думал я, ускоряя шаг.- Чертовски хочется присесть и погреться». От этих мыслей внутренний потенциал мой возрастал и придавал выносливости дойти до этих странных огней как можно скорее.
Приглядевшись, я увидел незнакомое, наверное недавно открывшееся, кафе с красно-синей вывеской «Оноре». Внизу, под названием – деревянными резными буквами уточнялось, что это кофейня. Стало понятно тогда почему «Оноре», видимо в честь французского классика Бальзака, любившего кофе.
Медленно я потянул за мраморную дверную ручку. Дверь была недружелюбно тяжела и неподатлива. На входе я был поражен избытком всего красного в интерьере кофейни: овальные столики на одной ножки, шторы из красного бархата, висящие на стенах какие-то иллюстрации, сделанные с явным избытком красных цветов, - позже я понял, что это иллюстрации к произведениям Бальзака. Все было красным. Я ожидал увидеть во всем красном и официантов, но к моему удивлению, персонала кофейни я не заметил. В огромном зале, где я второпях успел насчитать столов эдак 80, - что весьма прилично для кофейни моего города, - в дальнем углу зала, возле сцены для оркестра, сидели люди, похожие то ли на армян, то ли на чеченцев. Эти люди были все в белых рубашках, они молча пили кофе и совсем не разговаривали. Меня поразило другое: среди них было много детей лет 7-10, они тоже были в белых рубашках и почему-то с огромными букетами живых цветов. «Почему здесь дети? И в такое время? Нерусские…Такие нравы видать» - мысленно объяснял себе я это поразительное несочетание увиденной картины.
Озираясь, я стал искать удобное место, чтобы расположиться и немного отдохнуть. Моя голова то и дело поворачивалась в сторону странной группы из взрослых и детей; хотелось разглядеть их внимательнее, но зная неприличие сего поведения – тем более что я умудрился усесться к ним спиной,- я надеялся хотя бы краем своего замерзшего уха услышать их разговоры. Но и тут все было не на моей стороне – в зале из невидимых динамиков накатывающими волнами играла жуткая, с каким-то готическим оттенком, музыка, до боли знакомая. Какие-то голоса, похожие на григорианский хорал, пронзали трагическую музыку и содрогали мои перепонки, отчего лицо мое дрожало, и шея покрывалась гусиной кожей. Силясь вспомнить композицию, я совсем не заметил, как в кафе попала миниатюрная девушка лет 20-22. Она, так же как и я осмотрелась по сторонам, остановилась посередине зала и стала всматриваться в странных ночных посетителей.
«Видать из их компании, - подумал я и продолжил ломать голову над услышанной композицией. – Точно. Музыка Жослин Пук из последнего фильма Кубрика». Немного обрадовавшись результатом своей памяти, я начал изучать меню. Надо сказать – очень странно!- официантов или кого-нибудь похожих на них по – прежнему не было. Меню было, а официантов нет!
- Молодой человек, составлю компанию? – незнакомка совсем миниатюрного склада смотрела на меня сверху вниз и оттого казалась величественной глыбой. Её пепельные или темно-русые волосы (скорее все-таки пепельные!) наполовину закрывали лицо, делая общий внешний вид более таинственным и жутким. Поразившее меня то ли вопросительное, но больше похожее на повелительное «составлю компанию», лишило дара речи, - я как какой-то проштрафившийся лузер, сглатывая слюну, пытался смочить горло, чтобы хоть что-то ответить. Нестерпимо несло гарью, и, уже тошнотворный, запах, преследующий меня еще с улицы, усилился настолько, что хотелось добежать до ближайшего закутка и очиститься.
- Пожалуйста, не против, - мой ответ, кажется, прозвучал для нее предсказуемо и дежурно. Она расправила огромные локоны рукой, и мне удалось рассмотреть её лицо внимательнее: на огромном блюдце-лице, так контрастировавшем с её маленьким телом, располагались большие ресничатые глаза. Глаза производили ужас: чуть красноватые белки обволакивали черные неподвижные зрачки, отчего вид незнакомки производил эффект куклы, - «будто мертвые глаза» промелькнуло у меня в голове. Губы были аппетитные и прилично сексуальные, - значит нижняя губа чуть выпячивала вперед и была чуть толще верхней, - но как будто белые (бледные или подкрашенные специальной помадой) и оттого еще более притягивающие своей оригинальностью.
