Гений. Часть 1. V

По правде говоря, Алексей Пантелеймонович согласился разместить кадиловские экспонаты в руководимом им центре с большими колебаниями. К занимаемой должности он относился с трепетом непередаваемым, и всё, что ни претендовало бы на право быть выставленным у него, подвергалось его же доскональной ревизии.

А что там только не демонстрировалось: были и ученые со своими разработками будущего, и артефакты, привезенные с раскопок в Египте (этим занимался Афанасий Петрович, сухенький, совершенно седой, старичок, познакомившийся со Ставничим в каком-то торговом пассаже и с тех пор водивший с ним крепкую дружбу), и даже какие-то визгливые, постриженные по моде, длинношерстные собачки.

Картины Александра Филипповича Ставничему поначалу не приглянулись. Мало того, еще и один коллега, Степан Антонович Рассолов, всячески эти негативные впечатления в нем старался укрепить. Рассолов тот был отнюдь не так прост, как думал о нем Ставничий, разглядывая с высоты гигантского роста этого пронырливого пузана, суетившегося где-то под ногами, точно волчок. Самой малости не хватило ему чтобы убедить Алексея Пантелеймоновича отказать Кадилову в просьбе о выставке. А старался он так по той причине, что сам зарабатывал, помогая молодым деятелям искусства принести свои произведения в массы посредством тех же выставок и прочих мероприятий культурного характера. И в Кадилове он разглядел потенциальную возможность, ни много ни мало разбогатеть.

И как я уже упомянул, в своих начинаниях серьёзно преуспел, пользуясь падкостью Алексея Пантелеймоновича на чужое мнение, в данном случае, на его, Рассолова, да притом ложное. Однако слабость характера Ставничего в решающий момент сыграла против интересов его конкурента. Случилось это когда о таланте Александра заговорили в обществе как об одном из лучших представителей поколения – мало того, что одарён от Бога, так еще и нрава кроткого, манер приличных, золотой, право, мальчик! Тогда-то Алексей Пантелеймонович изменился в своих настроениях, а Рассолова попросил в чужие дела нос не совать.

Так Кадилов получил его одобрение; Степан Антонович же был вынужден уйти ни с чем, не отбрасывая, впрочем, мысли о молодом художнике и перспективе разжиться за его счёт на безбедную старость.