Хобби директора советской школы

ХОББИ ДИРЕКТОРА СОВЕТСКОЙ ШКОЛЫ

Ничто так не унижет
 человека, как ложь (А. П. Чехов).

ПРЕДИСЛОВИЕ

Кому как, но лично мне некомфортно жилось в стране Советов. Главнейшая причина - уже с раннего детского возраста стал замечать, что люди, окружающие меня, говорят совсем не то, что думают, а делают и вовсе не то, что говорят. Лжец, ханжа и лицемер – их видел, с ними сталкивался на шагу. Пробовал, по примеру других, вести себя точно также, однако… Не притворяйся, говорили мне; тебе не идет; у тебя же на лице всё написано. Не знаю, откуда во мне взялось,  возненавидев ложь, полюбил правду, поэтому правдоискательство, не приносящее дивидендов, во мне прочно и навсегда угнездилось и, естественно, преследовали на сём пути проблемы. Как только видел лжеца, тотчас же вспыхивал как спичка, эмоционально реагируя, не умея управлять чувствами, лез, фигурально говоря,  в драку. Набив шишек, зализав полученные синяки и ссадины, забывал о полученном уроке и вновь готов был биться за голимую правду-матку.

Пожалуй, именно эта черта характера и подвигла меня к газетному делу, а потом и к литературному сочинительству. Это сидело внутри меня, дремало до поры до времени, а потом вдруг, выйдя наружу, проявилось. Может, были внешние факторы воздействия? Может, был в глазах пример родителей? Ни того, ни другого и в помине не было. Однако случилось то, что случилось и от этого, как бы ни захотел, не скроешься.

Эта история, изложенная ниже, – один из ярких, на мой взгляд, примеров, один из типичных случаев, имевших место в моей долгой и неоднозначной жизни. Замечу: нет, не гордость во мне сейчас говорит, не кичливость (вот, мол, я какой!), а нежелание криводушествовать. Ведь именно из-за неумения подлаживаться под мнения или настроения других меня открыто называли неудачником, человеком, не умеющим жить в советском социуме.

Итак…

1

Неподалеку от моего дома есть магазин, продовольственный. Век бы не переступал его порога, но нужда гонит.

В магазине этом, среди прочего, есть зарешеченный закуток с вечно скучающим продавцом. Чем тут торгуют, что за товар? Да книги. Разные книги – и по цене, и по оформлению, и по тематике. Лично я, в отличие от большинства посетителей торгового заведения, подхожу часто: меня интересуют новинки, ибо имею довольно приличную личную библиотеку и иногда возникает потребность пополнения.

Вот и в этот раз. Подошел. Глазеющих - мало, но покупающих - и того меньше (это был 1992 год). Не мог не обратить внимание на одну из дам. Если судить по внешнему виду, - из интеллигенток и пару десятков лет назад еще была пионерочкой, а то и вожатой или председателем совета дружины в своей школе. Дамочка, необычайно тщательно изучив содержимое прилавка, не купила ничего. Но зато разразилась гневным монологом, хотя и рассчитывала на диалог… с продавцом книжной продукции, но та, храня полное молчание, никак не отреагировала.

- Нет, надо же! – бурно эмоционируя, воскликнула интеллигентка, тыча пальцем в одну из книг на прилавке. – Какую гадость продают, какую  мерзость! В открытую продают. Вот вам и свобода. Да на хрена мне такая пакостная свобода! Тьфу… - она совсем уж неинтеллигентно сплюнула на пол. – Смотреть противно, не то что читать.

Крутая оказалась советская дамочка и ее гневливый монолог оказался долгим. Смысл же ее этих стенаний сводился к одному: при власти коммунистов все было гораздо чище, нравственнее. О сексе и не помышляли. О порнухе и эротике упоминали лишь в кругу своих близких, в кухонной обстановке, увязывая непременно с «родимыми пятнами» гниющего капиталистического общества. При социализме же, по мнению дамочки, уж любовь так любовь – в книгах и фильмах – светлёхонькая такая, совершенно непорочная, возвышающая советского человека, носителя нового образа жизни, двигающая его не на удовлетворение похотливых звериных инстинктов, а по преимуществу «на работу славную, на дела хорошие».

