МилиЦионер 4

– Кирилл зайди ко мне, пошептаться, – Кислицкая позвонила, едва мы с Петром вошли в наш совместный кабинет.
Кислицкая перебирала на столе бумаги, складывая их в аккуратные стопки и перемещая в шкаф и на шкаф.
– Слушай, Кирилл, – сказала она, не прекращая своего занятия, – тебе не показалось, что старик сегодня был неадекватен.
– Это ты насчет разноса из-за записки?
– Нет, это я насчет латыни и вообще... Сегодня он выпадал чаще обычного.
– Тебе показалось, Люда, показалось. Какая к черту латынь! Он, украинец, украинский толком не может выучить, потому и не стал генералом.
– Хорошо бы если так, но вот фраза: cик транзит глориа мунди.
– И что она означает?
– Так проходит слава мирская.
Я пожал плечами. Откуда я знаю, что происходит в душе Кияшко, если в собственной не могу разобраться.
– Ну как? – Кислицкая гордо демонстрировала пустой, протертый от недельной пыли стол.
– Хоть самолетом садись, – похвалил я усилия Люды.
Мы любовались столом и в этот момент дверь отворилась и вошел уже одетый Петр.
– Кого подвезти? – спросил он.
Зинченко год назад взял пятилетнюю Мазду и до сих пор удивлялся, что та не ломается. До этого у него был девятый Жигуль. «Горе, а не машина», – как он выражался.
– Мы с майором Кислицкой должны еще поработать.
– Знаю я вашу работу, – ухмыльнулся Петр, – смотрите, ребята, доведет она кого-нибудь из вас до белой горячки, – и, повернувшись ко мне, требовательно протянул руку. – Давай ключи от кабинета.
– Это произвол, – возмутился я.
– Давай, давай!
Через минуту он вернулся. Петр повесил мою куртку на вешалку, на середину стола поставил бутылку коньяка. На чистом столе она смотрелась так сиротливо и одиноко.
– Наполовину пустая, – заметил я.
– Наполовину полная, – оптимистически констатировал Петр, – эта сегодняшняя мера вашей работы. Ключи верну тебе завтра в бане. Ну, я пошел. Люда до понедельника.
Он попытался поцеловать Кислицкую в щеку. Она все это время невозмутимо причесывалась у зеркала.
– Ах это вы, Петр Андреевич, – как бы очнулась Люда от созерцания своего отражения, – до понедельника.
Корда Петр ушел, Люда подошла к столу и осмотрела скромный натюрморт.
– С такими аргументами много не наработаешь.
– Нет таких крепостей, какие бы не смогли взять коммунисты, – заверил я Люду, поднимая трубку – пусть даже бывшие.
– Гюнтер у тебя что-нибудь пожевать найдется?
– Что вы имеете в виду, Кирилл Анатольевич.
– Я имею в виду печенье какое-нибудь, соленые орешки.
– Нет, но я могу сбегать в гастроном.
– Сбегай, – согласился я. – Слушай, если ты все равно побежишь, то возьми одну...
– Лучше две, – заметила Кислицкая, листая журнал.
– А лучше две бутылки водки.
– Лучше коньяк, – поправила меня Кислицкая.
– Ты прав, Гюнтер. Лучше две бутылки коньяка.

Из окна смотрели на нас холодные апрельские сумерки. С запада на восток небо плавно переходило из темно-синего в бархатно-черное с золотыми искрами звезд. Оттуда надвигалась ночь.
Гюнтер дремал на маленьком диванчике в углу, скорей большом кресле, неизвестно какими судьбами попавшее в эту комнату. Мы с Кислицкой сидели за столом и вели тот умный, полный интеллектуальных озарений разговор, содержание которого решительно нельзя вспомнить через десять минут после его окончания.
– Надоело, Кирилл, смотреть на этих уродов, – говорила Кислицкая и дым наших сигарет струйками поднимался к потолку, скапливаясь там белесым облаком, – тот попался на бабки и его грохнули, на этого круто наехали и он заказал ездока.
– Это жизнь, – философски заметил я.
– Да знаю я! А хочется чего-нибудь другого, тайны хочется.
– Твой муж волноваться не будет, – проявил я заботу о Числякове.
– Муж объелся груш, – Кислицкая загасила сигарету в полной окурков пепельнице и точно разлила остатки коньяка в два стакана. – Сегодня пятница, – спросила она.
– Пятница, – подтвердил я.
– Так сегодня Числяков до утра будет напрягаться в преферанс.
Мы выпили за пятницу, за преферанс и снова закурили горькие сигареты.
– Ты думаешь, я не вижу слабости гипотезы масонов, – Кислицкая переходила в стадию самобичевания.
– Не парься, Люда. Классная гипотеза. Особенно хорошо в нее вписался Луидже.
– Да, – удивилась Кислицкая, – а мне показалось, что ты и Зинченко как-то иронично ее восприняли.
– Ну что ты!
Чтобы переменить тему я подошел к окну и открыл его. Ночь вступила в свои права. На безоблачном небе слегка ущербная луна красиво смотрелась средь россыпи звезд. Луна, размытый свет фонарей придали городу несвойственную ему мягкость, некую незавершенность форм. Было холодно, но прохлада эта как бы несла в себе обещание скорых теплых дней.
