Монолог о жизни и труде

   Милая Ирина. Никогда не стала бы даже вспоминать об этом, но вчера по телефону ты сказала, что чувствуешь неловкость, торгуя овощами с лотка на улице. Особенно из-за того, что я всегда работала инженером, а не торговкой. Намекнула на разные взгляды с хозяином, что сильно переживаешь. И снова о том, что я всю жизнь была хорошим специалистом, которого ценили на работе.
   Тяжело тебе. От меня далеко. Глаза в глаза – мне трудно было бы рассказать о своей жизни. Да не всё сразу и вспомнишь.
   Я решилась. Я сейчас немного расскажу о своей жизни, работе. Тебе.
   Уехали после института на Украину мы втроём. А вернулись – вдвоём с тобой. Папа твой там остался с новой женой. Мне одной было тяжело с ребёнком в чужом городе. Попробуй одна успеть и в поликлинику, и в садик, потом в школу да чтобы на работе не отпрашиваться. Родители здесь на пенсию вышли. Вот и приехали с тобой к ним.
   А сама на работу. Иначе как прожить? Раньше часто в телевизионных дискуссиях задавали вопрос: "Мы работаем, чтобы жить? Или живём, чтобы работать?" И мы, многие, выбирали второй ответ. Зомбировали нас, что ли?
   Устроилась работать в проектном институте. Старалась, как могла. Гордилась. Наши проекты тогда на заводах не просто заказывались для галочки – внедрялись потом. Представляешь,  одно дело на бумаге что-то себе рисуешь, пусть и на кульмане, а другое – видеть это всё в металле изготовленное. Не просто рисунок реализован и стоит в цехе, а люди работают с твоим творением.
   Иногда комичные были ситуации. Как-то с надзором за внедрением приехали на завод:  используется ли наш манипулятор? Вижу – используется. Но как? Вместо того чтобы прикрепить на него изделие и поворачивать, рабочий умудрился поставить изделие на пол, а сам залез на стол манипулятора и поворачивался на нём. Своим глазам отказывалась верить. Как это возможно понять? До сих пор не знаю.
Но это я уже потом стала уверенней. А в первый раз на завод поехала случайно.
   Вернулась утром из Киева. Пока до дома добралась, в порядок себя привела – только к обеду пришла на работу. Вдруг руководству доставили приказ из министерства: направить сегодня же в командировку на завод специалиста для решения вопросов. Кинулись, а два отдела службы  в этот день на уборку сена выехали. А я – вот она – перед их взором нарисовалась. Отправили меня. Если учесть, что проектами я тогда не занималась, то понятно, что моя растерянность не имела границ.
   Задание дали сложное: создать видимость умного специалиста, дать кучу рекомендаций и умудриться на себя никаких обязательств не взять. Ребята с Украины приехали, мужики здоровые – асы, а тут я – девчонка молодая. Но, как сказали, так и сделала: рекомендации записали, а поручений институту не дали.
   Из городка выехала, добралась до Уфы, билет на поезд домой купила. Всё: задание выполнила. И... закончился мой энергетический завод. До поезда пару часов оставалось. Отошла от вокзала метров двадцать и тут меня скрутило: на корточки села, голову вниз опустила, руками обхватила… и отключилась. Очнулась, мужчина пытается достучаться до моего сознания. Поднимает меня, а ноги не держат – подгибаются. Оказалось, таксист  по дороге проезжал: увидел коматозную статую на тротуаре, машину бросил и ко мне кинулся.
   Хороша же я была. Как вспомню, самой смешно сейчас, чтобы из-за такой ерунды переживала. Но такую степень ответственности чувствовала: считала, что чуть не за всю страну сразу отвечаю. Наверное, таких дур мало, какой я была. Так с детства воспитывали.
   Женщины на работе с утра до вечера разговаривают: то о косметике или детях, то об огороде или мужьях. А я всё черчу и черчу. Казалось, моей работой были довольны.
   А потом перестройка пришла. Ох, чудные дела были. Мы, как дети малые поверили в новую сказку. Ведь снова говорили о справедливости. Премии стали распределять по сделанной работе. Но в первый же раз и не получилось.
   Отдел наш был против того, чтобы деньги с наших работ на всех разделили. Мы сначала возмущались, забастовку даже устроили. А потом полученную премию каждый отдал, и через почту перевели их на детский дом. Протест так выразили. Над нами же и посмеялись.
   Потом директору исполнилось шестьдесят лет, и его сразу попросили с работы. Вежливо. Если добавлю, что он этот институт и строил, понятно будет, как за него переживал. Вариантов остаться – не было. Он ещё и устраивал выборы нового директора. Собрались в помещении дворца культуры в зрительном зале и открытым голосованием выбрали его зама из единственной кандидатуры.