Что же за книга такая, возмутившая до глубины души советскую женщину? Да, не скрою, книга необычная… для советского человека. Предельно откровенная. Тем, наверное, и удивительная для советских людей.
Нам-то что внушали? А то, что в логове империализма далеки от правды жизни, от реалистического ее отображения. Мне же определенно уже тогда представлялось (ныне – тем более), что западная литература и искусство существенно ближе к народу, к его действительной жизни, нежели лубочные социалистические образы. Там, по крайней мере, открыто и честно пишут, снимают, рисуют не о чужих «язвах», а о своих, и они их больше тревожат, чем заморские.

Что в этом плохого? А ничего. Разве лучше, то что творилось у нас под флагом «социалистического реализма»? Советский народ отлично знал, что советские писатели, например, думали об одном, писали другое, а в мыслях держали третье.

К тому же… Стоит ли ополчаться против книги? Тотчас же всплывает «солнце русской поэзии» - А. С. Пушкин, который однажды написал: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо».

2

Вернусь-ка я к тому, что взбесило советскую женщину, к сексуально-детективному роману американского писателя Фрэнсиса Поллини «Все красотки – по ранжиру». Попробую, насколько это возможно, вкратце пересказать сюжет романа. Это необходимо для тех, кто не читал.

…Шел обычный урок литературы в одной из провинциальных школ США. Паренек по имени Понс отпрашивается у учительницы, от которой он, кстати, без ума и вечно возбуждается, о чем сама учительница и не подозревает; отпросился, чтобы «…отправиться в туалет и заняться онанизмом». Бывает, знаете ли, такое природой заложенное явление, особенно у молодых, где бы они ни жили – на Западе или Востоке.

Именно там, в туалете, Понс увидел жуткое – труп своей одноклассницы. Парень до такой степени перепугался, что начисто забыл, зачем и приходил: он с диким воплем выскочил из туалета, подняв на ноги всю школу. Вскоре прибыла полиция, следователь. Всеобщий переполох еще больше усилился.

И лишь в одном месте по-прежнему царила идиллия – в кабинете главного школьного воспитателя. Тигр (это его прозвище) держал на коленях одну из школьниц- старшеклассниц, златовласую юную красотку. Несмотря на крики, доносившиеся из-за двери кабинета, педагог и его ученица продолжали столь же страстно заниматься сексом.

Следствие по уголовному делу шло своим чередом. Параллельно со следствием, читая роман, мы узнаем, что у Тигра в школе не одна и даже не две юных любовницы, а (!) двадцать. С каждой из них Тигр играет по очереди. Все сцены любовных утех выписаны с необыкновенным тщанием, чем и подкупают.

Чем дальше, тем больше читатель узнает о Тигре. Он, например, превосходный педагог, правая рука директора. Он же – тренер школьной футбольной команды, которая радует сердца болельщиков своими победами. Он – новатор и яростный борец с косностью в школьной педагогике, а также – эрудит и любитель поразмышлять по части поиска путей решения проблем школьного воспитания подростков. И, наконец, - он замечательный и любящий муж, нежный и ласковый отец своей любимицы-дочери.

Логичен вопрос: чем не ангел-хранитель?

Хотя все юные любовницы Тигра сами приходят к нему в кабинет и раздеваются перед ним также добровольно, с радостью сбрасывая с себя шелковые трусики – то розовые, то голубые, то в полосочку, - однако автор романа ненавязчиво подводит читателя к мысли, что Тигр вовсе и не воспитатель, а искусный растлитель. Правда, в лоб о сём нигде не сказано. И до последней страницы романа читатель не знает всего об этом «замечательном педагоге». Настораживает лишь то обстоятельство, что из списка Тигра, который он вел, исчезают одна за другой фамилии его красоток. Причина – их насильственная смерть. Полиция с ног сбилась, а на след убийцы напасть никак не может. Хуже того, сам шеф муниципальной полиции Полдаски становится объектом зверского убийства.

Автор ставит последнюю точку. Убийца? На свободе. Пока. Читатель почему-то уверен, что зло долго торжествовать не будет, что оно непременно будет наказано. Читатель, закрывая книгу, остается в убеждении: несмотря на медлительность и неповоротливость полиции, убийцу ждет электрический стул – высшая мера наказания в США.

3

Прочитал сексуально-детективный роман «Все красотки – по ранжиру» и вот о чем тотчас же подумал: могло ли нечто подобное происходить в советской школе?

- Нет и еще раз нет! – крикнет (как тогда, так и сегодня) во всю мощь своих легких любая школьная учительница.

