Холодные горные рассветы. глава 3-я

Часть 3. Попранные надежды.

  Тьма леса вокруг - это все что я видел, продираясь сквозь, царапающие мое лицо и руки в кровь, ветви близко стоявших и, иногда, практически непроходимых, хвойных зарослей.
Спустя, около, пятидесяти ярдов моего бегства, лунный свет начал оказывать посильную помощь мне, в моих судорожных, как и хрипящее дыхание вырывавшееся из груди, попытках
спастись от неведомой угрозы. Впрочем, неведомой ее называть было сложно, ибо очевидным фактом, мне виделось то, что скорее всего место нашего неосторожного ночлега, было взято в смертельную хватку, кольца охотящихся краснокожих. Честно говоря, я не понимал благодаря какой случайности я все еще жив, тогда как тело сержанта стремительно остывало там, на берегу озера. И тут, в порыве отхлынувшего от моего разума панического оцепенения, я почувствовал какую то логическую брешь. Индейцы, не обладая многозарядным оружием, а неся прямиком из каменного века, свои примитивные луки с наконечниками из кости и медного лома, всегда выцеливали добычу, будь то дичь или зазевавшийся янки, договариваясь жестами о том, какие цели будут поражать одновременно и бесшумно. Что, несомненно, давало им преимущество перед нашими шумными ружьями и винтовками, незамедлительно выдававшими стрелявшего сразу и звуком, и всполохом сгорающего пороха, и, порой, клубами дыма. Так вот, сейчас, обдумывая свое положение я понял, что столь несвойственная для краснокожих ситуация с моей, несомненной, живостью и легкий дискомфорт в правом моем боку, начинавший разливать болезненный липкий жар по всему моему низу живота - ни что иное как.... Мамочки!.. Взглянув вниз, я увидел, что из моего брюха, чуть более чем на пол черенка, торчит стрела, наклоненная, немного в сторону и свидетельствуя этим о том, что стреляли поганые дикари по мне, еще лежащему мирно у затухающего костра. Позади и по правую руку раздались звуки боевых кличей, в то время, пока у меня медленно начинало темнеть в глазах. Что то среднее, между воем волка и стрекотанием какой то птицы постепенно окружало меня и потухающее сознание не давало понять ни чувства направления, ни того с какой стороны преследование ближе всего.
Отчаянно зажимая пробитый бок со стрелой в нем, я, выпучив глаза выбежал на небольшую поляну и практически одновременно со мной, по правую руку, наперерез мне выскочил из темной мешанины колючих веток краснокожий, со страшно оскаленным, угловатым лицом. Меня он заметил не сразу, собираясь, поначалу, проскочить поляну насквозь, однако, практически столкнувшись со мной лбами, он остановился как вкопанный и одним прыжком отскочил на добрых полтора назад, одновременно выхватывая из ножен, притянутых к щиколотке его обутой в простые, сыромятной кожи, сапоги, довольно большой изогнутый нож, сверкнувший в лунном свете косым росчерком, полетевшим мне прямиком в горло, снизу-вверх. Отшатнувшись, я попытался пнуть дикаря в колено, однако тот, повернувшись ко мне почти задом, извернулся и ответил тем же маневром, который я в свою очередь пропустил и начал падать спиной вперед, как подкошенный.
Мысль о том, что наше сражение, прямо сейчас, станет короче, чем ножевая драка в бочке из под дегтя, пулей пронизала мой, трезвеющий и стремительно освобождающийся от дымки и
расплывчатости, разум. Тем временем краснокожий, отвратительно скалясь, развернулся и оседлав меня, как любовница, взялся одной рукой за черенок стрелы, торчавший из моего брюха, а второй рукой, занес над моим горлом клинок. От резкой боли и накатывающего бессилия, глаза сразу заволокло выступившими слезами. Адский жар, растекавшийся по внутренностям, лишал всякой воли к жизни и ослабевшие конечности, казались сейчас ватными, однако в последнем рывке, я схватил обоими руками занесенный надо мной кулак с ножом, дернул резко влево и надавил на него, тем самым выворачивая его сухожилия и лишая ладонь хватки. Нож, зажатый секунду назад в его побелевшей от напряжения руке, теперь выскальзывал из пальцев индейца.
Подхватив его, я без лишних раздумий, всадил его по самую рукоять, в горло неприятеля, чуть правее кадыка. Привставший на корточках надо мной враг, схватился за рану, как хватаются за петлю висельники, которым не догадались связать за спиной руки, однако этот его рывок, был предсмертным и, оседая на одну ногу, краснокожий завалился на бок, конвульсивно дергая головой. Стараясь собрать все остатки сил, стремительно утекающих из меня сквозь многочисленные раны, я подполз к трупу и выдернул из горла нож, который, не вытирая, сунул за пояс.