   Сказал бы кто тогда, как растащат институт по квадратным метрам – не поверили бы. Мы ещё  жили в полной уверенности, что от нас зависит будущее и института, и страны.
   Перестройка в институте началась больше, как дискуссии обо всём подряд. Поговорили об интенсивности труда, производительности. А потом пришли к мнению, что надо провести сокращение в подразделении.
И вот тут что-то со всеми случилось. Кто-то припомнил, что у меня в прошлом проекте ошибка была. Начальник намекнул, что ребёнок у меня уже достаточно подрос, и я теперь тоже подлежу сокращению по закону.
   Испугалась по настоящему: потеряю работу, как тебя выращу? Как выучу? Образование сейчас бесплатное, а что станет, когда подрастёшь? Представить, что учёба станет платной – мы могли. Но что будет стоить столько, как сейчас – это в самом кошмарном сне не могло привидеться.
   Нам тогда в пример Запад ставили: там всё платно. Это же только сейчас ясно, что далеко не за всё там платят. И бесплатное здравоохранение в Англии, и бесплатное обучение не только в школах, но и в институтах в Австрии. Поднять плату настолько, что дети отправятся учиться за границу, потому что там меньше платить? Не поверила бы никому. Никогда такого не должно было быть. А вот же. Ты учишься в Европе.
   Но это я отвлеклась. Извини, не получается по порядку рассказать. Ну, как получается.
   В общем, наезды психологические на работе начались. Несколько недель всё длилось. Дома никому ничего не рассказывала, чтобы напрасно не волновать: может, ещё обойдётся. Назавтра собрание на работе должно было быть. Ночь не спала.
Мысли как заводные на одном и том же крутятся: если сократят, как дальше жить? Пенсии родителей стандартные – на них вся наша семья не проживёт. Пособий служб занятости – тогда ещё не было. А сокращения по заводам уже давно шли. Связей нужных не приобрела. Как проживём?
   Страшно стало до жути. Раньше всегда была уверенность в завтрашнем дне. Считалось само собой разумеющимся. А сейчас её отбирали. Это как, если бы выбили опору из-под ног, глянул вниз, а земли под ногами нет – летишь неведомо куда. Свободный полёт? Или падение? А сверху давит ответственность и за стареньких родителей, и за тебя. Всегда же мечтаешь вырастить достойно ребёнка. А тут уже и не понимаешь, как выжить достойно?
   Стала вспоминать, с каким старанием трудилась здесь. Сколько работ внедрено. И почему-то припоминались какие-то незначительные мелочи: всепроникающий запах железной дороги, ночные купе, в которых не засыпала, когда ехала туда, и вырубалась на обратной дороге, часто так и не познакомившись с попутчиками. Люди, с кем проводишь одну ночь, и чаще всего больше не встречаешься – зачем их имена?
   Гостиницы. Вдали от дома работаешь, сколько сил хватает, потом сваливаешься от усталости и проваливаешься в сон. Были соседи по комнате, не было их – и не вспомнишь: проскользнуло что-то сумрачной тенью и растаяло.
   Вспомнила, как ночью любовалась красотой молний, сверкающих между облаками недалеко от самолёта: грозовой фронт облетали. Удивление и наслаждение завораживающим нечто – никакого страха не было. Приземлившись, ещё несколько часов гуляли с коллегой под звёздами, потому что транспорт городской, в отличие от нас, ещё не проснулся. А потом, как положено, до вечера на заводе.
   Стала думать, что по-хорошему мне за такую работу орден полагался бы. Не знаю, с чего привиделось. Задремала под утро, и вдруг увидела, как меня в Кремль вызывают и вручают орден Ленина за ударную работу. Такая реальная картина.   Проснулась и не могу понять: приснилось мне или когда-то это со мной уже было? Так отчетливо всё увидела.
   А в конце рабочего дня собрание отдела. Каждый должен при всех предложить кандидатуры на сокращение. И почему-то несколько человек обо мне сказали.
   Я слушала, терпела, а потом не выдержала и взяла слово. Сказала всё то, что ночью думалось.  И о том, как в рабочее время женщины красятся, болтают постоянно, а мужчины из курилки не вылезают. А потом добавила то, что по телевизору каждый день наши лидеры говорили о труде. Что должны остаться работать только самые лучшие кадры. Что, несмотря на негатив, кем-то сказанный здесь в мой адрес, работник я хороший.
   Долго я говорила. Смотрю, а они посмеиваются надо мной. И такая злость меня разобрала, в глазах прямо потемнело. И сон ночной в какой-то момент так чётко вспомнился в деталях, что показался явью. Я и сказала им о том, что мне вручили орден Ленина в Москве в Кремле, за руку пожали. И вот как помнила всё и рассказала.