- Да, - без крика, но твердо отвечу я.

И тотчас же журналистская память услужливо воскрешает во мне…

Середина восьмидесятых прошлого века. Одна из лучших средних школ Свердловска (тогда город еще это носил имя). Здесь, как и в других учебных заведениях того времени, есть (штатным расписанием предусмотрено) старший пионервожатый. Парнишка – хоть куда. И вполне мог бы стать героем сексуального романа, ибо тоже обожал девочек-подростков, то есть пионерочек, и любил их прямо в кабинете председателя совета дружины пионерской организации школы. Занимался этим, не отрываясь от главного своего дела – воспитания советского юношества на славных традициях большевиков.

Пионервожатый «сгорел». Совершенно случайно: вовсе не потому, что обиженные пионерочки пожаловались родителям и последние стали «бить во все колокола», а потому, что парень утратил чувство меры и у него притупилась бдительность. В конце концов его осудили-таки. Но срок суд определил ниже низшего предела (было и есть такое правовое понятие в России). С чем связан гуманизм? А с тем, что горой за старшего пионервожатого стала коммунистическая общественность. Заметьте: не за девочек, пострадавших от насильника, а за растлителя малолеток, носивших на шее алые пионерские галстуки. Более того, свои два года отбывал не на лесоповале, откармливая мошкару, а почти по соседству с родительским кровом, в центре Свердловска, где тогда размещалась исправительная колония №2. И последний нюанс: освободили растлителя досрочно за… примерное поведение.

Екатеринбуржец, впервые слышишь об этой истории? Оно и понятно: советские романисты, в отличие от американских, избегали в своем творчестве подобных щекотливых тем, а журналисты, если бы даже очень-очень захотели, не смогли бы об этом написать даже несколько строк в газете. С цензурой, милые, не поаркаешь больно-то.

Пороки школьного воспитания есть и там, на Западе, и у нас, в России. Разница одна и весьма-таки существенная: там о собственных «язвах» не боятся заявлять – громко и открыто, - а у нас же усердно замалчивалось и замалчивается все, что порочит систему, что бросает тень на нашу педагогику. Какое из зол мерзопакостнее? Пусть о том судит мой читатель.

Многочисленные сторонники советского педагогического обучения и воспитания, чье влияние на общественную жизнь современной России по-прежнему чрезвычайно велико, уже готовы наброситься на автора сих строк с криком:

- Не обобщай! Один случай, даже если он и был, - всего лишь досадный и единичный и на нем строить умозаключения нельзя.

Не спорю: один случай – это случайность. А два или три? Не закономерность ли?..

С сексуальными домогательствами в школе я столкнулся впервые почти шестьдесят (!) лет назад, о чем рассказал в своем первом томе мемуаров «ОБЖИГАЮЩИЕ ВЁРСТЫ», а потому к тому случаю не считаю нужным возвращаться. О других же…

Возможно, я вновь огорчу тех, которые считают, что в советском обществе царила высочайшая коммунистическая нравственность, а нынче – сплошной блуд. Переубеждать таких, считаю, - бесполезное занятие: их твердолобость не прошибить, если даже я назову тысячу фактов. Но и давать возможность спекулировать подобной «милой ложью» также не хочу. Чтобы загаживали мозги нынешнему молодому поколению? Вот уж нет!

4

Для примера – вот еще одна типичная история. Она, как нельзя кстати, ложится в русло темы разговора. История была известна лишь крайне узкому кругу и таковой остается по сей день.

Это произошло в 1973 году, если, конечно, мне не изменяет память. Извините, но  точные даты – это моя извечная болезнь.

Итак, Средний Урал. Староуткинск – довольно приличный заводской поселок, примерно в ста километрах западнее Екатеринбурга.

Попервости грязные слухи поползли по названному рабочему поселку, а потом и достигли райцентра Шаля: директор, мол, единственной средней школы несколько, знаете ли, не того, нечистоплотен. Даже мне, скептику, поначалу слухи показались обычной провинциальной сплетней недоброжелателей, пытающихся очернить известного в районе педагога. Но потом происходит для той поры неожиданное: районный прокурор, не поставив в известность даже первого секретаря райкома КПСС Василия Сюкосева, внезапно приезжает, сопровождаемый группой сотрудников райотдела внутренних дел, в Староуткинск. Приезжает с санкцией на обыск в кабинете того самого директора школы. Дерзкий поступок прокурора потом будет оценен соответствующим образом. Как это понимать? Ну, знаете ли, я уйду в такие советские дебри, откуда уж выбраться будет труднёхонько.