Теперь, чуть прояснившийся слух, ясно давал понять, что крики и клич дикарей приближались сзади и слева от меня. Повернувшись спиной к преследователям, я ринулся снова сквозь деревья, навстречу призрачному шансу на спасение, подгоняемый, невероятно сильным желанием жить. Буквально, в ярде от моей головы просвистела стрела и с глухим звуком вошла дерево. Пробежав около сотни шагов, я слышал, как минимум с дюжину пролетающих в опасной близости стрел. Дикари палили вслепую, и это было ясно, потому что в отличие от нас, стрельба для них была не только способом убийства себе подобных, но и шансом, с малых лет, кормить свое племя и семью. И видя меня, они неминуемо бы всадили бы в меня уже несколько снарядов.  Начал ощущаться спуск, и бежать стало не так удобно в связи с тем, что каменистая земля под ногами ползла и периодически я врезался в стволы деревьев и не мог сразу остановиться. К слову сказать, лес становился реже и это меня сильно пугало, так как попасть, по бегущей меж редких деревьев туше - задачка, довольно просто решаемая. Впереди, ниже меня на ярдов тридцать и на расстоянии, порядка, семидесяти-восьмидесяти шагов начало что то блестеть и раздавался
рваный, непонятный гул схожий с тем, какой издает ливень, проходящий барабанной дробью по крыше дома.
  Сметая камни и роняя с пропитавшегося кровью мундира горячие капли на землю, я выбежал на берег небольшого ручья, шириной всего около шести-семи ярдов и явно, максимум, по колено глубиной.
Затравленно оглянувшись назад, я подбежал к бурлящей на камнях воде и, зайдя на середину русла, упал на колени и начал жадно глотать ледяную воду, зачерпывая ее грязной, в пыли и высохшей крови, ладонью.
Зачерпнув, в очередной раз, всей горстью воду, в подернувшимся рябью отражении я увидал свое грязное, изможденное лицо с запавшими глазами, затравленно глядевшими из тени отбрасываемой моими, сильно отросшими, спутанными волосами. Лицо до самых скул, которые, казалось, вот вот прорвут, натянутую на них как на барабан, кожу, покрыто было клочковатой, подернутой местами сединой, бородой. Острый, когда то гордо сидящий на моем аристократическом лице, нос, сейчас был похож на клюв хищной птицы, из-за чрезмерной его, карикатурной, тонкости. И тут в отражении, разрезая синее звездное небо над моим левым плечом появился пик горы, на который я абсолютно не обратил внимания, выбежав к ручью. Гора вставала над панорамой леса, начинавшегося сразу за ручьем,
как суровый великан, уперев руки в бока и оглядывающий свои владения. По конфигурации, напоминала эта громадина равносторонний треугольник, но чем больше я на нее смотрел, тем больше видел в ее абрисе, высвеченным рефлексирующим в свете луны снегом, покрывавшим склоны горы рваным ковром, все больше и больше мистических, неуловимых черт, из-за которых казалось, что все это вырублено каким то невероятным скульптором и невозможно было оторвать взгляда от творения сего. От созерцания невероятной формы рельефа, появлялось ощущение, что она встает все выше и выше над тобой и вот-вот уронит камни лежащие на склонах, раздавив тебя на месте. Необъяснимый ужас спускался с этих предгорий вместе с воздухом и, уж точно, лишал меня желания входить в леса за ручьем.
     Растерев мокрой ладонью копоть по лицу, я оглянулся и увидел, что в редеющем лесу, уже показались первые из моих преследователей, нынче притихших и почему то шедших теперь неспешной, аккуратной, не в полной уверенности, но я бы сказал..., что шли они немного испуганно. Вкупе, с только что испытанным, от созерцания панорамы открывающейся за ручьем, чувством, настороженность индейцев, сначала показалась мне вполне нормальной. Однако, то что гора одинаково пугала меня и отряд вооруженных до зубов дикарей, готовых убивать без пощады всех янки, вторгшихся в их земли... Это вселяло в меня какой то липкий, подсознательный ужас. Отряд остановился там, где стояло самое ближнее к ручью дерево и тихими голосами, показывая что-то жестами и тыкая в меня иногда пальцами они начали переговариваться. Как парализованный я лежал в холодной воде и, вперив взгляд в краснокожих, ждал от них скорой расправы над собой. Один из дикарей, явно самый старший или уважаемый, судя по количеству всяческих украшений в его головном уборе и предметах одежды, не глядя указал на меня пальцем и начал знаками показывать что то товарищам, как будто зачерпывая горстью воду и кидая ее себе в лицо, а потом, уже двумя руками, перебирая пальцами как играющий в салуне на пианино пьяница, словно поглаживал две стороны треугольника и после всего этого, с опаской, затравленно оглянувшись и, скользнув взглядом по лесу у меня за спиной, он, сощурив глаза, обрамленные глубокими морщинами, взглянул на гору и, вытянув руку, указал соплеменником на нее. Послышалось роптание, однако, быстро стихшее. И тут
произошло то, чего я не смог понять. Отряд, в полном составе, повернулся спиной ко мне и неспешно начал возвращаться в лес, откуда только что вышел. И только шедший последним, их старейшина, оглянулся перед тем, как скрыться в темноте, под сенью густой еловой тени и посмотрел мне прямо в глаза, взглядом, полным сострадания, какой то печали и муки. Немного пораженный этим, я выбирался на другой берег, уже почти ползком.
В глазах темнело, а из головы все не шел взгляд старого индейца. Уже оказавшись на сухом берегу, я погрузился в забытье, потеряв сознание в мыслях о том искреннем переживании в потускневших глазах старца.
Я даже не ожидал как скоро мне было суждено понять этот взгляд.