   Они замолчали, стали смотреть на меня, как мне показалось, с уважением. Потом я села на место и от волнения заплакала. Кто-то из женщин накапал мне корвалол, принесли воды. Откуда-то доктор появился. Сделали укол, мне стало спокойнее и в сон потянуло. Меня тогда в  больницу отвезли.
   Когда утром проснулась, услышала за дверью голоса: папа с доктором разговаривал. Папа спрашивал, насколько серьёзны  у меня проблемы со здоровьем. А доктор говорил, что надо принять курс лечения, что прогнозы благоприятные.
Папа спросил, как считает доктор, в чём причины случившегося? Только в конфликте в коллективе?
– Конфликт в коллективе? – повторил доктор вопрос. – Так ведь их, как пауков, посадили в одну банку и закрыли крышкой, объяснив при этом, что живыми оттуда выйдут не все. Вот они и боролись за место под солнцем. Кто как мог. Слабые падают первыми. Она просто оказалась слабее.
   Разве это конфликт в отдельном коллективе? Это конфликт в стране. Десятки лет приучали людей, что государство – это их мама родная, а тут признались – злая мачеха. Отнять уверенность в завтрашнем дне – это не для слабонервных. У меня уже десятки пациентов, которых угроза изменения жизни так радикально – сломала. У некоторых процесс уже не обратим стал.
   А у вашей дочки нервный стресс. Скорее всего, пройдёт.
После этих слов я успокоилась, потом с папой поговорила, поела принесённый им из дома суп и снова заснула.
   Когда выписалась из больницы, с работы сразу уволилась. Вот же. Боялась из-за сокращения потерять работу, а ушла сама, потому что потерять здоровье оказалось ещё страшнее. Устроилась на продуктовый склад рабочей.
   Престижность труда была уже не важна. Для семьи нужны были деньги, а для моего спокойствия, оказалось, необходима уверенность в завтрашнем дне, что завтра меня не уволят и мне будет чем накормить тебя. На продуктовых складах тогда увольнение не грозило.
   А на старой работе прошло одно сокращение, затем другое. Тем, кто остался, по полгода не выплачивали зарплату, а когда её, наконец, получали, она была уничижена огромной инфляцией. И остальные стали уходить сами: в лифтеры, горничные, операторы газовых котельных, уборщицы, кладовщики, подсобные рабочие. Еда в доме важнее имиджа. Многие сейчас уже умерли.
   Получается, суетимся, бьёмся за что-то, а при более близком рассмотрении – совсем это и не важно. А главное в чём-то совсем другом. В каких-то совсем простых вещах: здоровье, спокойствии близких, взаимопонимании. Главное, чтобы душа была в согласии со своей совестью, с собственными понятиями о добре и справедливости. Главное, чтобы ради любых целей не надо было переступать через себя, свои понятия о морали.
   Для чего рассказала? Чтобы ты поняла, почему мне сейчас кажется, что работа - это место, где ты отдаёшь своё время, труд, а получаешь взамен деньги.
   А нервы, эмоции, общение – это для личной жизни только предназначено.
Мне ужасно жаль, что тебе сейчас так тяжело там с деньгами, и я ничем не могу помочь. А кроме меня у тебя никого нет. Если бы у тебя были деньги, думаю, ты могла бы успешнее продвигаться и в карьере, имея съёмную квартиру в более удобном районе. А когда ты сможешь продать нашу квартиру, деньги у тебя будут.
   Ты ведь поняла, что я лежала тогда в психбольнице? Тебе надо знать, что случилось, чтобы не повторять моих ошибок. А я не уверена, что сумею выдержать ожидание твоей реакции, когда ты это прочитаешь. Мы раньше старались оберегать тебя от этих событий.
   Родители ушли. Мне бессмысленно жить одной вдали от тебя. Просто нет смысла. Нет-нет, ты не подумай. Я никаких глупостей делать не стану. Просто мне кажется, что человек живёт до тех пор, пока видит в этом смысл, свою необходимость здесь. А когда перестаёт этого желать – засыпает и уже не возвращается.
   Моя главная работа – жить для тебя. Поэтому сейчас надо уйти. Я дождалась бы тебя, но мне слишком стыдно за всё, что случилось тогда, пусть и не по моей вине. Я не решусь посмотреть в твои глаза. Прости.

***

   Молодая девушка сидела за столом перед открытой тетрадью. Дочитала. Встала, подошла к окну. По стеклу бежали капли дождя. Или они отражали ручейки, бегущие по её щекам?
   В комнату вошла женщина, увидела на столе раскрытую тетрадь и охнула:
– Прочитала? Ты меня прости. Забыла спрятать тетрадь.
   Девушка подбежала, обняла, прошептала:
– Как хорошо, что ты со мной. Мамочка. Ты мне всегда-всегда очень-очень нужна.
– Да я так и поняла. Потому и с тобой. Пока нужна. Пока могу.