Впрочем, речь сейчас о другом, а именно: о директоре школы.

Сергей Иванович Алексашин (единственная фамилия по понятным причинам мною изменена) слыл достойным из достойных педагогом. Его любили ученики, обожал педколлектив. Школа, которой руководил много лет, ставилась партийными органами в пример другим. Алексашин был избран членом Шалинского райкома КПСС. Он же руководил районной лекторской группой. На семинарах и совещаниях (сам не раз слышал и видел) Сергей Иванович страстно и убежденно агитировал за внедрение в жизнь единого, комплексного процесса обучения и воспитания школьников, чтобы из стен школ выходили готовые строители коммунизма. На тот момент в районе ни для кого не было секретом (в том числе для меня и для прокурора), что вот-вот и Алексашин станет секретарем райкома КПСС, то есть главным идеологом. Это вам, извините, не баран чихнул.

Молниеносный визит прокурора в Староуткинск подлил масла в огонь. Никто и ничего точно не знал, но слухи, обрастая некими подробностями, всё множились и множились.

Мне (а слава у меня была не ахти) в прокуратуре шепнули на ушко насчет обыска. Знал народ, что шепоток, попавший мне в ухо, не останется с моей стороны незамеченным. Спросил:

- Где могу получить точную информацию?

Информатор, приставив палец к губам, таинственно прошептал: «Только он!» А потом кивнул на дверь кабинета прокурора.

Все двери мне были нипочём, поэтому уже через минуту, захваченный интригой, сидел перед прокурором. Тот сидел, мрачно уставившись в стол: явно не в духе.

- Только ради тебя, - забурчал он, - обыск был… Дал результат… Веждоки – там, - он кивнул в сторону сейфа.

- Можно, - спрашиваю, - хоть одним глазком взглянуть?

- Ты что, в самом деле?..

- Интересно, - невинно отвечаю я.

- Узнают – окончательно растопчут.

- А что, - столь же невинно спрашиваю, - уже «топчут»?

Разговор идет на одном языке, поэтому друг друга понимаем. Прокурор вопрос оставляет без ответа, но дает совет.

- На все вопросы можешь получить ответы только в райкоме партии, - следует пауза, после которой добавляет. – Вряд ли там что-нибудь выудишь. И…  Даже если, то… Кто тебе позволит выступить в печати? – опять следует пауза. – Хотя твоя явка в райком насторожит… Они знают, кто ты есть… Авось, мне пойдет на пользу. Только, - он поднимает на меня тревожно светящиеся глаза, - обо мне ни слова. Ну, скажи там… В общем, стреляный воробей и самостоятельно, не подставляя меня, извернешься.

И вот я в райкоме КПСС. Изворачиваюсь. Говорю: слухами шалинская земля полнится; хочу, мол, подтвердить или опровергнуть. Встретили холодно. Это ничуть не удивило: с распростертыми объятиями и ласково не встречали и прежде. Получил все же еще одно подтверждение, что слухи небеспочвенны. Правда, косвенное подтверждение: ни один аппаратчик не стал даже разговаривать со мной на эту тему – красноречивый признак. 

Я – реалист. И прекрасно понимал, что эта история мне не по зубам. Но извечная вредность заставляла держать в поле моего внимания.

Однажды иду я по райцентру, а навстречу – партаппаратчик, сосед по подъезду. Оглядевшись вокруг, тихо спросил:

- По-прежнему интересуешься?..

- Разумеется, - ответил я. – Ты что-нибудь знаешь?

- Кое-что… Но  не скажу…

- Зачем тогда спрашиваешь?

- В эту среду едет в Староуткинск Хомутинин… Все… Остальное – сам домыслишь.

Партаппаратчик побежал дальше, а я остался стоять на месте, размышлять, выстраивать логическую цепочку.

Стало быть, третий секретарь райкома, главный идеолог района, среда – единый день проведения партсобраний. Соединив воедино, получается: Геннадий Хомутинин едет на партсобрание школы, где будет в таком необычно высоком статусе представлять райком. О чем говорит? Повестка не из рядовых. Значит?.. В среду я тоже должен быть в Староуткинске.

- А, черт! – восклицаю я. – Как назло, редакционная машина – в ремонте. На рейсовом автобусе? Приходит поздно, и могу опоздать.

