Дачный роман

Пьеса в двух действиях

Действующие лица:
АНАТОЛИЙ ЯКОВЛЕВИЧ – 80 лет
МАРИЯ ВАСИЛЬЕВНА – 75 лет
НАДЕЖДА ПЕТРОВНА – 35 лет
ОЛЯ – 15 лет

ДЕЙСТВИЕ  ПЕРВОЕ

На сцене двухкомнатная крупногабаритная квартира: кухня – посредине, комнаты – по краям от неё, смотрятся окнами в зрительный зал. В левой обстановка посовременней – «стенка», пианино, книжные стеллажи. В правой комнате – старенький комод, «горка» для посуды, две кровати с металлическими спинками. В этом помещении видимый беспорядок.

С Ц Е Н А  1

За дверью слышится шум, появляются четверо:  с т а р и к, едва переступая ногами, несёт за ножку табуретку, с т а р у х а тащит на животе большой узел с бельём, а м о л о д а я женщина с д е в о ч к о й-подростком переставляют с угла на угол небольшой холодильник.

СТАРИК: Уфф! (Поставив табурет посреди кухни, плюхается на него)
СТАРУХА (занеся узел в правую комнату и опустив его на кровать): Слава Тебе, Господи, перебрались! (Она поднимает руку, чтобы перекреститься, но, оглядев пустые пока углы, опускает и принимается рыться в сваленных на комоде вещах)
НАДЯ (замерев с холодильником посреди кухни): Мария Васильевна, а это добро куда определить?
СТАРУХА: Погоди, бегу-у! (Помогает развернуть холодильник в угол) Вот сюда его, вот так. (Отходит к входным дверям и любуется) Вот и славно, и добро.  Дай вам Бог здоровья за помощь! (Кланяется)
НАДЯ: Не за что! Это судьбу надо благодарить, что всё так удачно  –  из квартиры в квартиру, на одной площадке, никаких тебе машин и грузчиков. Просто чудо!
СТАРУХА: Чудо, девушки, чудо! Я уж думала, и помирать придётся среди скандалов. А уж я ли не мирный человек?
СТАРИК: А не попить ли нам чайку, Маня, на новом месте?
СТАРУХА: Попьём, желанный мой! Чай не пил – какая сила? А попил – совсем ослаб! (Наливает воды в чайник)  Ну, Надежда Петровна, теперь будем хозяйничать вместе. Какие конфорки ваши, выбирайте, а другие две наши будут.
НАДЯ: Да хоть куда ставьте, разве жалко?
СТАРУХА: И не жалко, а  для порядка. А то мой милый плиту зальёт, зачем вам за ним убирать? Ну, я вот сюда поставлю.
НАДЯ: Конечно. Вот у меня и зажигалка тут, и спички.
СТАРУХА (смеясь): Давай! Сперва будем ваше, а как кончится, всяк своё!
ОЛЯ (дергая мать за рукав): Я тоже есть хочу!
НАДЯ: Сейчас! Иди пока к себе.

О л я уходит в комнату, включает телевизор.   Н а д я  ставит на плиту свой чайник.             С т а р у х а заходит в комнату и возвращается с небольшой иконой в руке.

СТАРУХА: Если вы будете не против, то я здесь у себя в уголочке повешу…
НАДЯ: Конечно, не против, наоборот. У нас у бабушки в кухне такая же была.
СТАРУХА (приладив икону): Пресвятая Богородица, заступница наша, благослови и помоги, дай нам со стариком мирного житья на новом месте!
СТАРИК: Ма-аня, кипит чайник-то, завари-и!
СТАРУХА (не отвечая, прочитывает ещё «Отче наш» и кланяется) Вот теперь можно и за стол. Чего сидишь, как в гостях? Чашки ищи, где они у нас?
НАДЯ: А возьмите пока наши!
СТАРИК: Ну, тогда спасибо, сочтёмся!
НАДЯ: Оля, иди чай пить!

С Ц Е Н А  2

Утром в кухне те же. Пьют чай парами. Оля в школьной форме.

СТАРИК: Когда я учился в средней школе, она переживала трудные времена. Историю у нас тогда отменили. Зато историю партии я перечитал сто раз. Хотя она мне и не нужна была, но её надо было хорошо знать. В те годы…
СТАРУХА: Что ты привязался к ребёнку? Ей к сроку надо, а ты задерживаешь.
СТАРИК: Никто не держит, я просто говорю.
СТАРУХА: А если мне говоришь, то от меня, как от стенки горох. Я ведь тёмная, как бутылка, институтов не кончала, и твои рассказы мне неинтересные.
СТАРИК: Нет, Маня, ты по-своему очень грамотный человек, очень.
СТАРУХА: Тебе бы товарища такого, как ты, вот вы бы и обсуждали, что вам надо. А что со мной?
СТАРИК: Пускай Надежда Петровна послушает. Я ведь не последний был человек.
СТАРУХА: Надежде Петровне тоже в школу пора. Чего ты пристал?
НАДЯ: Да ничего, пускай. Мне сегодня ко второму уроку. (Оле) А ты иди, иди!
СТАРИК: Теперь ведь сколько необразованных учителей развелось, беда!
СТАРУХА: Теперь все грамотные по-новому, а ты со своим прошлым лезешь. Кому оно надо?
НАДЯ: Пускай!
СТАРИК: Я ведь и в вузе учился хорошо, только на четыре и пять. Чтобы стипендию получать. Я не хотел, чтобы родители мне рубли присылали, я не хотел от них зависеть. Отец мне сразу сказал – хочешь учиться, иди, только без меня. Вот я и старался.
СТАРУХА: Ты давай старайся есть, а то жуёшь, будто к завтрему надо.
СТАРИК: Успеем. Который час-то? До автобуса ещё долго…Так вот, Надежда Петровна, уважаемая. Оставляли меня даже в аспирантуре, а я подумал-подумал – это ещё один год на семьсот рублей голодовать? Не пойдёт! Мы и так мясное один раз в неделю ели, всё на каше ехали.
СТАРУХА (себе под нос): Вот и приехали…
СТАРИК: Но если бы у меня тогда были такие познания о жизни, как теперь, я выбрал бы самый трудный вуз. Физики твёрдого тела или какой-нибудь естественный.
НАДЯ: А какой вы окончили?
СТАРИК: ЛИИЖТ, Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. К вашему сведению, я учился ещё у тех преподавателей, которые там и до революции трудились. Безукоризненные были педагоги. Немецкий язык я сдавал известному князю Вяземскому. Вам это имя  что-нибудь говорит?
СТАРУХА: Да отвяжись ты от человека, Анатолий! Дай поесть спокойно. У неё своё в голове, а ты – со своими паровозами.
СТАРИК: Педагогу надо всем интересоваться. Иначе какой это учитель?
СТАРУХА: Дак она ведь русскому языку учит, а не железякам!
СТАРИК: Ну и что? Мне, может, посоветоваться надо. Я вот тут письмо собрался в ЦК отправить…
СТАРУХА: Опять?! Мало к тебе приходили из обкома? На Колыму захотел?
СТАРИК: За что? Я ничего дурного не писал и не собираюсь. Я хочу, чтобы Горбачёв дал команду разобраться с нашими тепловозами. Я хочу предложить ему изучить старые модели. Дело в том, что дизели бывают двухтактные и четырёхтактные…
СТАРУХА: Есть у Горбачёва время в тепловозах копаться! Удумал! Нам Бога молить надо, чтобы он пожил подольше и жизнь нашу наладил, а ты отвлекать его собираешься.
НАДЯ (подойдя к старухе, тихо): Пускай пишет, всё равно ведь до больших начальников это не дойдёт.
СТАРУХА: Он добьётся, он такой!
СТАРИК: Какой такой?
СТАРУХА: Допивай давай, на дачу пора!
НАДЯ: И мне пора. До вечера! (Уходит)
СТАРУХА: Ну, почему ты такой, Анатолий? Ты хоть каких соседей выведешь из себя! А я больше никуда переезжать не стану, так и знай.
СТАРИК: Не ругайся, Маня, некультурно это. Ну, чего я такого сказал?
СТАРУХА: Ничего путёвого не сказал, а к людям пристал, как банный лист.  Тебе меня мало? Вот просила я тебя давно – научи меня задачки решать, глядишь, и сгодилась бы теперь тебе в товарищи. А не научил, так и молчи про себя.
СТАРИК: Нет, Маня, я путёвое говорю. Я бы по своей специальности мог бы ещё уроки вести, ума бы хватило.
СТАРУХА: Иди! Отпускаю!
СТАРИК: Пошёл бы, только мне теперь этого не требуется… Я то посетил бы я библиотеку, поднял бы подшивку газет…Была как-то в «Гудке» заметка про депо Печора, где испытывали наши тепловозы…
СТАРУХА: Тьфу на тебя! Я про Фому, а ты про Ерёму!...Собирайся давай, а то пока доковыляешь, на автобус опоздаем!

С Ц Е Н А  3

День.  О л я  валяется на диване, читает.  Н а д я за письменным столом проверяет тетради. С т а р у х а  в кухне готовит обед.
Долгий-долгий звонок в дверь. Оля аж подпрыгивает на диване.

