МилиЦионер 5

Остаток апреля и май одна за другой отпадали версии, словно листья в ноябре. Первым стерся кавказский след.
Нашелся Георгий Ахмедов. Он сам пришел к Зинченко. На вопрос капитана: «откуда он узнал, что мы его разыскиваем», – Ахмедов неопределенно ответил: «где-то слышал и от кого-то узнал». Где и от кого Ахмедов не смог вспомнить, сколько картинно не морщил лоб. Когда такое происходит, начинаешь сомневаться, что наши оперативные мероприятия хоть от кого-то являются секретом.
Ахмедов оказался студентом последнего курса университета Махачкалы. Он приезжал свататься к Оксане Семенюк, своей однокласснице, с какой он стоял в любовной переписке все девять лет. На вопрос: «что он делал на Центральном вокзале 12 марта», – Ахмедов показал: «в этот день он действительно был на вокзале и виделся там с Величко. Только он не приехал, как могло показаться Величко, а уезжал», – и, в доказательство правдивости своих слов, положил на стол Зинченко билет на адлерский поезд от 12 марта сего года. Дальше Ахмедов сказал, что в марте и апреле находился в Махачкале и приехал сюда на неделю по просьбе Оксаны, специально чтобы разрешить наши сомнения.
Корда невиновность Ахмедова была твердо установлена и бесповоротно доказана, Зинченко с гордостью презентировал мне и Кислицкой молодую пару. Впятером мы сидели в кафе и ели вкусное итальянское мороженое. Признаться, я слегка позавидовал им: их началу, их бесконечному оптимизму, их вере в себя. Очевидно, позавидовала и Кислицкая; иначе я не могу объяснить вопрос Люды, адресованный к Оксане: что она будет делать в Махачкале с ее педагогическим образованием, и вообще не страшно ли заводить семью на Кавказе. Оксана только прижалась к плечу Георгия, доверчиво смотря на нас своими огромными глазищами, в которых тонули как в море все наши мерзости и вся наша неустроенность и, где-то на самом донышке, таилась надежда на избавление.
«Волков бояться – в лес не ходить, – русской пословицей ответил дагестанец Ахмедов, – и потом, учителя математики везде нужны. Математика, она и в Африке математика».
– Дай им Бог, – сказал Петр, глядя вслед удаляющейся паре.
– Дай им Бог, – эхом повторил я.
Может быть кавказский климат здоровей нашего, может быть им удастся избежать разочарования браком, старости и смерти. Может быть.
– За работу, – решительно призвала Кислицкая.
И мы поплелись в свою ментовку, особенно противную после того заряда легкого света, какой мы получили в кафе.
Из всей кавказской версии остался неизвестный посетитель Величко в его теплотрасном убежище и террористический клетчатый платок. Посетителя отнесли на счет не в меру воспаленного воображения Гончара. А платок, общим голосованием на очередном пятничном совещании, списали на пространственно-временные флуктации, какие происходят почти в каждом деле. Словом, в конце апреля кавказская версия была официально закрыта, и Петр стал заниматься другими делами.
Потом усохло мое «Семя». К нашему делу оно оказалось непричастным, но это не значит, что уж совсем безгрешно. К концу апреля положения крышуещего Сени пошатнулось настолько, что наш неутомимый Столешин впился в него – в Сеню, а не в крышующего – своими острыми зубками, только перья полетели. Пару перышек залетели и в наши края. По этому поводу шеф дал нашему отделу роскошный ужин в лучшем ресторане города «Казацька доля».
Было торжественно, обильно и невыносимо скучно. Кислицкую сдерживал строгий, где-то даже суровый, Числяков, а меня – нежная девушка Инна, с какой я явился на собрание, то есть на ужин.
Инна имела на меня виды. Наверное, что-то во мне не так. Стоит мне познакомиться с девушкой, пригласить ее в ресторан; стоит ей несколько раз посетить мою берлогу, как она начинает строить планы, и планы эти у нее получаются до неприятности совместные. Разочарование происходит трудно, мучительно для обоих, зато потом некоторое время чувствуешь себя так, словно высоко в горах дышишь хрустальным воздухом, от которого кружится голова... а потом я познакомился и Инной.
Кроме ужина самого по себе наша ресторанная встреча имела еще другое, символическое значение – это были поминки по версии «Волки». Мое направление было официально закрыто, и я был переведен на другие дела, не имеющие никого отношения к убийству Прозоровского.