Остается одно: напрашиваться в попутчики к секретарю райкома.

Хомутинин встречает мою просьбу с недоверием.

- У меня, - хитро  говорю, чтобы усыпить бдительность, - назначена встреча на металлургическом заводе, а тут, - я огорченно вздыхаю, - наша машина не на ходу. И вот…

Попутчик ему явно не мил, более того, серьезная помеха, но, в конце концов, уступает и соглашается меня захватить. Полдела сделано, остальное, самонадеянно думаю я, - не вопрос. Куда денутся?.. Так оно, конечно, но… Придется действовать нахраписто и даже нагло. Не хочу. Но меня они же вынуждают. Я ведь свои права прекрасно знаю: заместитель редактора и, одновременно, заведующий отделом партийной жизни. Так что (по формальным признакам) отказать мне в праве присутствовать на школьном партийном собрании не могут. Что так меня гонит? Хочу знать правду и не более того. Ищу, преодолевая препятствия, выгоду? Если и ищу, то лишь приключений на одно интересное место. И найду. Без этого не обойдется: интуиция подсказывает.

5

Среда. Половина десятого утра. Машина останавливается возле заводоуправления. Секретарь райкома услужливо пытается поскорее избавиться от меня. Я, отвечая тем же, говорю:

- Подумав, решил тоже поприсутствовать на партийном собрании школы, - вижу, как лицо Хомутинина вытянулось и посерело. Сделав вид, что ничего не заметил, уточняю. – Во сколько начало?

- В… шестнадцать ноль-ноль. Но… Собрание закрытое, так сказать, не для печати и вряд ли будет для вас представлять интерес.

Не лыком шит, поэтому уточняю, одновременно, пытаюсь подсластить пилюлю.

- Видите ли, - говорю, - не каждый раз секретарь райкома бывает на школьном партсобрании, поэтому я, извините, тоже не могу проигнорировать. Приехал, скажут, а в школу даже не зашел. К тому же я уже освобожусь и…

Хомутинин в сердцах хлопнул дверцей и машина умчалась. Что бы там ни говорили, но наглость – второе счастье. Наглеть нехорошо? А хорошо укрывать от партийного журналиста правду?

16.00. Я уже сижу в актовом зале школы. Коммунисты все в сборе. Секретарь парторганизации делает вид, что со мной никогда не встречался.

- Среди нас, - говорит, - присутствует посторонний, - явно намерен выставить меня за дверь. – У нас, - продолжает, -  закрытое партсобрание и… Тема явно не для посторонних.

Секретарь райкома вынужден вмешаться:

- С чего взяли, что заместитель редактора партийного органа печати посторонний?

- Ну… Все равно… Тем более… Негативно может сказаться на обсуждении вопроса.

- Заместитель редактора, к вашему сведению, такой же представитель райкома КПСС, как и я.

- Понимаю, - секретарь парторганизации ищет зацепку и, похоже, находит. – Должен быть коммунистом, - нерешительно произносит он.

- А можно представить заместителя редактора не членом КПСС? – вновь спрашивает Хомутинин. И нервно требует. – Открывайте собрание… Время идет.

- Хоть и формальность, но я все равно обязан посмотреть партбилет.

Я встаю, подхожу и протягиваю свой партбилет. Тот долго смотрит, проверяет даже, уплачены ли мною партвзносы за последние три месяца, потом возвращает.

Вопросы исчерпаны. И начинается партсобрание. Оказывается, меня и на этот раз интуиция не подвела: на повестке – персональное дело члена КПСС Алексашина, директора школы.

Докладывал, как, очевидно, самый (?) информированный в сём деле человек, - Геннадий Хомутинин. Докладывал сухо, обходя стороной подробности, говорил обтекаемо.

- Один из ваших товарищей, коммунист Алексашин допустил некоторые действия, порочащие честь и достоинство члена КПСС, районной парторганизации и партии в целом. Бюро райкома, - сказал далее он, - предварительно обсудило ситуацию и решило вынести вопрос на обсуждение первичной парторганизации.

Ну, а потом были вопросы к докладчику.

Завуч школы:

- А вы уверены, что именно он, только он, коммунист Алексашин несет вину за случившееся?

Ответ:

- Райком абсолютно уверен.

Вопрос учителя математики:

- Будет или нет возбуждено уголовное дело?

Ответ:

- Не будет.