ОЛЯ: Ну, и звоночек, ну, и дедок! С приветом!
НАДЯ: Оля!!
ОЛЯ: Что?!
НАДЯ: А то, что надо уважать старших!
ОЛЯ: Начало-ось! Мы же не в школе, мамочка!
НАДЯ: Какая разница?
ОЛЯ: А такая, что ты меня поучаешь, будто я ничего не понимаю. Просто старшие тоже разные бывают. Или ты скажешь, что он тебе очень нравится, этот жадина?
НАДЯ: Нравится – не нравится…жить всё равно нужно в мире с любым человеком.
ОЛЯ: А где же тогда твоя принципиальность, о которой ты всегда твердишь, а?!
НАДЯ: Причём здесь это?
ОЛЯ: Притом, что лично я не могу приветливо улыбаться каждое утро человеку, которого не уважаю.
НАДЯ: Когда же ты перестала его уважать? С чего?
ОЛЯ: С рябины твоей!
НАДЯ: С рябины?.. А-а, из-за ведра этого…Ну, и зря.
ОЛЯ: Ничего себе зря! Ты сама не понимаешь, что ли? Ведь он же хотел выкинуть эти ягоды!
НАДЯ: Ну, и что? А потом предложил мне, потому что они были лишние.
ОЛЯ: За три рубля!!
НАДЯ: Правильно. Ведь он же мальчишкам заплатил эти три рубля, чтобы они ему нарвали.
ОЛЯ: Три рубля за ведро! А тебе он продал полведра! За эти же деньги!
НАДЯ: Не вижу ничего предосудительного. Я сама тоже не полезла бы на рябину. Мне эти ягодки с доставкой на дом принесли. Почему же не заплатить? И вообще – не от этих денег наша хата покривилась. А зимой, знаешь, как вареньица этого запросишь!
ОЛЯ: И не притронусь. Из принципа.
НАДЯ: Поглядим…

С т а р у х а  меж тем открыла на звонок дверь.  С т а р и к  прошёл в квартиру, кряхтя, долго снимал у порога обувь, затем пронёс в кухню сетки.

СТАРУХА: Совсем ты, видно, из ума выжил, дед. Тащишь и тащишь…Велика ли у нас семья? Ты да я да мы с тобой. За год всего не приесть. Прямо беда…Чай будешь?
СТАРИК: Кофею попью. А через часик пообедаем…Пойду я прилягу, устал чего-то.
СТАРУХА: Кто-то говорил – больше кофей пить не буду, сердцу тошно. Закаивалась ворона зерно клевать, а зима пришла…

С т а р и к уходит к себе, ложится.  С т а р у х а стучится в комнату к Наде.

СТАРУХА: Надежда Петровна, можно вас?
НАДЯ: Да вы проходите!
СТАРУХА: Лучше здесь…Я вот чего хочу вам предложить. Рыбки свежей не надо ли? Опять мой притащил столько, что складывать некуда. А вы, смотрю, всё на пустой картошке едете. Будьте здоровы, живите богато, как позволяет ваша зарплата, да?
НАДЯ: А ничего не остаётся в магазинах после обеда, вот и приходится…Сколько я вам должна?
СТАРУХА: А вон на бумажке у них написано, глянь… Половину себе и бери, не бойся, он не заметит.
НАДЯ (протягивая деньги): Спасибо, что выручаете нас.
СТАРУХА: Когда можно, чего не выручить?   Я вот, погоди-ка, ещё чего тебе принесу… (Выбегает в прихожую, достаёт из кладовки огромный кабачок и тащит его в обнимку)  Вот, с нашего огорода. Ешьте на здоровье!..(Увидев, что Надя опять полезла в кошелёк) Нет-нет, это я за так, это не купленное! Ешьте, только унесите, чтобы он не увидел…(Подходит к своим дверям и зовёт) Анатоли-ий! Чайник кипит, иди свой кофей заваривай! А я  тоже полежу…(Укладывается на кровать и напевает) Печка топится голланочка, на печке кофеёк. Милый шьёт полуботиночки,  в окошке огонёк…

С т а р и к прибредает в кухню, колдует над плитой. Выходит Н а д я.

СТАРИК: Тоже чаёвничать? Дело хорошее… А я вот кофейком балуюсь. Уважаю, знаете, кофей. Особенно если с цикорием. Я ведь цикорий-то прежде покупал жидкий, в банках. А теперь куда он девался, не подскажете?
НАДЯ: Теперь всё куда-то девалось…
СТАРИК: Не говорите. Я вот всё жду китайского чаю в продаже, я отчаянно любил в молодые годы китайский чай. А они всё турецким завалили. (Шумно тянет кофе из блюдца) Вы знаете, самая большая беда, что я по воскресеньям не могу ходить на базар. Там ведь старики зверобоем торгуют. Зверобой, знаете, очень полезная для здоровья штука. От девяноста девяти болезней.
НАДЯ: Да, бабушка у нас всегда его собирала и сушила.
СТАРИК: А вот одно время у нас были ничего отношения с Ираном. Так иранский шах очень любил наш кусковой сахар.
НАДЯ: И мы все любили его в детстве. А дочка моя и в глаза его не видывала, я ей только рассказываю. Как приносили в деревне целую голову из кладовки, клали на ладонь и кололи ножом. Возьмёшь кусочек в рот, а он – как пуговка, и сосёшь долго-долго…Хорошо было!
СТАРИК: А в Японии, да будет вам известно, ни у кого не бывает рака. И всё потому, что они каждый вечер пьют кефир. Вот и я через часик отобедаю, а затем выпью на ночь бутылку кефира. Мне обязательно нужно следить, чтобы кишечник опорожнялся регулярно. У меня, знаете ли, была операция геморроя. Очень это болезненная штука, геморрой.  Вы таким заболеванием не страдаете?
НАДЯ (поперхнувшись): Слава Богу, нет.
СТАРИК: Я вас не обижу, если ещё спрошу?
НАДЯ (насторожившись): Спрашивайте.
СТАРИК: Вы абсолютно здоровый человек или у вас есть какие-то недуги? Я бы вам посоветовал обязательно заниматься физкультурой! Я когда на двух дачах работал, я отчаянно физкультурой занимался. А потом вот мне сделали операцию геморроя и грыжи. И стал я неполноценным человеком. Однако я стараюсь за собой ухаживать, чтобы не быть в тягость соседям. Я и в туалете обхожусь знаете как?
НАДЯ (поспешив к своей комнате): Оля, есть будешь? Иди!

Оля выходит, садится за стол и исподлобья наблюдает за стариком.

СТАРИК: Ну, что, Оля, грызёшь науки?
ОЛЯ (сквозь зубы): Грызу.
СТАРИК: Мой внук тоже. Сейчас, докладывал, жуём Достоевского. Учительница у них пожилая, и он через это имеет к ней уважение.
ОЛЯ (с вызовом): Я не поняла, он уважает её за знания или за возраст?
НАДЯ: Оля!!
СТАРИК: Я вот что вам скажу. Жена моя покойная в Герценовском институте в своё время училась. И я всё экзаменовал её. Уж ничего-то она толком не знала…
ОЛЯ (матери): У него что, была другая жена?
НАДЯ: Откуда я знаю?!
СТАРИК: Вот у вас книжечка Фета есть, наверное? А известно ли вам, что этот самый Фет в возрасте сорока пяти лет окрутил молодую девушку? Смешной человек, всю жизнь играл в любовь. И сам-то был незаконный сын. После его биографии я и стихов его читать не хочу, тьфу!
НАДЯ (сдержанно): Ну, уж тут воля каждого, хочу – читаю, хочу – нет. А кого вы любите из поэтов?
СТАРИК: Мы в наши годы любили Безыменского и Жарова. Они отчаянно помогали комсомолу встать на ноги. А вот Маяковский – это совсем странный был тип…
НАДЯ: Почему?
СТАРИК: Если хотите, я дам вам подшивку газеты «Правда». Я её выписываю с тысяча девятьсот двадцать шестого года. И вы найдёте там статью, которую напечатали после его смерти. Так вот в ней…

Появляется из своей комнаты  с т а р у х а.

СТАРУХА: Анато-олий! Опять ты не даёшь людям спокойно поесть!
СТАРИК: Я не мешаю, мы ведь не о плохом говорим, мы о литературе и искусстве…Да, Маня, я вот всё забываю тебе сказать, что в те годы, когда я жил в Москве, я отчаянно увлекался оперным искусством. Прослушал я тогда и «Фауста», но он мне не понравился, а вот «Онегин» оказался мне по зубам... А в Ленинграде одно время большой популярностью пользовался  Малый оперный театр. Там был баритон, который славился на весь мир. А теперь все хвалят Марусина. Я скажу вам, что пустой он мужик. Одно дело, он не тенор, а другое – не артист. Если бы я теперь поехал в Ленинград, то я пошёл бы в музей Некрасова… Вот ведь беда, Маня, было у него от Панаевой два ребёнка, и оба умерли!
СТАРУХА: Ну, и что? Зачем ты мне это говоришь? Всё равно я ничего не понимаю. А они (кивает на соседок) и без тебя всё знают! Дай ты людям отдохнуть,  попил и иди к себе.
СТАРИК: Сейчас, сейчас…

Достаёт вставную челюсть и открыто несёт её к умывальнику. Н а д я медленно  отодвигает тарелку. О л я, давясь, исчезает из кухни. Старик провожает её недоумённым взглядом и возвращает зубы на место.

СТАРИК: Простите, Надежда Петровна, а политикой вы интересуетесь?
НАДЯ: Нет.
СТАРИК: А как же вы собираетесь жить? Я смотрю, вы почти никаких газет не выписываете. Вы разве не член партии?
НАДЯ: Нет, так уж вышло…
СТАРУХА (провожая старика в комнату): Или, иди, член! Сам-то чего не вступал?
СТАРИК (усаживаясь в комнате за столом с кипой газет):  Ты же знаешь, Маня, человек я прямой. Я бы так ляпнул на каком-нибудь собрании, что меня сразу бы отправили в Магадан. Ой, жуткая это вещь – культ личности.
СТАРУХА: Вот я и говорю, что ты тихо отсиделся на своём паровозе…
СТАРИК: Хотя теперь я думаю, что в Магадане стоило побывать, ведь он построен на костях самых культурных людей нашей страны!
СТАРУХА: Что же ты-то, культурный, не там? Всё мне тычешь своей образованностью!
СТАРИК: Я не тычу, я хочу и тебя посвятить в то, что знаю сам. У тебя ведь всего два класса, а я всё время газеты читаю…Вот здесь, например, опять пишут про кооперацию, что Владимир Ильич, оказывается, предполагал и десять, и даже двадцать лет переходить к полному охвату коллективными хозяйствами на селе, естественным, так сказать, путём. А мы вон как – за три года захотели!
СТАРУХА: А меня ничего не задевает, говори не говори… Мне умирать скоро, а молодые пусть живут, как хотят…Ты вот хвастаешь, что всё знаешь, а крестьянской жизни – не знаешь! (Замирает задумчиво). Да, вот так вот и вижу – едем мы на телегах, везём в район сдавать зерно, и красный флаг впереди…
СТАРИК (как сам себе): У меня ведь память с детства была отменная. Я и теперь ещё помню Седьмой Конгресс Коминтерна, на котором выступал товарищ Бухарин. Я тогда уже совал нос в политику, и отец меня поддерживал в этом. Помню, как по радио передавали, что Верховный Суд постановил оправдать Рыкова и Бухарина. Вот только в газете я что-то заметку об этом не нашёл.
СТАРУХА (очнувшись): Вот так и погубили все деревни – кого верхушили, разогнали, кто сам уехал…
СТАРИК: А ещё был у нас такой замечательный человек – Луначарский. Хорошо, что он оказался послом в Испании и по пути оттуда заболел и скончался. А то бы тоже не избежать ему Магадана.
СТАРУХА: Да что ты всё про Магадан заладил?! Отправят тебя – я с тобой туда не поеду, так и знай!
СТАРИК: Нам теперь в другое место пора собираться.
СТАРУХА: Я давно собратая, а у тебя ещё не все газеты читаны. (Опять задумывается стоя).  У нас, бывало, бабушка чай за столом пьёт да и задремлет с блюдцем в руках, и чай-то у неё текёт, текёт…А дед ей кричит: «Всё, прие-ехали-и!» Она глаза вскинет и скажет: «У-у, сон какой хороший бы-ыл!» Вот уж как я смеялась над ней! А теперь и не заметила, как сама такая сделалась… Не помню, как родилась, не слышала, как росла, не ведала, как замуж выдали, не знаю, как помру…
СТАРИК: На дачу-то завтра поедем?
СТАРУХА: Погода будет – поедем. Песок надо перетаскать с дорожки, а то его морозом хватит.
СТАРИК: Давай тогда ужинать да спать пораньше.