Незнакомка молча, еще не дождавшись моего дежурного ответа, села за красный овал стола прямо напротив меня, оперлась на локти, опустила голову и странным образом стала трясти плечами, - через какое-то мгновение я понял, что она плачет.
Я чувствовал явное неудобство, мне казалось, что я ворвался в женский туалет и стал разглядывать там присутствующих. В голове крутились разные мысли: что ей сказать, как успокоить, что вообще в такой ситуации делать? Одно дело когда твоя любимая девушка плачет и ты знаешь как её успокоить, вовсе при этом не испытывая непонятного чувства стыда за нее, - но другое, когда перед тобой совершенно незнакомый человек, да еще и малоприятной, мягко говоря, наружности. В таких ситуациях мне еще не приходилось бывать. Я стал искать слова, которыми мог бы успокоить её, но не находил их… Я совершенно не знал, что можно сказать, а тем более – сделать в такой неожиданной ситуации.
- Девушка, вас кто-то обидел?
- Нет.
-А почему вы тогда…
-Потому что мне больно. Ты знаешь, молодой и красивый, что такое боль? – она подняла свои будто мертвые глаза с недвижимыми зрачками на меня и в её хриплом, булькающем голосе я услышал легкий скрежет металла, - она явно была недовольна моей попыткой её утешить. Я почему-то отрицательно кивнул головой (видимо, был растерян и даже чуть испуган) и она продолжила наступать: - Когда-то и я не знала этого, была счастлива себе и беспечна, по крайней мере надеялась на счастливый исход любви, хотела выйти замуж за него, нарожать детишек, быть женою и матерью…
В её словах я услышал нечто пугающее, она все время говорила о себе в прошедшем времени – будто она безнадежно больна и уже сегодня уйдет на небеса. Мне казалось, что эта странная незнакомка прибывает в глубочайшей депрессии, и ей было на все наплевать, - и прежде всего на меня, - ведь кто я для неё? я не смотрел на незнакомку, а виновато опустил глаза и рассматривал свои ухоженные ногти, - мне было неудобно перед ней, что я вообщем-то удачливый тип, не знавший никогда подобных ситуаций. Она продолжала что-то говорить и слезы крупными каплями («так и кран мой на кухне протекает») падали на её тонкие, белые пальцы.
- Моя боль сидит во мне огромной вселенской обидой на весь молодой и жизнерадостный мир, живущий по законам примитивного гедонизма, на молодых мамашек наркоманок и алкоголичек, держащих трясущими руками своих крепких и здоровых чад, на всех кому хоть мало-мальски везет…-она продолжала плакать. Ладонями она закрывала лицо. Плакала она тихо, без голоса и надрыва. Только было слышно как падают слезы на её сухие с виду руки (через некоторое время, пересилив свой непонятный стыд, я взял её левую руку и понял, что она действительно сухокожая), маленькие плечи продолжали трястись, создавая небольшую вибрацию нашего красного столика.
Я знал, что она хочет говорить, и чувствовал её нежелание слышать от меня утешительные слова, такие же банальные и дежурные, как и большие куски нашей маленькой жизни.
-Мне нестерпимо больно от равнодушия сильных и подлости слабых людей. За какое-то короткое время я смогла понять и оценить все ничтожество этого мира, – она смотрела на меня глазами самоубийцы, готового немедленно, не раздумывая свести с собой счеты. Мои руки стали дрожать еще сильнее, мне нужно было её утешить – неважно чем и как, - отвлечь от этих мыслей, я почему-то знал, что она сейчас встанет и уйдет, а если уйдет, то это конец.
- Скажите, а почему… - но она снова перебила меня и стала продолжать. Я должен был выслушать её. В таких случаях, когда человеку больно - и он не может выговориться, нужно слушать, слушать, слушать…
- Я знаю одно – все мы, смертные и хлипкие развалюхи, даже если брызжем смехом, пьем зеленый чай и ходим на фитнес, - все мы жалкие насекомые, бесполезно занимающиеся тяжким трудом. Мы – сизифы, чаще себя жалеющие и ублажающие. – Она улыбнулась, и тогда я только заметил её ровные и белые зубы, почти сливающиеся с губами. Она продолжала, повышая голос в момент нарастания звука музыки: - Все мои подруги вышли замуж. До того момента как встретить свою любовь, отыграть свадьбу, родить дитё (она сказала именно «дитё») – все они надеялись на повороты судьбы, которые все же сделают их счастливыми. И когда наступали эти повороты, ожидания их растворялись и забывались, камень снова скатывался с горы – и они начинали поднимать его снова. Сказать откровенно, я тоже очень желала выйти замуж, мой парень предал меня в тот же день, когда узнал, что меня больше не будет в его жизни. В социальной сети, на моей страничке, в день моего прощания, он написал: «Прости меня за все, мой дорогой человечек» - и тут же же поменял свой статус с «помолвлен» на «влюблен». Мне нетрудно было догадаться - в кого он влюблен, о ней я слышала давно».