В это время наметились серьезные трудности у Кислицкой. Трудности наметились тогда, когда Интерпол прислал официальную справку, что за последние сто лет не было зафиксировано ни одного случая ритуального убийства масонами. Некоторое время Кислицкая сопротивлялась обстоятельствам, тем что никому эту справку не показала. Дело в том, что ее версия уже обрела костяк, обрастало мясом и кожей. Она уже и главного масона нашла. Им оказался местный бизнесмен горюче-смазочными веществами Михельсон Аркадий Борисович. По всем приметам он подходил на главаря масонской шайки: богат, бородат, очкат, к тому же еврей.
Михельсону было очень трудно отмыться от позора масонства. Он то заходил к Кислицкой с одной стороны, то подкатывал с другой, но наш отдел в целом и Кислицкая в частности славились неприступностью и трудноподкупаемостью. Масонская версия затрещала по швам, когда Михельсон лично принес полковнику копию справки Интерпола, а еще одну копию – сволочь масонская – послал генералу в столицу.
Через пару дней после визита Михельсона, когда стала известна реакция столицы, полковник вызвал майора Кислицкую на ковер.
– Ну и зачем ты, Света, это сделала, – отчески журил Кияшко Люду Кислицкую.
– А пусть, гад, платит, – не поднимая виноватого взгляда, ответила Кислицкая.
– Не в этом дело! Почему ты не показала справку Интерпола? Неужто ты думаешь, мы не смогли бы найти выход.
– Павел Иванович! – возмутилась Люда, – откуда мне знать, что за бумага пришла из Страсбурга. В конце концов, я не обязана знать никакого другого языка, кроме украинского канцелярского.
– Ладно не кипятись, Света, – ласково уговаривал полковник расстроенную неудачей Люду, – не ошибается тот, кто ничего не делает; трудно в темной комнате найти правильную кошку, – полковник был большой любитель пословиц и народных мудростей, какими можно подкрепить или низвергнуть любое утверждение, – иди работай, но Михельсона оставь в покое. Этот масон не имеет отношения к убийству Прозоровского.
Я часто думаю: что бы было, если бы в очном поединке столкнулись Кислицкая и Шерлок Хомс. И всякий раз, глубоко обдумав вопрос и трезво взвесив обстоятельства, мне становится жаль Хомса. Какой-то он плоский и неинтересный, по сравнению с нашей Кислицкой. Не прошло и недели, как умнейшая Людмила Ивановна нашла настоящих убийц бизнесмена Прозоровского. Эта – не падайте со стула, как упал я – тайная секта поклонников отвратительной, до тошноты кровавой индийской богини Кали.
Все указывало на незримое присутствие жуткой подружки Буды: и поворот головы Прозоровского, и белая роза в левой руке, и открытые глаза убитого. Сомнений не оставалось – это страшное деяния адептов Кали.
Город замер, затаив дыхание. В течение двух дней закрылись или сменили вывески и персонал все индийские кафе. Исчезли, словно испарились в Нирвану, кришнаиты. Потянулись из города ортодоксы-исламисты; но потом вернулись, получив сигнал, что Аллах и Буда все-таки разные фигуранты.
В индийской версии Кислицкой имелось одно слабое место. Ритуальные убийства радикального ответвления секты – как обнаружила Кислицкая, именно такое ответвление завелось в нашем городе – были знамениты вырезанием печени жертвы. Печень Прозоровского была там, где ей полагалась быть – в могиле Прозоровского. Кислицкая обещала за несколько дней разрешить это противоречие (ни минуты не сомневаюсь, что так бы оно и сталось), но тут нас всех огорошил лейтенант Феш – он нашел и заказчика и убийцу.
В то время, когда капитан Зинченко распутывал кавказский след, когда я ломал голову над экономической подоплекой преступления, а майор Кислицкая штудировала масонскую символику и изучала по интернету тонкости индийской макрухи,  когда все мы были заняты творческим процессом, лейтенант Феш упрямо тонул в рутине бытовухи. Мотивы и алиби, свидетели и экспертизы, переход подозреваемых в статус свидетелей и наоборот – в общем тоска.
На пятничном совещании 21-го мая Гюнтер без предупреждения оглушил весь отдел своим рассказом. Вот этот рассказ, без большинства язвительных замечаний Кислицкой, без некоторых реплик полковника, без какого-то непонятного восторженного изумления Зинченко.