С Ц Е Н А  4

Снова день.  О л я  в комнате. Входит  Н а д я.

ОЛЯ: Ну?
НАДЯ: Не знает никто ни адресов, ни телефонов. Как и жили так, ума не приложу! Соседи называется!
ОЛЯ: Дед говорил про одну тётку, что она купоросная старуха.
НАДЯ: Какая-какая?!
ОЛЯ: Купоросная, а что?
НАДЯ: Очень выразительно!
ОЛЯ: Ага, особенно в применении к нему самому!
НАДЯ (не вникая): Ты думаешь?.. Куда же всё-таки податься? Не было ведь ни разу, чтобы они не приезжали ночевать. Значит, что-то случилось.
ОЛЯ: Но не одни же они там на даче, правда? Там этих домов, как скворечников. Уж помогли кто-нибудь, если что…Я вообще не понимаю, зачем ты сама себе выдумываешь заботы?
НАДЯ: Может быть, ты и права…Давай знаешь что…

Раздаётся звонок. Обе кидаются к дверям. Входит запыхавшаяся  с т а р у х а, тянет за собой под руку с т а р и к а. Опускает его на стул у дверей. Н а д я кидается помочь ему раздеться.

НАДЯ: Слава Богу! А то мы не знали, что и подумать, куда бежать!
СТАРУХА (разбирая в комнате постель): Да вот, горе-то моё, упал в борозде. Голова, говорит, закружилась…Насилу подняла да в домик увела…(Старику). Ну, как ты?
СТАРИК: Ничего…хочу лечь …
СТАРУХА: Так и пришлось остаться ночевать. Корвалол у меня был с собой, напились оба. Ну?

Провожает старика в комнату, укрывает в постели и возвращается в кухню.

СТАРУХА (Наде): Никогда ведь о смерти не говорил. А тут и сказал вчера: я скоро умру, ты меня похорони хорошо, деньги есть. А тумбочку на могилу не ставь. Хоть я Богу не очень молился, ты всё равно поставь мне крестик, не хочу я тумбочку…А дачу не продавай. Сколько можешь, сама поработай, а нет, хоть ягоды собрать приедешь, посидишь в огороде на воздухе…(Молчит). А только я скорей его умру! Он хоть и охает, а только я больше больная… Не заваляться бы только да вам не надоесть.

О л я  незаметно уходит к себе, включает радиолу и надевает наушники.

НАДЯ: Что хоть вы говорите, Мария Васильевна?! Разве мы не славно с вами живём? Куда же торопиться? Бабка моя говорила: раньше смерти не помрёшь.
СТАРУХА: Это правильно…Когда дома мирно и спокойно, дак и пожить охота. А вот как уж мы в той квартире жили, дак лучше и правда умереть! Двадцать лет я по частным квартирам и не ругивалась ни с кем, а тут…То одна козью рожу мне за всё хорошее показала,  то другая. Первую-то обидки берут, что я ещё шевелюсь, а у неё нога совсем не ходит. А не сама ли пировала по молодости? Вот материнских прав и лишили, и некому ей помогать. Сломала ногу, и, как хочешь, бейся.
НАДЯ: Это та, которая с палочкой, что ли?
СТАРУХА: Ну.
НАДЯ: А я всё думала – какая неприятная женщина…
СТАРУХА: Потом молодую с мужем и ребёнком подселили, я уж порадовалась. На «скорой» работает, понимает в болезнях. Но выдала она себя,  позавидовала одной старушке – какой, говорит, старикам почёт, и квартиры у них благоустроенные, да ещё и место в больнице им подайте! У меня сердце так и захолонуло – она ведь и про меня так скажет!.. Вот и с ней дорожки разошлись… А теперь здесь просыпаюсь иной раз и думаю – не хочу выходить в коридор, не хочу с ними встречаться…И тут же отпустит: ведь переехали мы, сменялись! Слава Тебе, Господи!
НАДЯ: А мы-то как рады, вы даже не представляете! Ну-ка подселили бы к нам каких пьяниц?!
СТАРУХА: Да уж, без мужика плохо, но и таких мужиков не надо!.. Тебе бы вот  какого хорошего подыскать… Или не в своё дело лезу?
НАДЯ: Да ничего… Печальная это тема, в другой раз, ладно? Мне ещё сегодня к урокам готовиться.
СТАРУХА: Ступай, ступай, не гневайся на меня.

С Ц Е Н А  5

Н а д я сидит за рабочим столом. Раздаётся долгий звонок. Вздрогнув, она идёт к двери, впускает  с т а р и к а. Тот сразу плюхается на стул у входа.

НАДЯ: С лёгким паром?
СТАРИК: Спасибо… Намылся, напарился… Уфф! А старуха где моя?
НАДЯ: На дачу уехала, песок таскать. Сказала, до вечера.
СТАРИК: Видите, я-то ей плохой помощник стал. Куда деваешься? (Раздевается) Сейчас попью чайку с мёдом и лягу…После бани желательно ничего не есть, а лучше выпить чаю с мёдом. У меня отец всегда так делал и дожил до восьмидесяти четырёх лет.
НАДЯ: А вам сейчас сколько?
СТАРИК: Восемьдесят. Вообще-то умирать пора. Жизнь стала уж очень смешная и неинтересная. Такая чепуха вокруг творится! Но самая большая беда, что у меня силы иссякают. Вот когда я смогу окончательно убедиться, что – всё, я стану, пожалуй, водку пить, чтобы скорее подохнуть… Жаль только, что я её не люблю.

С т а р и к проходит в кухню.  Н а д я  готовит обед.

СТАРИК: У меня, вы знаете, много знакомых. Вот один и спрашивает: а тебе не страшно, что ты подвигаешься к царствию небесному? Я ему и говорю: ой, нет, надоело мне на этот бардак смотреть! А чего хорошего ждать? Ничего теперь хорошего не дождёшься. (Достаёт бидон с завязанным бумагой горлом, открывает) Вот этот мёд я уже который год покупаю у одного старика. Для сердца он очень полезный. А который на базар привозят, я тот не уважаю, они там намешают всего, и никакой пользы. А пожить-то ещё охота…
НАДЯ: Поживёте…
СТАРИК: А Оля в школе? Очень, знаете, хочется молодому поколению рассказать, как мы жили раньше. Внук-то мой почему-то меня не навещает. А я ведь многое из старого помню. Теперь ведь народ не тот пошёл. Вот отец у меня офицер был – всегда стройный, подтянутый. А теперь современные офицеры? Вы посмотрите – руки в карманы, позволяют себе курить на улице… Прежде это считалось признаком дурного тона…А девицы? Какая ворона не позволит себе вырастить детёныша? Какой волк?... А теперь женщины, попав в родильный дом, позволяют себе оставлять там своих детей.
НАДЯ: Но это ведь исключение из правил!
СТАРИК: Это потому, что учёные стали. Я по жене своей покойной сужу. Она шибко грамотная была и сразу мне сказала: я не колхозница тебе, ребят-то носить! Имел я неосторожность заиметь с нею двух детей, поэтому и молчал, ладно, не ладно… Ничего она за мной не ухаживала, целые дни в школе пропадала. Мне уж тёща даже сказала: ты сам обед-то вари. Хорошо. А я ведь помощником машиниста работал, на мне по четверо брюк было: одни кальсоны, потом чистые брюки, потом полугрязные, а сверху ещё брезентовые. Жена и постановила: я тебе не прислуга, чтобы стирать! Вот я бельё своё в прачечную и носил, даже платки носовые. Одно не солгу: тёща у меня была золотая, мужу – жена, в доме – хозяйка, детям – мать. А отчество у неё было Лупповна, вепс у неё был отец. Вот я тёщу и спрашивал не раз: «Что же у тебя дочки такие непутёвые выросли?»  А она отвечает: «Их время испортило!» (Отставляет чашку) Всё, напился. Пошёл ложиться. Куда деваешься?

С т а р и к  идёт к комнате и падает у дверей. Н а д я бросается поднимать его, но сил не хватает.

НАДЯ: Господи…Анатолий Яковлевич, потерпите, миленький…

Н а д я  выбегает из квартиры и вскоре возвращается.

НАДЯ: Анатолий Яковлевич, я «скорую» вызвала, подождите!

Мечется, прибирая в кухне. Машет над стариком полотенцем. Подбегает к двери и стоит, глядя на лестницу. Слышался шаги.

НАДЯ: Сюда, к нам, пожалуйста…

С Ц Е Н А  6

С т а р у х а  в ванной стирает. Гудит машина.  У  Н а д и  тетради разложены на кухонном столе. Она пытается совместить их проверку с разговором.