«Боже мой, она сокрушается по поводу разбитого сердца?»
Она продолжала:- Но я не сожалею об этом. Нисколько не сожалею. Таких как я – миллионы. Мне жалко надежду, которая гибнет под гнетом равнодушия и предательства. Сколько разбитых надежд я увидела там. Они лежали красивые, но расколотые. Какие-то ожидания, мечты, придуманные сказки…Все они там никому ненужные. Люди, потерявшие их, скоро о них забыли. В конечном итоге, они стали выдумывать другие надежды и мечты, чтобы как-то выжить и улыбаться. В этом мире можно только улыбаться, чтобы не умереть.
Группа, сидящая в конце зала, стала вставать из-за столов. Дети с букетами смеялись, их родители живо и весело им что-то объясняли. Я повернулся лицом к ним и на какое-то мгновение понял, что эта группа не столько странна, сколько нереальна, они будто просвечивались непонятным сиянием. Все это было для меня настолько неожиданно, что я повернулся лицом к незнакомке и увидел её волшебную улыбку. В той улыбке мне запомнилась какая-то неуловимая черта, сродни той, что я видел в Соборе Святой Троицы на копии Вифлеемской Божьей Матери. Она улыбалась и легким подъемом подбородка указала на странную группу.
- Вы знаете кто это?
- Нет. Когда я пришел – они уже сидели.
- Это дети Беслана, а с ними их родители…
«Беслан…Что-то знакомое и страшное…Ничего не понимаю…».
Я молчал и пытался что-то понять. Я чувствовал - как мое сердце стало увеличиваться в размере и приобретать форму всего тела, чтобы своим громким сердцебиением выстукивать по каждому миллиметру кожи.
- Они счастливые, потому что их надежда по-прежнему с ними. – Она замолчала, и было видно - как большая слеза свисает с её короткой ресницы. Еще мгновение – и слеза какой-то бомбой летит ей на ладонь. Она добавила: - Потому что cними их любимые и дорогие люди…И они еще, в силу возраста, не знают разочарований.
Группа из детей и взрослых, раскланиваясь и здороваясь перед нашим столиком, а скорее перед незнакомкой выходила из кафе. Она смотрела им вслед, улыбаясь, и неведомая сила заставляла меня смотреть в ёе неживые глаза. Немея от всего увиденного, я ждал её пояснений. Она тихо плакала и улыбалась. Потом, когда последний из группы вышел за дверь, она встала и сказала мне: - Вот и мне пора. Когда-нибудь и ты поймешь, что жизнь, несмотря на всю её бесполезность и предопределенную никчемность, самая лучшее, что может быть даровано человеку. Береги свою надежду, даже если она станет разбитой. С надеждой человек преодолеет тяжелый путь жизни. Как жаль, что я этого больше не испытаю – Уходя, она мотнула головой и волос будто бы большим платком, раздувшись на ветру, закрыл её маленькую фигуру. По-прежнему улыбаясь, она добавила (и в этот момент музыка прекратилась): - Жизнь прекрасна. Береги её.
«Что это было? Кто это?» - мысли с чудовищным усилием разламывали мою голову. Запах гари проходил, улетучивался. На смену ему пришел аромат церковного ладана или больше похожего на него, от чего становилось все спокойнее и умиротворенней.
Я не знаю – сколько я еще просидел в той кофейне, - во всяком случае – я не помню как попал домой (но ведь как-то же попал!), расправил диван и даже разделся. Проснулся от яркого света, бьющего в мое немытое окно. Передо мной, на стуле, стоял включенный ноутбук. Приглядевшись, я обнаружил всплывающее сообщение из сети о добавлении меня в друзья. Кликнув мышкой, я был приятно удивлен – и даже не напуган!- увидев в списке друзей фотографию той самой незнакомки. Зайдя на её страницу, я увидел следующее:
Татьяна П, город Казань, 17 ноября, горящая свеча, самолет, её фотография с кроткой улыбкой Вифлеемской Божьей Матери и две надписи на стене: «Мы тебя помним и любим» и «Прости меня за все, мой дорогой человечек».