– Как ты думаешь, Люда, лето будет теплое или жаркое, – я пристально всматривался в ночной город, словно он должен был дать мне ответ
Никто мне не ответил. Я обернулся. Кислицкая спала, подперев щеку рукой, и тонкая струйка слюны спускалась из уголка ее рта. Я вытер ей рот и поцеловал во влажный лоб. «Что же мне делать с этим сонным царством, – соображал я, попеременно глядя то на Люду, то на Гюнтера. – Надо эвакуироваться, – наконец решение было найдено». Я растолкал Гюнтера, позвонил дежурному и попросил Валеру организовать транспорт для эвакуации плохо себя чувствующей майора Кислицкой
Через десять минут, за которые я и сонный Гюнтер с раненой рукой кое-как прибрали следы нашего позднего совещания, позвонил Валера и противным голосом все понимающего человека сообщил, что транспорт стоит у подъезда. Еще десять минут ушло на то, чтобы разбудить Люду и обрядить ее в дорогу. Наконец мы выбрались из прокуренного насквозь кабинета.
Надо сказать, Кислицкая держалась хорошо: ровно прошла мимо дежурного, строго на него взглянув и сделав замечания насчет лежащего на столе детектива; терпеливо ждала, пока я попрощаюсь с Гюнтером; и в машине отвечала впопад на мои замечания о погоде. Развезло ее уже в подъезде. Силы ее оставили, когда мы подошли к лифту и увидели табличку «Лифт на ремонте». Как комиссар раненого командира в былинные военные времена тащил я Кислицкую на седьмой этаж. На площадке третьего этажа нам встретилась старушка со своей маленькой собачкой на поводке. Старушка осуждающе покачала головой, собачка тявкнула, соглашаясь с хозяйкой.
– Женщине плохо, а лифт не работает, – пытался оправдать я наше безобразное поведение.
Наконец, весь взмокший от усилий, я прислонил Люду к стене возле ее двери.
– В плаще, – пробормотала она, не открывая глаз.
С третьей попытки я открыл дверь, завел Люду и усадил ее на стул в прихожую.
– Как ты? – спросил я, не надеясь на ответ.
– Я нормально, – Люда, к моему изумлению, открыла глаза и внятно произнесла: – спасибо Кирилл.
В дверях подъезда я столкнулся с Числяковым.
– О, Числяков, – я был поражен, – сегодня пятница, – прокурорским тоном спросил я его.
– Пятница, – Числяков не посмел отрицать очевидное.
– Так почему ты не напрягаешься в преферанс.
– Любимов уехал на конференцию, Гриша заболел, – хорошо начал свои объяснения Числяков и осекся, – Захаров, если бы я тебя не знал столько лет, за этот вопрос набил бы тебе морду.
– А почему? – искренне удивился я.
– Ладно, проехали, – Числяков весь как-то заострился, напрягся, – а ну дыхни, – приказал он.
Терпеть не могу, когда мне приказывают. Я дыхнул так, чтобы воздух не вышел, а вошел.
– Все ясно. Опять пили! – Числяков являл собой саму суровую непреклонность. – Капитан Захаров, я вас официально предупреждаю: прекратите спаивать мою жену.
– Ты не понимаешь, Игорь, – я попытался смягчить ситуацию; Числяков забрал из моих рук непослушную зажигалку, и в его умелых руках она послушно дала огонь, – ты не понимаешь. Хорошо тебе: рассказывай своим студентам о черных дырах и белых карликах, и горя не знай. А у нас работа – оголенный нерв. Как насмотришься на этих уродов. Тот наехал, того грохнули. После этого – только выпить
– Так ты обещаешь не пить, – гнул свою линию безжалостный Числяков.
– Не обещаю, но клянусь.
Кажется, мой уклончивый ответ устроил Числякова. Во всяком случае – успокоил.
– Слушай, Числяков, – выдохнул я дым в холодное небо апрельской ночи, – скажи мне как астрофизик астрофизику: а что действительно Полярная звезда захаживает в дом Венеры.
– Это не ко мне, а к астрологам, – неопределенно ответил Числяков, – но вообще-то заходит.
– Потрясающе, – прошептал я, и в своем потрясении попытался сесть на парапет крыльца.
Это мне почти удалось, но в последнюю секунду Числяков схватил меня за куртку и втянул обратно.
– Идиот! – крикнул он.
– От идиота слышу, – беззлобно парировал я.
Некоторое время мы стояли молча.
– Вы хоть книгу не потеряли, разгильдяи.
Сегодня я уже слышал от кого-то это определение, обращенное ко мне.
– Книгу, какую книгу?
– Ту самую, – заволновался Числяков, – из Ватикана.
Я мучительно вспоминал. Последний раз я видел книгу на столе полковника. После этого – убей, не помню.
– Так, стой здесь и никуда не уходи. Я посмотрю ее дома и, если не найду, нам придется съездить в вашу ментовку. Стой здесь, – открывая дверь подъезда, еще раз строго приказал Числяков.
Я выискивал на небосклоне ветряную Венеру. Делал я это так: выбирал самую красивую звезду, пристально смотрел на нее; закрывал даже один глаз, чтобы лучше видеть; спрашивал себя: «не Венера ли это?»; и, если в душе моей не находилось отклика, безжалостно бросал ее и переходил к следующей. И только, как мне показалось, я нашел Венеру, в кармане куртки зазвонил будильник, то есть телефон.
– Да! – воскликнул я сверхчеловечески трезвым голосом.
– Расслабься, это я, – голосом Числякова успокоила меня говорящая коробочка. – Книга на месте. В сумочке нашлась. Цела, хотя и немного помята.
– Что ж ты хотел. Ей же пятьсот лет.
– Мой тебе совет, – сказал Числяков, – иди домой.
– Уже в пути, – ответил я коротким гудкам и нажал кнопку отбоя.