СТАРУХА: Да, Надежда, точнее расчёт – крепче любовь…Надсмеялся он, значит, над тобой? Оставил с горбышком на пузе? А Оля-то знает?
НАДЯ: Нет, что вы! Я ей сказала, что мы развелись сразу, как она родилась, и что он уехал далеко в Сибирь. Я ведь и в деревню к своим не ездила два года, чтобы никто не догадался о моей беде. Мама-то всё равно прознала… Или поняла? Написала – приезжай, не выгоним и работу найдём. Только я уж тут устроилась. Не хотела, чтобы на меня наши парни пальцем показывали. Выучилась, дескать.
СТАРУХА: Да… Как вон поётся – сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви…
НАДЯ: Давайте поменяемся?! Мне так давно ничего не хочется! Как хорошо, спокойно, когда одна.
СТАРУХА: Ой, не скажи! Я вот и старая, а так и пожила бы с милым-то человеком. Что ведь я? Ни того мужа не любила, ни этого. Ни того, ни этого… Нет – дак купил бы, а есть – так убил бы! (Смеётся). И так я сейчас завидую молодым девушкам и ребятам. Жизнь у них лёгкая, весёлая. А моя прошла ни за понюх табаку. Только работу и знали, никакой любови… Да ты не гляди, что меня теперь мухи облепили! Они и раньше не слётывали… Это мы с сестрой, бывало, соберёмся да молодость вспомянем, а потом и засмеёмся. Две старушки без зубов говорили про любовь, как мы обе влюблены, я в картошку, ты в блины... Милая ты моя девушка Лукерья, нет волос на голове, навтыкала перья... Мой милёнок из Малиновки, на спинушке горбок, руки-ноги по соломинке, во рту один зубок… Не с тобой ли, задушевная, ходили по полям, не одного ли милёночка делили пополам?
НАДЯ (отмахиваясь): Боже упаси делить!
СТАРУХА: А влюбишься, дак никуда деваешься, на всё согласишься. Как одна знакомая говорила – на двоих хватит!
НАДЯ: Нет-нет-нет! Да и какая мне тут любовь? Дочка вон вымахала, всё увидит и поймёт.
СТАРУХА: А я всё равно тебе скажу, уж ты прости меня, но пока дочки-то нет… Это ведь всё жительское, как без этого молодой женщине? У нас знаешь, как говорили в деревне? Каждое дыханье любит пиханье! Поняла?
НАДЯ: Вот ведь народ, всё-то сформулирует!
СТАРУХА: А как? И плох мужичок, а не соломки пучок. У нас ещё, знаешь,  как пели? Пошла курочка в аптеку, закричала кукареку, куплю баночку духов для приманки петухов!
НАДЯ: Наверно, я старею. И не подкрашиваюсь даже. И давление стало скакать.
СТАРУХА: А живот бы на живот, так скорее заживёт! (Заметив Надино смущение, машет руками) Всё, всё, больше не буду! Прости меня, грешную, совсем с ума сошла.

Старуха снова включает стиральную машину. Надя ненадолго утыкается в работу.

СТАРУХА: А всё-таки дура я была, что не пошла за нашего, деревенского. Сватал меня один человек после войны, отказалась. Всё думала, вдруг муж вернётся, а теперь вот на старости лет согласилась за этого скупердяя. Как бес попутал!
НАДЯ: На старости? Вы разве не давно с ним живёте?
СТАРУХА: Да я уж на пенсии лет пять была, а он и того больше – вот когда сошлись! Ума-то нет, дак и не будет.
НАДЯ: Ну, вы меня ошарашили!
СТАРУХА: Не только тебя. Со мной и сёстры,  и сын родной сколько лет не разговаривали.
НАДЯ: Как же вы с ним познакомились?
СТАРУХА: А на даче. У нас дачи рядом были. У него две, дочкина да своя. Он их и обрабатывал, дочка-то евонная ручки пачкать не любила. И жена-учительница не бывала на даче, он у неё вообще заброшенный был. А тут ему операцию назначили. Жена сказала – я после больницы ходить за тобой не буду. Вот он и стал искать, кто бы за ним поухаживал. Жене сказал – пусть мне и день останется жить, всё равно от тебя уйду!.. (Задумывается). Я ведь чего его брала? Не для жизни брала, для уходу только. Думала, много ли он, бедный, наживёт? Ну, годика два-три…
НАДЯ: А прошло?
СТАРУХА: Пятнадцать! Пятнадцать ведь годов!.. Я думала, у меня дачка после него останется… Я у сына всё в огороде работала, а без радости. То одно снохе не ладно, то другое. А тут, думаю, буду я сама себе хозяйка. Вот и согласилась. Он дочкину дачу продал, я от сына с огорода ушла, вот и стали вместе работать. Только он немного натрудился. Три операции  одна за другой, две грыжи да мочевой пузырь. Тощий сделался, одни рёбра, еле в лестницу влез. Вот и стал газетки почитывать.
НАДЯ: Да-а… Но хоть не одной век доживать…
СТАРУХА (вдруг заплакав): А уж как я устала-то с ним, кто бы знал!.. Как у меня руки-то ночами ноют, как я жилы надорвала с этим песком проклятым! Целую ведь машину на себе перетаскала! А ему хоть бы хны, он своё здоровье соблюдает! Вон как скоро отлежался – на другой день после «скорой» в магазин побежал. А я целые дни и кручусь, и кручусь, то поесть ему, то постирать. Господи, как и избавиться от него? Хоть бы годик одной отдохнуть перед смертью!.. Поплачу вот так – а куда деваться теперь? Видно, так и буду за ним ходить. Уж так мне хочется, чтобы дачу он на меня подписал, так хочется! Уж я ли её за пятнадцать лет не заслужила?
НАДЯ (погладив старуху по плечу): Подпишет, как же иначе?
СТАРУХА: Вы его ещё не знаете, Надежда Петровна! Он ведь человек ой какой непростой! Он ведь как меня обидел в первый год!.. Послушаешь? (Садятся в кухне друг против друга). Когда решили мы с ним сойтись, то принёс он мне свою сберкнижку и показал. А на ней почти четыре тысячи! Ну, я и подумала – такие деньги да дача, чего бы мне за ним и не походить? Жалко ведь старика, никому он не нужный, ни жене, ни детям… Только я его в своей комнате прописала – и денежки умылись! Быстренько всё снял и перевёл в другую кассу. Вот так!
НАДЯ: Н-да…
СТАРУХА: А теперь болел, дак сколько я к нему подступалась – Анатолий, где у тебя деньги? Давай приберём, а то, не ровён час, умрёшь, пропадут ведь! Никак не говорил, еле выведала. В книжках прятал! Учебники у него старые стоят, газетами обёрнуты, на каждом по две. И вот он между газетами и напихал денег. Пятьсот рублей насчитала! А кто бы догадался там искать? Это на колодец, говорит, на даче делать. А я-то знаю – это он на книжку не успел снести! У него ведь пенсия в два раза больше моей, вот он на книжечку половину и носит. А мне и разделить нечего, всё на еду трачу. Да ещё вот с ним убиваюсь за так… (Надя молча гладит старуху по спине, та всхлипывает) А этта слышала ты, как он споткнулся и упал? Ботинок не мог напихнуть. Так вот упадёт насовсем, и ходи я потом за ним… (Плачет) Хоть бы вы, Надежда Петровна, сказали ему – идите, мол, Анатолий Яковлевич, в инвалидный дом. Мне, скажите, поднимать вас некогда, если вы опять упадёте.
НАДЯ: Да кто ж его туда возьмёт, если дети и внуки есть?
СТАРУХА (совсем плача): А пускай как хотя-ят…а у меня больше сил нету-у…

Раздаётся длинный звонок.

СТАРУХА: Лёгок на помине! Значит, долго жить решил.

Торопливо идёт открывать. Входит  с т а р и к.

СТАРИК (протягивая сетки): Маня, смотри, что я сегодня выходил! Творожные сырки, сметана, сыр копчёный, ещё маргарин сливочный…
СТАРУХА: Опять маргарину! Да ты совсем очумел! Ты ведь вчера его приносил! Я только-только перетопить успела. Куда нам его девать? Весь балкон уставили.
СТАРИК: Пирогов испечёшь в воскресенье… (Потерянно) Что тут будешь делать? Купил вот… А в той сетке у меня ещё рыбка, минтай.
СТАРУХА (обессиленно опускаясь на стул): И куда нам столько всего? Вчера я целый день желудочки эти куриные чистила. На что они мне? Я их не ем. Сегодня вот супу тебе наготовила, какой заказал. Ведь он испортится! Дава-ай, неприделанное ты дельце! (Забирает сумки и несёт в кухню).
СТАРИК (ей вслед): Ну, так я распрягаюсь? Больше не пойду сегодня.
СТАРУХА: А то сходи, не оголодать бы!! А это что? (Достаёт кочан). Ты же на днях капусту покупал, лежит ещё!
СТАРИК: А я надумал знаешь что? Посоли-ка ты ещё кастрюльку, уж очень я люблю квашеную капусту. Зимой всегда так хочется!
СТАРУХА (всплеснув руками): Господи! Он ещё одну зиму хочет жить?! А на что ты мне такой старый? Хоть бы жену колонул по заду для удовольствия.
СТАРИК: Что же мне делать, Маня, если я после операции давно не мужчина? Уж терпи меня такого, куда деваешься?.. Ты бы лучше чайник мне поставила.
СТАРУХА: Обедать сейчас будем, иди мой руки! (Себе) Никаких шуток не понимает, кобель старый. Нужны мне его ухаживания...(Старику) Это не про нас ли анекдот был?  Легли  муж с женой, а она и просит: «Вася, мне пить охота!» Он принёс воды. А она всё равно не спит.  «Вась, – говорит, – мне поесть бы!» Он ей кусочек подал. А она не отступается.  «Мне, – говорит, – мужика бы надо!»  Тут муж и осердился: «Да где ж я тебе его среди ночи возьму!» (Смеясь, ставит на огонь кастрюлю) Бабы жалуются – дома была бы, давно бы спала бы. А ты где? А я замужем! (Кастрюле) Растакая мать-картошка, что ты долго не кипишь? За столом пируют гости, ты холодная стоишь!