Встала учительница русского языка и литературы.

- Но в школе был обыск, наделавший столько шума и породивший массу нездоровых слухов. Как быть с этим? Кому понадобилось все это? Правда ли, что в ходе обыска было что-то изъято, уличающее директора?

Ответ:

- Обыск был результативным. У прокурора достаточно оснований для возбуждения уголовного дела, однако… Прокурор – коммунист и на него тоже распространяются требования партийной дисциплины, поэтому и…

Физрук:

- По мнению райкома, какого партийного взыскания заслуживает директор?

Ответ:

- На усмотрение коммунистов первичной организации…

Народ всё правильно понял, а именно: райком не намерен исключать мужика из партии. Этого «понимания» оказалось достаточным, чтобы дальше собрание покатилось как по маслу, то есть в оправдательно-защитительном русле. Я сидел, слушал выступающих, смотрел им в лицо и ничего не понимал из того, что происходило. Ни кем и ни слова не было сказано о проступке директора школы. У меня складывалось ощущение, что я присутствую не на рассмотрении персонального дела, а, по меньшей мере, на торжествах юбиляра. Все выступающие на собрании говорили, какой замечательный Алексашин-педагог, какой ум и эрудиция, какой тонкий психолог и плюс его необычайные организаторские способности. Это благодаря Алексашину, говорили коммунисты, школа добилась в учебно-воспитательном процессе выдающихся результатов.

Мне так хотелось встать и предложить: «Может, к ордену представите?» Но… Не дело журналиста дебатировать. Моя задача слушать, анализировать и делать выводы.

И партсобрание, в конце концов, принимает решение: за допущенные нарушения в личной жизни коммуниста Алексашина… строго предупредить. Решение это, кстати говоря, было принято единогласно.

Возвращаемся в райцентр. В машине, а дорога длинная,  попробовал завести разговор с Хомутининым. Продолжая строить из себя дурачка, то есть человека, до которого все не с первого раза доходит, хотя на самом деле я время не терял даром и до собрания уже от народа местного кое-что узнал, спросил:

- В чем конкретно заключается проступок Алексашина? На собрании звучали лишь общие слова… Ни одного конкретного факта…

Геннадий Хомутинин недовольно буркнул:

- Грязная история.

Пытаюсь продолжить.

- Если так, то взыскание…

- Право парторганизации так или иначе квалифицировать действия своего товарища.

- Но райком в иных случаях…

Я намекнул. Секретарь райкома понял мой намек и промолчал. Дальше всю дорогу мы молчали. Каждый из нас думал о своем.

6

Прошло недели две. Я вновь забежал в районную прокуратуру. Не обошел стороной и кабинет прокурора. Естественно, не мог не поинтересоваться дальнейшей судьбой дела Алексашина. Прежде, правда, поставил в известность о том, что вместе с Хомутининым присутствовал на собрании парторганизации школы, на котором рассматривалось персональное дело. Намекнул, что мне все известно, правда, всего лишь со слов. Я прямо спросил:

- Это правда, что директор школы растлевал своих школьниц?

- Правда, - сухо ответил прокурор.

- Это правда, что прокуратура располагает достаточными доказательствами вины Алексашина?

- Более, чем…

- Насколько мне известно, дело по факту так и не возбуждено…

- И не будет возбуждено.

- Не понимаю, - сказал я и развел руками.

И тут прокурор взорвался.

- Не глупите!.. Это вам не к лицу… Вы все понимаете не хуже меня, - каюсь, я в самом деле все прекрасно понимал, но мне хотелось прокурора вызвать на откровенность. – Неделю назад направил в райком представление, в котором, изложив коротко суть моих претензий к подозреваемому, предложил решить вопрос с партийностью Алексашина. Состоялось заседание бюро райкома, на котором… А, да какого черта я вам это  рассказываю, если вы и без меня дальнейшее знаете!

Все верно: я видел постановление бюро райкома КПСС. Алексашина чуть-чуть (скорее, для порядка) пожурили и, ужесточив решение первичной парторганизации, объявили строгий выговор… без занесения в учетную карточку. Спустили, как тогда выражались, дело на тормозах.

Я продолжаю, несмотря на предостережение прокурора, глупить.

- Вы, - говорю, - страж законности и райком вам не указ.

Прокурор ехидничает.

- Вы так считаете?

- Да, - твердо отвечаю я.

- Серьезно?

