Американская мечта-4

После нашей встречи Джей стал звонить ежедневно, и я к этому постепенно привыкла. Однако стиль, в котором мы общались, был странен и необычен - Джей обращался ко мне не иначе как «Алинушка, май билавд вумен» . Звучало это довольно ласково, но в то же время неуловимо напоминало протокольные обращения к народу советских вождей: «Дорогие товарищи, позвольте мне…» А когда я стала учить иврит – родной язык Джея – к его небогатому любовному арсеналу добавилось слово «метукати» - аналог английского «ханни», надуманный и архаический для израильского уха. Но таков уж был стиль Джея в любом из языков – максимально точный и бюрократизированный до абсурда. Так например он не говорил «эзра» - помощь, а только «сиюа» - вспомоществование, ремонт называл не простым и забавным словом «шипуцим» как все израильтяне, а использовал сухой английский термин «реновейшн». Соответсвенно «билавд вумен» было не столько ласковым обращением, сколько точным определением места, занимаемого мной в его жизни.

Стоит наверное добавить к этому еще одну живописную деталь: Джей распечатал на принтере всю нашу полугодовую переписку, начиная с самого первого, безграмотного еще письма . Трогательно, не правда ли? Но на титульном листе, где были указаны мои параметры, Джей собственной рукой исправил возраст и вес - я позволила себе слегка уменьшить и то, и другое. Как видите, даже самой мелкой неточности мой аналитический программист был вынести не в состоянии. Тем не менее, он горячо уверял меня, что из тех женщин которые у него были, я ближе всех к идеалу, а также что ничего более романтичного и ирреального, чем наша история, в его долгой жизни не случалось.

Кроме того, Джей всерьез прорабатывал варианты моего переселения в город Фритаун штат Массачусетс – к зайцам, косулям и первому снегу – и даже подыскивал работу журналиста-фрилансера. Мне это очень льстило, однако казалось совершенно невероятным. С другой стороны, он старше, умнее и опытнее меня в сто раз – значит, надо расслабиться и поверить.

Тем временем дела на работе шли все хуже и хуже. Наша газета, которую мы сочиняли на кухне под водку и которую так любили в городе, хирела и не окупалась. Атмосфера в редакции становилась гнетущей. Главред Витька, знакомый мне еще со студенческих времен, когда он пел в ансамбле моего первого мужа – почувствовал себя олигархом и одновременно с этим впал в христианство. И то, и другое было крайне вредно для газеты: как олигарх он обзавелся шикарной офисной мебелью и мерседесами, устроил на работу в редакцию почти всех родственников и знакомых и потребовал от окружающих называть его Виктор Васильич. Как неофит, он оценивал газетные материалы с точки зрения религиозной морали и вычеркивал все, что было связано с сексом, криминалом и другими нарушениями заповедей. Наш тираж катастрофически падал, долги росли. Мы стояли на пороге банкротства и уже почти ненавидели друг друга.

В этой гадюшной обстановке Джей становился моей последней надеждой и единственной путеводной звездой во мраке перестройки. И он не подводил – звонил, вынашивал далеко идущие планы, а пока суть да дело вознамерился еще и показать мне Европу. Было решено, что в сентябре месяце мы едем в Прагу – мою первую в жизни заграницу