С Ц Е Н А  7

Вбегает О л я.

ОЛЯ: Мам, а мам! (Находит её в ванной за стиркой) Споренья в корыте!
НАДЯ: Чего-о?
ОЛЯ: Споренья в корыте, так Мария Васильевна всегда говорит, когда ты стираешь. Забыла?
НАДЯ: Да нет, просто я радуюсь, что ты это запомнила.
ОЛЯ: А ты уж считала, что я совсем, да?
НАДЯ: Не совсем, но в деревне ты почти никого не слушала и не удивлялась словам.
ОЛЯ: Всему своё время. Я взрослею и меняюсь, к твоему сведению… Ладно, некогда мне. Скажи лучше, куда ты спрятала лыжи?
НАДЯ: Никуда, в кладовке они. А зачем тебе? Ведь всё растаяло уже.
ОЛЯ (из кладовой): Не всё и не везде! Мы с Колей за город собрались, можно?
НАДЯ: Что ты спрашиваешь, когда сама уже лыжи навострила?!
ОЛЯ: О-о, каламбурим?.. Ценю! А спрашиваю для приличия, чтобы соблюсти семейный этикет. Ты же у меня мировая мама и не будешь мешать свободному развитию детской личности.
НАДЯ: Попробуй вам теперь помешай! Беги, только через железную дорогу осторожно, пожалуйста!
ОЛЯ (от дверей): Угу!
НАДЯ: Поела бы!

Появляется с т а р у х а  из своей комнаты.

НАДЯ: Опять не поев убежала, что и делать!
СТАРУХА: А ты не кручинься. Мы вон какой голод переносили, а выжили, ничего. Бабушка маме нашей говорила – ты не корми ребят досыта, и так вырастут! А нам ведь немало надо было, пять ртов к одной миске садились. Зато уж солощие росли, не копались, ели всё, что подадут. Это богат не скоро будешь, а сыт – скоро.
НАДЯ: А вы всё прибираетесь?
СТАРУХА: И не говори! Третий день вожусь, и конца не видно. Кому дела на уповод, а мы враз провернём!.. Охота, чтобы на великий пост чистенько было.  Поститься с моим дедом не получится, дак хоть порядок навести. Я сегодня хотела встать пораньше, чтобы закончить, да Хотин не велел!
НАДЯ: Кто-кто?
СТАРУХА: Хотин, не слыхала? Лежи, говорит, поваляйся ещё, гляди, как бока-то болят да руки ноют… Спать ложиться – век не нажиться, а как утром вставать, так лучше умирать.
НАДЯ: А Анатолий Яковлевич опять по магазинам?
СТАРУХА (радостно): На дачу уехал, деревья белить… Там сегодня казначей должен быть. Хочет документы оформить.
НАДЯ: Ладно бы!
СТАРУХА: А я пойду заканчивать да пирогов напеку, порадую его. Пиро-пиро-пирожки, не защипаны рожки! (Брякает ведром с водой) Мыла – не устала, вымыла – не узнала…

Вечером  в с е  сидят в кухне, едят пироги.

ОЛЯ: Мария Васильевна, это просто объеденье, честное слово!
СТАРУХА: Вот и делай, Оля, забастовку, бей у матери горшки. Не варила бы картошку, а пекла бы пирожки!
НАДЯ: Где уж мне такие?! Не получится!
ОЛЯ: Она у нас вообще варить вкусно не умеет, ей бы только книжки читать. Вот если у меня будет муж, то я обязательно научусь и готовить, и печь.
НАДЯ: Похвальное желание. Скоро ли я отведаю твоего?
ОЛЯ: Не волнуйся, школу я постараюсь закончить без наследников, теперь учат, как об этом позаботиться.
НАДЯ: О-оля?!
ОЛЯ: Всё нормально, мамуля, кушай и не нарушай никому аппетита. И вообще – сейчас будет седьмая серия. Ты пойдёшь?
НАДЯ (убирая посуду): Приду.

О л я  уходит. Старики продолжают чаепитие.

СТАРУХА: Чего молчишь? Вкусные ли пироги?
СТАРИК: Спасибо, Маня, наелся, пойду полежу.
СТАРУХА: Что же о даче не говоришь? Застал ли казначея?
СТАРИК: Застал, Маня, застал.
СТАРУХА: И что же он?
СТАРИК: Да ничего. Давай, говорит, по-старому всё напишем, некогда мне долго заниматься, домой спешу.
СТАРУХА: А ты?
СТАРИК (помешкав): А я говорю…давай на внука домик оформим. Нам, старикам, всё равно помирать, а молодым жить…
СТАРУХА (машинально): Правда, Анатолий… Много в тебе клопов, да не все шевелятся… Нам помирать… На какого же внука?
СТАРИК: На моего внука, на Михаила.
СТАРУХА (задумавшись): Уж не за этим ли он приходил к тебе на днях? То-то я удивилась… целый год не бывал и вдруг забегал! Неладно что-то, думаю… Дак ты на Михаила дачу подписал?
СТАРИК:  На него, на кого же ещё, Маня?
СТАРУХА: А ты забыл, чей внук помогал нам копать и пропалывать? Не мой ли?
СТАРИК: То дело прошлое, Маня.
СТАРУХА: А кто тебя из больницы на себе приволок пятнадцать лет назад? Дочка твоя или я? Или это тоже дело прошлое?

Н а д я  незаметно уходит к себе, оставив дверь комнаты приоткрытой. Старуха поднимается со стула, гневно тряся руками.

СТАРУХА: У-у, колдун проклятый! У-у, сатана! Навязался на мою голову! Петлю на себя надела!
СТАРИК: Зачем ты со мной так некрасиво разговариваешь, Маня? Не с ума ли ты сошла? Давай лучше пироги кушать.
СТАРУХА: Чтоб ты подавился моими пирогами! Да чтобы я ещё тебе что-нибудь приготовила!! Чтобы я выстирала за тобой какую тряпку!!
СТАРИК: Я, Маня, этого не боюсь, ты знаешь. Я ведь за отцом своим сам стирал. У него всё бельё в навозе было, когда он помирал.
СТАРУХА: Вот своё бельё и носи теперь до дочки, пусть стирает!
СТАРИК: У меня машина стиральная есть, я сам выстираю.
СТАРУХА: Вот и стирай. Твоя машина, а мой телевизор и холодильник. Вот и хорошо!
СТАРИК: Хорошо, Маня. Я пойду прилягу лучше.
СТАРУХА (тянется к его волосам): Я тебе сейчас прилягу, врун ты проклятый! (Надя  осторожно прикрывает свою дверь) Из воды сухим вылезешь! Колдун! Сатана! Сколько лет не помогали, только ездили за ягодами, а теперь тут как тут, на готовенькое! Ну, уж нет! Ничего у вас не выйдет!

С т а р и к  скрывается в комнате. С т а р у х а, опустив голову на стол, плачет.

СТАРУХА: Попьянее бы напиться, поскорее бы топор… (Поворачивается к иконке) Пресвятая Дева Мария! Заступись за меня, грешную, утоли моя печали, не допусти до греха, молю тебя слёзно…

С Ц Е Н А  8

Новый день. С т а р и к пьёт чай.  С т а р у ха выходит со своим чайником, ставит его на огонь.

СТАРИК: У меня горячий чай, Маня, наливай!
СТАРУХА: Спасибо, у меня свой поспеет.
СТАРИК: Некогда, Маня, скоро автобус, на дачу надо ехать. Смотри, ведь у людей уже всё посажено.
СТАРУХА: А моё какое дело? Дача не моя, Мишкина, вот пусть он и заботится.
СТАРИК: Дача твоя, Маня, как мне доказать тебе это?
СТАРУХА: Прежде не врал бы, может, я бы тебе и поверила, а теперь… Документ принесёшь, где написано, что дача моя, – поеду, а пока не принесёшь, ногой туда не ступлю. Это моё последнее слово!

С т а р и к молча одевается и уходит. Выходит  Н а д я.

НАДЯ: Всё ругаетесь?
СТАРУХА: Ой, Надежда Петровна, уж вы простите нас, только нет у меня больше терпения! Говорили мне соседи по даче – не торопись, Маня, за Анатолия Яковлевича, нехороший он человек! Он на тебе женится, чтобы ты у него на даче работала, а потом он сделает какую-нибудь подлость… Вот он и сделал.
НАДЯ: Но вы уж не убивайтесь так. В конце концов, не в даче счастье!
СТАРУХА: Как же не в даче, как не в даче, когда я столько в неё вложила?  И всё это отдать? А они и ту дачу продали, и эту продадут, он ведь сам ничего не сможет там работать. Он в первый же день в борозду завалится! Он и так-то всё падал, а я поднимала, он качнётся, а я плечо подставлю. А они разве будут ходить за ним следом? Так что как хотят… Перепишет на меня дачу, значит, помрёт у меня на руках, а не надумает, пусть как знает… Только легче слону пройти сквозь игольное ушко, чем богатому расстаться с богатством!
НАДЯ: Милый вы человек… Да как хоть мне помочь вам?
СТАРУХА: А чем мне поможешь? Ничем… (Молчит) А вот я знаю, чем, Надежда Петровна! Я тебе сейчас подиктую, а ты напиши-ка своей рукой письмо сыну евонному. Пусть они с сестрой разбираются. Неси бумагу с ручкой. (Надя приносит)Вот и хорошо, а то мне одной грамотно не суметь… (Диктует) Здравствуйте, Серёжа! Извините меня за нескромную записку. У нас с отцом получается неприятное разногласие. Сколько я положила трудов на даче, переносила земли, поребрики перевезла, из подвала выволакивала, осенью жёрдочек из лесу наносила, две машины песку купили, всё разнесла по грядам, всё перекопала одна, надорвалась вся. А теперь дед заявил, что дача Мишкина. Если Ирина возьмёт дачу себе, то пусть забирает и отца. Я его выгоню. И почему она не приходила, когда отец был в тяжёлом состоянии после операции? А теперь забегала! И на даче тоже не бывала, а половину урожая отдавали им. Если я подам в суд, все соседи подпишутся, что на даче работала я. Вот потому и пишу вам, может, вы разберётесь в наших глупых делах. Может, приедете или напишете. С уважением к вам Мария Васильевна. (Вздыхает устало) Я знаю, он этого и добивался, чтобы я сама от дачи отступилась. Только меня голыми руками не возьмёшь! Они думают, что грамотные – они умные, а неграмотные – дураки. А у нас ведь душа такая же вставлена, как у них… Дачу забираете? Забирайте и деда!
НАДЯ (запечатывая письмо): Я думаю, они всё-таки спохватятся и всё перепишут.
СТАРУХА (погасше): А хоть  бы и переписали… У меня теперь такое внутри сделалось, что ничего уже не хочется. Я ведь так стремилась к даче, так стремилась! А теперь только отойти бы от всего живого и перейти к мёртвому… Я так стремилась, а меня оборвали, как с гвоздя. Как с гвоздя…

Старуха прислоняется к стене в кухне. Надя подходит к ней в порыве сочувствия. Старуха отстраняется.