- Серьезнее некуда… - далее специально произношу банальщину. – Перед законом все равны – и коммунисты и беспартийные. В Уставе КПСС, - говорю, - нет даже намека, что коммунист ограждается от уголовной либо иной ответственности. Повторяю: перед законом все равны. И эта аксиома никак не противоречит ни Уставу, ни Программе КПСС.

Прокурор, вижу, ядовито ухмыляется.

- Но есть еще и специальные закрытые инструкции ЦК КПСС, а в них черным по белому написано: коммунист не может быть привлечен к уголовной ответственности до тех пор, пока он не будет исключен из рядов КПСС, - прокурор неожиданно хохочет, скорее всего, я развеселил его своей притворной наивностью. – Убеждает?

«Ага, - думаю я, глядя на веселое лицо прокурора, - пора ковать железо, покуда обстановка благоприятствует».

- Не могли бы мне показать кое-что из изъятого во время обыска? Противно питаться одними слухами.

- Зачем? Все равно такая статья не будет никогда опубликована.

- Надежда у журналиста умирает последней.

- А, - прокурор обреченно машет рукой, - семь бед, один ответ, - он звонит по телефону. – Принеси изъятое во время обыска у Алексашина… Нет… Достаточно фотографий.

В кабинете появляется знакомый мне следователь и передает пачку прокурору. Прокурор бросает передо мной, пачка фотографий ложится веером.

- Смотрите сами…


- Но причем тут фотографии?

- Смотрите-смотрите и все поймете.

Взял из веера первую попавшуюся фотографию, смотрю и глазам своим не верю. Снимок запечатлел следующее: Алексашин сидит на стуле в одних плавках, а на коленях у него живописно, широко раскинув ножки и обнажив свое юное естество, сидят две девочки, сидят, как говорится, в чем мать родила.

- Какой ужас! – непроизвольно восклицаю я. – И, судя по интерьеру, снимок сделан не дома, а в каком-то кабинете.

- В кабинете, это установлено, директора школы, - поспешил с уточнением прокурор.

Я взял из веера еще одну фотографию. Взглянул и…

- Батюшки! Но здесь запечатлены уже другие девочки!

- В порнографических съемках поучаствовало от пятнадцати и до двадцати школьниц, - вновь уточнил прокурор.

- И все из этой школы?

- Да, все. И, заметьте, в светлое время суток, - заметив, что я отодвигаю фотографический веер в сторону, прокурор сказал. – Чего же вы? Смотрите. Где еще увидите такую порнуху?

- Спасибо… Мне достаточно… Но… Думаю, что дело не ограничилось лишь съемками… Был, вероятнее всего, и секс.

- Не исключено… Если бы позволили, то в рамках возбужденного уголовного дела мы бы провели все необходимые следственные действия, в том числе и медицинские обследования участвовавших  школьниц…

- И тогда добавилась бы еще одна статья, а именно: склонение к сексу не достигших половой зрелости, причем, с использованием служебного положения.

- Полтора червонца Алексашин получил бы точно, - увидев, какое впечатление произвели на меня снимки, прокурор саркастически добавил. – Борец за идейную стойкость и коммунистическую нравственность молодежи, кажется, большущий баловник.

Я – в шоке. Но продолжаю размышлять вслух:

- Вот это история… Получается, что слухи, распространившиеся по поселку, - всего лишь цветочки… И кто-то еще и должен был снимать эти сцены… Неужели школьницы?

- Не исключается и это, но, пожалуй, сьемка велась с использованием штатива и автоспуска, - пояснил прокурор.

- Почему вы так решили?

- При обыске найден фотоаппарат «Киев», фотовспышка к нему, штатив-тренога, фотоувеличитель в сборе, все, что требуется для проявления пленок, печати фотографий, то есть директорский кабинет, ко всему прочему, являлся также и фотолабораторией.

7

Шло время. Разговоры стали постепенно затухать. Партийно-советская общественность стала уже забывать о случае в Староуткинске.

И я подводил итоги. Они оказались неутешительны.

Во-первых, уголовного преследования так и не случилось. Из осведомленных источников знал, что, несмотря на вполне определенную позицию, занятую в этом деле первым секретарем райкома КПСС Василием Сюкосевым, районный прокурор продолжал предпринимать кое-какие шаги. Он позвонил прокурору Свердловской области, попросил поддержки. Но тот сказал примерно следующее: тебе, дескать, жить, тебе и решение принимать; помни, мол, при этом только, что у Сюкосева в обкоме КПСС «мохнатая рука», с помощью которой вышвырнут тебя с работы и никто не сможет защитить; дворником тебя никто потом не возьмет».