СТАРУХА: Ступай, ступай, Надя… Что тебе моё горе? Я уже два раза петлю делала, да всё помеха… Не судьба, видать.

Старуха остаётся сидеть на табурете истуканом.

С Ц Е Н А  9

О л я  в своей комнате. На полную громкость включен магнитофон. Она пробует что-то изображать под музыку.  С т а р и к и  в своей комнате лежат каждый на своей кровати. Дед похрапывает, старуха ворочается с боку на бок.

СТАРУХА: Вот чёрт старый, никто ему не мешает, сопит себе! (Она встаёт, начинает рыться на этажерке, приоткрывая книги. Старик поворачивается, и она прекращает это занятие) Да что хоть это такое?! Шумит, как одна в квартире! И мать не даёт укорот девке! То ключи потеряла, то гостей водить начала. Ладно я терпеливая, но и у меня нервы не железные! (Выходит и стучит в соседские двери. Оля не слышит. Тогда старуха кричит в притвор) Оля! Оля!! Прекрати шуметь! Дай старым людям отдохнуть! (Музыка приглушается. Старуха снова ложится)
ОЛЯ (встав для самой себя в позу у зеркала): Ох, уж эти соседи! Достали! До них жил божий одуванчик, не стукни, не брякни, и эти не лучше. А у молодых будто и прав никаких нет. Что ж нам, вместе с вами (кричит это возле своих дверей, словно старухе) ложиться теперь и дожидаться смерти?.. А тоже тихой сапой подъезжала – Оленька, Оленька… (Она сердито выключает магнитофон, переодевается) Да и этот хрыч, носится со своим Горбачёвым, будто ещё сто лет жить собирается и всё вокруг делается для него. А у самого уже ум за разум… Здравствуйте, говорит, Раиса Максимовна! (Передразнивает его и заливается смехом) Это матери-то моей!!

О л я  уходит, громко хлопнув дверью.  С т а р у х а, выглянув ей вслед, покачивает головой. Выходит из комнаты  с т а р и к, садится у дверей, начинает натягивать ботинки.

СТАРУХА: Ты куда?
СТАРИК: Схожу-ка я, Маня, в баню. Просит тело попариться.
СТАРУХА: Тебе же врач запретил, сказал, это только до случая!
СТАРИК: Вся наша жизнь до случая, Маня.
СТАРУХА (сдёргивая с его ноги ботинок): И не выдумывай! Давай собирай бельё и иди в ванну. Так и быть, вымою я тебя, раз жена я тебе законная.
СТАРИК: Спасибо, я сам, Маня…
СТАРУХА: Не спасибкай, рано ещё…

Они уходят в ванную, запираются. Начинает шуметь вода. В это время незамеченной в квартиру заходит  Н а д я. Она раздевается и включает в комнате телевизор. Там идёт сериал. Погружённая в происходящее, Надя автоматически жуёт какой-то кусок. И вдруг начинает слышать посторонние звуки. Затем выходит из комнаты и подходит к дверям ванной. За ними стук, бряк, стон.

СТАРИК: Ох, Маня, я же задохнуся, Маня!
СТАРУХА: А и задохнись, задохнись, хоть освободишь меня!!
СТАРИК: О-о-о, не надо, Маня, о-ох, ох…

Надя мечется перед дверью. На какое-то  время становится тихо, она уходит к себе. Снова раздаются стуки, громкие голоса. Надя подлетает к ванной.

СТАРИК: Ты что же, Маня, убить меня хочешь? О-ой, Ма-аня!!
СТАРУХА: Не-ет, это я мою тебя, мою!!
СТАРИК: Надежда… Надежда Петровна-а!
СТАРУХА: Нет её дома, зря кричишь!
СТАРИК: Надежда Пе…

Надя не выдерживает и стучит в дверь.

НАДЯ: Мария Васильевна! Он там не упал? Вам помочь?

Старуха отвечает ответным недовольным стуком.

СТАРИК: Что же ты со мной делаешь, Маня? Или ты с ума сошла?
СТАРУХА (нарочито громко): Это я тебя мою и закаляю, закаляю. Знаешь, как в бане холодной водичкой поливаются?

Вернувшись к себе, Н а д я утыкается в подушку на диване. С т а р и к пробирается на свою кровать, ложится. С т а р у х а, быстро одевшись, уходит на улицу. Приходит О л я.

ОЛЯ: Что это с вами? Бабка на меня зверем глянула на лестнице, ты тут  распласталась. На меня, что ли, опять нажаловались?
НАДЯ: Всё нормально, делай уроки.
ОЛЯ: Как знаете…

Н а д я выходит в кухню, брякает посудой, переставляя её с места на место. С т а р у х а  возвращается с батоном в руке, кладёт его в хлебницу.

СТАРУХА (подобострастно): Испугалась ты нашего мытья?
НАДЯ: Думала, упал он опять…
СТАРУХА: Это я его окатить хотела, а он взбесился чего-то… Нарочно сказала, что вас нет, чтобы не орал, а он всё равно. Решил, что я его погубить надумала!
НАДЯ (сдержанно): Бывает… Лежит?
СТАРУХА: Лежи-ит… Весь в синяках. Говорила, не езди на дачу, а он поехал и там опять завалился, весь избился, смотреть страшно. (Надя молча чистит картошку) Напугал он меня, даже корвалол пила. Так сердце  и дрыгает… Умру я, наверно, скоро. Сегодня снилось, что бараки делают. Из нового тёса. Я и думаю – это Горбачёв всем по квартире обещал… (Достаёт из холодильника бутылку) Принесла вот старому кефиру, пойду напою.

Надя тупо садится на табурет, протирает лицо руками. Старуха возвращается.

СТАРУХА: Уснул, скорый какой. А я проворочаюсь ещё… (Помолчав) Я что хотела вам сказать, Надежда Петровна… Вы у меня десятку занимали, так вы не отдавайте, ладно? И день рождения у вас скоро,  да и помогаете вы мне с ним. Сколько ещё придётся к вам обращаться… Пусть у вас остаются эти деньги, ладно?

Надя долго молча глядит на неё и кивает.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

С Ц Е Н А 10

В комнате стариков с т а р у х а  и  Н а д я.

СТАРУХА (бессмысленно суетясь): Господи… Да как же это?.. Жила-жила, и вдруг…
НАДЯ: Ничего страшного, Мария Васильевна, аппендицит это быстро и просто, не бойтесь. Давайте в пакет полотенце, тапочки, документы, и я провожу вас до машины, а то ждут.
СТАРУХА: Не-ет, ступайте к себе, а я без провожатых. Если это смерть за мной пришла, то я хочу встретить её прямо. (Выпрямляется по-солдатски и разговаривает с невидимым) Ну, вот она я – отыскала?!
НАДЯ (кидаясь к ней): Да полно вам, Мария Васильевна, всё будет хорошо!
СТАРУХА (слегка отодвигая её): Одному Богу известно, вернусь ли, нет ли…Грехов у меня накопился целый воз. (Обернувшись к иконе, крестится, кланяется, потом склоняется в поклоне перед Надей) И вы меня простите, Надежда Петровна, если что было не так, простите старую и не держите обиды…
НАДЯ (снова кидаясь к ней): Мария Васильевна!

Старуха опять выдвигает вперёд руку, не допуская её до себя, и семенит с пакетом к дверям.

ЗАТЕМНЕНИЕ.

В кухне сидит  с т а р и к, барабанит пальцами по пустому столу. Рядом газеты. Он берёт одну, начинает вслух читать, но тут же прекращает. Наливает чайник, ставит на газ, опять садится.
Входит  Н а д я. Старик шаркает ногами ей навстречу и заглядывает в глаза.

СТАРИК: Ну, как там моя Васильевна? Идёт на поправку?
НАДЯ: Идёт, идёт, не переживайте, на той неделе выпишут.
СТАРИК: Хотел бы и я сходить к ней, да ноги меня подводить стали, не доковыляю. За хлебом вот не знаю, как выбраться…
НАДЯ: Я же сказала, не переживайте, принесёт вам Оля хлеба, и другое, что надо, принесёт.
СТАРИК: Я вам тогда подам свои талоны. (Достаёт их из шкафчика) Только мне, пожалуйста, простой колбасы не надо, лучше ветчинки… А водку эту проклятущую я для дочери беру, за этим я сам сброжу. Я научился за этим зельем без очереди пробиваться. Хотите и вас научу?
НАДЯ: Спасибо, но я водочные талоны отдаю знакомым.
СТАРИК: И напрасно, скажу я вам, лучше бы продавали, тогда и занимать на жизнь не приходилось бы. А то я заметил, что у вас очень неустойчивое материальное положение. Алиментов вы не получаете?
НАДЯ: Простите, но я очень, очень устала…

Н а д я  уходит к себе, ложится.  Вскоре прибегает  О л я, чмокает мать и показывает рукою «пять». Переодевшись, выходит в кухню.

СТАРИК: Как успехи, Оля? Контрольные за год дело ответственное.

Пританцовывая у плиты, девочка показывает пятерню, наливает себе обед, ест.

СТАРИК: Я вам должен доложить, Оля,  что наше общество недооценивает роль литературы в семейной жизни. Взять хотя бы «Капитанскую дочку» или роман Чернышевского «Что делать?». Это же философские произведения. Вот мы и вздорили с женою из-за них. Наша дочь принесла по ним тройки. А при ребятах нельзя супругам ссориться, это великий грех. И вот мы его много лет совершали…Н-да… Зато уж тёща у меня была золотой человек…
ОЛЯ: Вы уже говорили об этом, Анатолий Яковлевич, три раза!
СТАРИК: Говорил?.. Может быть… А ещё я расскажу вам, в чём состоял мой вклад в нашу победу в Великой Отечественной войне.

Оля, сбегав в комнату, приносит магнитофон и под тихую музыку ест дальше. Старик, проследив за её действиями, продолжает разговор.

СТАРИК: Взяли меня в железнодорожные войска. Вам же известно, что я закончил ЛИИЖТ, а высшее образование прежде ценилось, не как теперь. Возили мы хлеб и уголь в Ленинград, до станции Войбокало и Жихарево. Вшей набрались до одурения!.. А потом я преподавал в школе машинистов, учил уму-разуму малолеток. Очень, скажу я вам, безграмотная была публика, лодыри. Через месяц я уже видел, кто чего стоит, и прямо говорил: вот этого я могу научить, а этого нет. Приезжали ведь и с поддельными документами!.. Да-а. Не было у меня в войну никаких ранений, зато потом перенёс я целых восемь операций. И давно был бы уже на том свете, если бы не споткнулся о Васильевну… Спасибо ей!               
ОЛЯ (делая музыку тише): Что Васильевна? Как она? Ходила к ней мама?
СТАРИК: Придёт скоро моя старуха, опять будем вместе чай пить. А то у меня у одного не пьётся…Честно сказать, я соскучился по её пирогам. Она на меня отчаянно обиделась и перестала их печь. И питаться решила на особицу. Не хочу, говорит, тебя ублажать, лучше кружево плести стану и сдавать, хоть на хлеб себе заработаю. Ну, что тут станешь делать? Куда деваешься? (Оля моет тарелку, вытирает со стола и исчезает у себя. Старик, проводив её взглядом, повторяет). Куда деваешься?

С Ц Е Н А  11

С т а р у х а  в своей комнате сидит у окна за пяльцами. Брякают коклюшки.  Д е д  читает вслух газету.  О л я стоит, прислонившись ухом к их двери. Затем отскакивает и подсаживается в кухне к матери за стол, ест.

ОЛЯ: Какая музыка-а… Легла бы и слушала, как соловьёв!.. А тот  хрыч – бу-бу-бу да бу-бу-бу!
НАДЯ: И когда я научу тебя относиться к людям с уважением, а? Пожалуйста, оставляй всем право на ошибки, на недостатки, на заблуждения!
ОЛЯ: Ма-а, давай без нотаций! Я знаю, что ты у меня учёная женщина и усвоила всю мудрость веков. Но почему мне так скучно от этой твоей правильности, а? По ней получается, что я должна улыбаться тому, кто мне неприятен. Но это же ещё хуже, чем открыто выражать свои чувства…Может, ты скажешь, что и она его любит и понимает?!
НАДЯ: Кто? Мария Васильевна? Конечно, понимает. И по-своему любит, наверно… Как можно и нужно любить всякого человека. Любить, как самого себя.
ОЛЯ: Библия, глава такая-то, стих такой-то!.. Слышали мы! Но никто, никто вокруг не исполняет этого, разве не видно? Но ты уткнулась в свои книжки и по ним судишь о жизни, а она совсем не такая, как тебе хочется. Поэтому тебя и надувают все, кто может.
НАЛЯ: О-оля, что это за слова? И кто меня надувает?
ОЛЯ: Да хоть папаша мой эфемерный… (Ждёт реакции матери, но её не следует) Или этот твой, как его… Думаешь, он кинет к твоим ногам миллион алых роз? Поматросит и бросит, как все!
НАДЯ: Оля!!
ОЛЯ: Всё, мать, отступаю и испаряюсь! Меня в шесть ждёт Коля. Так что можешь располагать собою и комнатой.
НАДЯ: Оля!!

Оля выбегает за дверь. Старик, на протяжении всего этого времени что-то писавший на листке, выносит его вместе с конвертом и протягивает Наде.

СТАРИК: Надежда Петровна, я прослышал, что уважаемый товарищ Купцов болен воспалением лёгких, и написал ему письмо. Вот послушайте, пожалуйста! (Усаживается на стул) Товарищ Купцов! В прежние времена воспаление лёгких лечили рыбьим жиром. Эффективней этого лекарства нет. Если вам не удастся достать настоящего рыбьего жира, трескового, то можно пользоваться китовым рыбьим жиром, он темнее трескового. Китовый жир можно достать на куриной ферме, ведь цыплят лечат рыбьим жиром. Желаю выздоровления. И подпись… Ну, как?
НАДЯ: Нормально. И что с этим делать?
СТАРУХА (появившись в дверях): Что нормально, что нормально?! Опять руки зачесались?
СТАРИК: А что я плохого написал, Маня? Я советую нашему секретарю обкома, как ему подлечиться, чтобы он мог плодотворно править нашей областью.
СТАРУХА: Нуждается он в твоих советах! И поедет он на куриную ферму жир искать! Он у них в начальственном магазине не переводится, жир твой!
СТАРИК: Ну, и славно, и чего ты, Маня, гневаешься? Надежда Петровна пойдёт завтра на работу мимо обкома и передаст моё письмо, правда? (Надя кивает и забирает конверт) И мне не очень симпатично, Маня, что ты в ответственный момент перестройки стоишь в стороне и никак не пытаешься помочь общему делу.
СТАРУХА: Тьфу на тебя, старый! Совсем из ума выжил. (Она подталкивает старика в комнату, затем выносит оттуда пяльцы в кухню) Надежда Петровна, вы не против, если я здесь поплету? Тут посветлее.
НАДЯ: Ради Бога, и мне веселее будет под вашу музыку. (Она раскладывает по столу бумаги, что-то пишет, изредка поглядывая на соседку. Та плетёт, перетыкая булавки)
СТАРУХА: А если и языком я маленько побрякаю, не помешаю?... Я ведь такая смешная стала – сижу и говорю сама с собой! Особенно если расстроенная. Вот не могу про себя думать, обязательно надо вслух говорить! (Смеётся) Обязательно какую-нибудь тайну разболтаю!
НАДЯ: Мария Васильевна, да я вас целые дни готова слушать. Вы так рассказываете, что передо мной живые картины встают… Были бы мои родители живы, и они что-нибудь повспоминали бы, а так я вроде как и не деревенская вовсе, прошлой жизни не знаю, своё детство не помню. Как без роду, без племени…
СТАРУХА: Ну, дак слушай… Я ведь плохого ничего не скажу…И увидим, дак не скажем, а и скажем, дак наврём!... Я ведь тоже ой как по деревне тоскую! Так и купила бы себе там домик и жила бы до самой моей смерти…У нас свой-то дом нехороший был. Двор-то отец сам строил, я его любила, а дом неуютный, непутёвый, худой нам выстроили дом. На улице дождь, и у нас дождь! Корыта ставили… Всё мечтали новый срубить. У отца был целый сундучок денег, керенки звались. На строительство берёг, ни соли, ни хлеба лишний раз купить не позволял. А они и пропали, денежки, сменились! Вот отец тогда заболел и слёг, и не встал уже. Мы без него потом строились, всё у нас и ушло с этим строительством. И скотина, и добро всякое, всё за бесценок отдали. А керенками потом горницу оклеили… Я еще до Анатолия, до дачи евонной, хотела себе у нас в деревне домик купить. Пришла в правление, а мне и говорят – не надо нам дачников, и так хватает! Паня, говорю, да не я ли… А она и отвечает: и мы горя хлебнули, вот и всё… (Вдруг запевает) Ямщик, не гони лошадей,  мне некуда больше спешить, мне некого больше любить… Вот была бы цель, и шёл бы вперёд, и шёл бы, шёл… А так… всё с годами уходит. И зачем мне теперь дом в деревне? Ничего мне не надо, кроме двух квадратных метров на Пошехонке…
НАДЯ: Мария Васильевна, мы уговорились о жизни говорить, а вы…
СТАРУХА: Прошу прощения и слушаюсь, товарищ командир!.. А жизнь такая, что спится мне теперь долго. Старику вставать готовить не надо, вот и я полёживаю, и корю себя: что же я сплю? Разве мама дала бы нам в детстве до этого времени лежать? Живо подняла бы кружево плести. Вот я теперь плету и вспоминаю… Ты вот девку всё ругаешь, что она дома не сидит. А мы ведь тоже не сиживали. По своим возрастам собирались в избах на беседы. Барышни отдельно, подростки отдельно, школьники отдельно. Кто замуж выйдет, из подростков переходит к старшим. И говорили: она гулять уже со старшими пошла! А уж бабы, те помимо нас. Никто дома не сидел – дома надо было керосин жегчи, вот все на люди и стремились, да и веселее там. И попоёшь, и попляшешь, и поплетёшь. И сдавали потом по коробу кружев за день. А как стало плохо с керосином, нам через кружевную мастерскую справку давали на керосин: они, мол, плетут, им надо!.. Вот мама и подымала, едва рассветёт. И так хорошо по утрам плелось! А потом и в колхоз на работу  побежишь. А как сумерки, наготовишь коклюшки на вечер, и на беседу… Хочешь, выдавали за работу деньгами, нет – квитанцию, и по ней в магазине брали товар. Мы только на кружево и жили. Ведь пятеро без отца остались…Ой, какие трудные годы прожили!
НАДЯ: А как вы в город-то попали?
СТАРУХА: Муж решил поехать счастья искать  и меня взял с сыном. Говорили ему: оставь жену, а он – нет. А тут и война… Ухаживала я за ранеными, дали мне от больницы комнатку в сорок четвёртом. И сколько я всего в городе потеряла! И нервов, и здоровья на льнокомбинате, пока за станками смотрела, смазывала на сквозняках… И вот что я вам скажу: живите в городе, но и от деревни не отставайте! Она кормилица наша, без неё мы все пропадём.
НАДЯ: Уже пропадаем! Прилавки пустые, это кому бы сказать раньше!
СТАРУХА: А я тебе сообщу, что  от старух в церкви слыхала. Говорят, будет ещё хуже, хлеб будет по тысяче рублей!
НАДЯ: Что хоть? С двадцати-то копеек?!
СТАРУХА: И мне не верится. Но старые говорят, а молодые пусть разумеют…
НАДЯ: Ну, тогда правда назад в деревню подаваться, свой хлеб растить. Может, ещё за какого фермера успею замуж выскочить.
СТАРУХА: А этот чего, нынешний-то? Не по мысли?
НАДЯ: Честно? И да, и нет. Может, я бы и подумала, да он между двух огней мечется, никак не выберет, где теплее. Девка моя и то поняла это.
СТАРУХА: Да, она у тебя развитая девица, не по годам. Или все они теперь такие?
НАДЯ: Такие, такие… Иной раз не знаешь на уроке, как и выпутаться из разговора – в такое втянут!... (Прислушивается) Не она ли идёт? Тсс!