Во-вторых, я не мог примириться с позицией районной партийной организации, деятели которой столь рьяно встали на защиту человека, бросившего тень на КПСС. Нет, кое-что сделали, конечно. С формальной точки зрения. По факту разбирали, обсуждали, наложили взыскание, но оставили человека в рядах КПСС. Да, тихонько и незаметно вывели из состава членов райкома КПСС, предложили Алексашину уйти из школы по собственному желанию и тот предложение принял (а что ему оставалось делать?), но, главное, - правосудие не свершилось и срок, как говорят уголовники, - не тянул. Впоследствии я узнал, что бывший блестящий педагог устроился работать в Кузинскую дистанцию пути. Устроился (или, может, все-таки коммуниста устроили?) не монтером пути, а старшим мастером, то есть командиром среднего звена, воспитателем теперь уже трудового коллектива.

В-третьих, провидцами оказались те, кто изначально говорили о бесперспективности моих потуг в части расследования истории. Я, как журналист, оказался беспомощным перед партийной машиной. Я лишь еще раз показал себя не  с самой лучшей стороны, показал себя человеком опасным для советского общества, человеком, от которого следует держаться в стороне, человеком, который никак не хочет ходить строем и слепо исполнять партийные предписания.

Но я сделал все, что мог: мой главный редактор и слушать даже не стал; предложил тему заместителю редактора областной партийной газеты «Уральский рабочий», который тут же чуть ли не упал в обморок (и чего ему-то было так волноваться, ведь главный удар я брал на себя?); связался, наконец, с собственным корреспондентом главной партийной газеты Советского Союза, но и тот категорически отказался влезать в эту грязную историю, заявив, что подобного рода статья изначально не может быть опубликована, ибо, заявил собкор, негативно отразится на авторитете в целом КПСС, а за это в ЦК КПСС по головке не погладят.

Ну, чем не образчик свободы слова в социалистическом обществе?

Получилось, что дальше мне идти было некуда. Впрочем, это я и сам понимал, изначально, еще на берегу понимал: грязная история, приключившаяся с директором советской средней школы, никак, нигде и никогда не увидит свет.

Наконец, в-четвертых, я был буквально ошеломлен тем, как себя повели родители тех девочек, которые участвовали в порнографических фотосессиях. Они, родители своих кровиночек, встали полностью на сторону директора Алексашина(!?) и стали его всячески выгораживать. В мои представления о родительском долге это никак не вписывалось. И осталось непонятным, даже чудовищным. Мама, выносившая детеныша, родившая его, вырастившая и оставившая его без защиты? Это ли не абсурд?!

…Прошли годы. Кажется, многое изменилось в нашей общественной жизни. Но так ли это? Далеко ли мы ушли от советского ханжества, яростно визжа по поводу засилия порнухи в Интернете? Почему мы на каждом углу слышим, что советское общество было чистым, непорочным, то есть идеально коммунистическим, готовым шагнуть в светлое будущее – коммунизм? Большая часть того общества ничего не знала и, главное, не хотела знать, что «язвы капитализма», о которых вовсю трубит коммунистическая пропаганда, имеют место быть и в условиях развитого социализма. Не хотели видеть, не хотели знать и даже думать об этом. А зачем? Окружив иллюзиями, куда проще и комфортнее жить. Когда я вижу поборниц нравственности, заседающих в Госдуме и готовых запретить всё и вся, то невольно возникает еще один вопрос: а не сидели ли и эти поборницы голенькими на коленях своего любимца-директора школы или старшего пионерского вожатого? Интуиция подсказывает, что да. Моя интуиция меня еще ни разу не обманула.

ПЕНЗА – ЕКАТЕРИНБУРГ, 1973-2014.

P. S. В основу текста положена статья, опубликованная в областной правовой газете «Криминальное обозрение» № 1 за 1995 год. Вот и получается: никогда не говори «никогда»; все в жизни течет и все, соответственно, меняется. Появилось крохотное окошечко в российском представлении свободы слова, печати и автор этих строк, воспользовавшись моментом, тотчас же юркнул туда, на свет. Успел-таки, ибо сегодня оконце то вновь наглухо запечатано.