Заходит  О л я. Мать показывает ей: молчи! Та тихо присаживается рядом.

СТАРУХА: Как мы жили, ровно хуже и некуда. И в колхозе надо было, и в лесу, везде поспеть, а мы велики ли? От двора один должен был бесплатно в лес ходить. А кому, если я старшая? Не мама же малых деток бросит! Вот я пойло колхозным коровам наведу… Они у нас по домам стояли на откорме, трудодни нам за это ставили – только что проку от палочек?.. Вот я напою их, и в лес. А какие мы работники на одной картошке? Наелся, лёг спать, проснулся, картошка опять! Вот и бежали, кто посмелее, домой, только в стороны шарахались по дороге – облавы боялись… Где лапти были в моде, а у нас валенки. Дак донашивали их до того, что назад в портянках идёшь. Идёшь да поёшь: суши, матушка, сухарики, укладывай в мешок, будем ёлочки зелёные рубить под корешок… Спешили домой, а там не лучше. Коров, у кого были, за недоимки у всех забрали в колхоз, а детки как хошь. У нас лошадь была двухлетка, и ту забрали, в лес отправили, чтобы план дать. Да так и сгубили там… Всё колхозное – не наше, всё чужое – не моё… Мы по глупости ещё подружке завидовали – хорошо ей, у неё мать померла,  её теперь в лес не погонят! Дуры были… Выматывались, а зачем? Вот потом у всех выпадение матки и сделалось – вот как легко было!

Выглянул из своих дверей старик, поглядел тупо на сидящих, встряхнул головой и вернулся на кровать. Старуха, заметив его, помолчала и продолжила рассказ.

СТАРУХА: А ему чего? Он ничего в руках держать не умеет, кроме газет. Он этой жизни не видел, по-евонному, дак всё хорошо сделано было. Кто был никем, тот станет всем! Вот и наставили наверх таких, что всё разворовали да нарушили. Помню, Гаврилов был у нас в сельсовете. А тогда получали на колхоз и ситец, и пальто, и другое барахло, и на правлении распределяли, кому что, а потом на общем собрании на улице кидали. Вот и кричат, помню: это Насте, лови! Ну, ладно, Насте дак Насте, она жена его, у неё, как у всех, несколько деток. А это Софье, кричат. Тут мы и вскинулись. Почему в прошлый раз ей и опять ей? У неё пятеро детей, отвечают. Ага, думаем, и у нас не меньше, но она полюбовница гавриловская, вот её детки и будут одеты, а наши голые ходи! И управы не найдёшь. Вот так-то… А как раскулачивать начали, дак вой стоял над деревней. Бабы высланных кулаков только тем и спаслись, что лесом да болотом, друг с дружкой за руку, да с палочками шли да шли и дошли наугад до Вологды. Никто за ними не следил, иди, куда хочешь, всё равно пропадёшь. А они не пропали, вернулись потом в деревню и говорят: мы ушли-уехали только в том, что на себе, всё вам оставили в колхозе. Что ж у вас землица-то зарастает? Мы, говорят, детей выучили, они теперь государством правят, а вы всё по миру ходите…
НАДЯ: Куда и придём…
СТАРУХА: На Кудыкину гору, куда ещё! (Собирает пяльцы)
НАДЯ (Оле): Есть будешь?
ОЛЯ: Да погоди ты… Секи момент. Вот где история! Живая, в лицах и картинках! Это вам не наш шпендрик с учебниками застойных времён. Что ни спроси, у него на всё два ответа, и нашим, и вашим, а своего ничего!
НАДЯ: Во-первых, не шпендрик, а Сергей Данилыч, во-вторых, он ещё достаточно молод, и нет у него за спиной того опыта, что у старых людей.
ОЛЯ: Зачем же тогда лезть преподавать историю?! Вёл бы общественно-полезный труд или ещё что. Тут наши судьбы решаются, с кем мы будем и против кого, а он мямлит. Боится сказать правду?
СТАРУХА: С наше, Оля, поживёшь, тоже бояться будешь. Сколько раз на нашем веку жизнь переделывали, сколачивали, а она всё рассыпается и рассыпается… Вот и теперь – долго ли настоит, никто не знает.

Старуха уходит к себе, Оля остаётся сидеть, положив голову на стол и глядя перед собой.

С Ц Е Н А  12

С т а р и к  возле ванной сортирует по кучкам своё бельё.

СТАРУХА (выходя из комнаты): Что ты тут опять трясёшь? Ты же не один живёшь, Анатолий! Вон соседи идут, опять мне из-за тебя ругаться?

Входит  О л я  с лыжами в руках, стряхивает с шапочки снег.

СТАРИК (Оле): Вы меня простите, что я тут немножко тряпки свои разложил… Старуха моя, вот беда, отказалась за мной ухаживать, и я теперь ношу свою грязь в прачечную. Между прочим, там очень неплохо стирают. Но так, как она, никто за моим бельём не ухаживал.
СТАРУХА: Да и за тобой тоже!
СТАРИК (Оле): Я вот вам что ещё хотел сообщить. У себя в кладовке в подвале я недавно обнаружил  бамбуковые лыжные палки. Они не чета вашим алюминиевым, и я мог бы вам их продать, если пожелаете.
СТАРУХА: Анато-олий! Что ты мелешь ерунду? Кто купит твои старые палки? Иди давай к себе, соберу я твоё бельё.

Старик уходит, Оля тоже. Старуха увязывает узел, затем выносит пяльцы, садится в кухне плести и разговаривает сама с собой.

СТАРУХА: Ох, кружева, кружева… Все-то вы мне жилочки повытянули! Как мои рученьки ночью болят, никто не знает. А почто бы мне и убиваться? Денег мне лишних не надо, нарядов тоже, хватило бы на жизнь и пенсии. Но как отступишься от работы? Этот чёрт старый опять привяжется: давай вместе вести хозяйство! А не буду! Ни за что не буду!.. Бачок вчера притащил новый. Куда, говорю. Под песок, отвечает, вдруг летом не будет, а я варенья хочу варить. Да сколько ж тебе варенья надо? Один бак с песком уже стоит под кроватью! Я вот комиссию приведу, чтобы тебя разоблачить, кулака!.. Бахвалится, что не дружил с партийными… Да кто ж тебя взял бы к ним, кулацкое отродье? (Разминает пальчики) Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Мы немного отдохнём и опять… (Продолжает плести) Это сколько же я лет за пяльцами? С пяти годов плести начала… С восьми уже нянчиться отправили… А замуж вышла, стирку понесли, некогда было спину разогнуть. За десять тогдашних рубликов целый день убивалась!.. Это ладно, когда взрослая, сына надо было поднимать. А в девчонках? Сама ещё без ума, а с малыми занималась. У няньки синяков больше было, чем у дитя. Бывало, он в люльке посапывает, и я на окошке вздремну, чтобы не проворонить,  как скотину погонят. Другой раз и просплю, дак мне палкой под окном постукают: вставай, нянька!.. И всё равно всё голодом, всё голодом! Хлеб мать запирала, чтобы без неё не таскали. А как придёт, выложит каравай, мы все на него, как воробьи,  - и нет хлебушка! И молока нет…Ешьте, дети, тюрю, молока-то нет, последнюю коровушку забрали в сельсовет!.. Уж бессчастные, дак они и есть бессчастные. А я больше всех. Сильная была, все на мне и выезжали, всю работу, и мужскую, и бабью, я делала. Пока я хозяйство восстанавливала, продали корову, чтобы сестру замуж выдать. А я в замуж голая пошла. И там счастья не нашла. Муж с войны не вернулся, сын вырос – слова со мной не скажет, только обидки собирает, что его детей мало балую. А они меня? Разве навестят лишний раз? Никому не нужна стала. И руки болят, хоть в петлю полезай. И некуда мне голову приклонить, и не с кем поговорить…

Старуха тихонько плачет. О л я, вышедшая во время монолога и стоявшая неподвижно, подаёт голос.

ОЛЯ: Мария Васильевна, а со мной? Поговорите со мной!

Старуха утирается, улыбается. Оля садится рядом.

СТАРУХА: Погоди, я полакомлюсь лекарством, тогда голове легко будет, как будто у меня её и нету. (Выпивает воды) Ух, горько, ещё бы столько! 
ОЛЯ: Вот как у вас – при мне сразу шутить начинаете… А вам ведь невесело.
СТАРУХА: А с чего бы и весело быть, Оля? Каждый день новая болезнь. Я уж себя успокаиваю: скоро умру, значит. А когда оно ещё умрётся?
ОЛЯ: Вот и о смерти. Зачем столько говорить о ней? Мудрые люди писали, что её не надо бояться. Ведь пока мы есть, её нет, а когда она придёт, нас уже не станет, так ведь?!
СТАРУХА: Так-то оно так. В твои годы и я о ней не думала, а теперь жизнь прошла, уже не схватишься за неё. Знаешь, как поётся? Старики вы, старики, по-блатному, черти, нагулялись, насмеялись, дожидайтесь смерти! (Оля кладёт голову на скрещенные на столе руки и молчит) Мне ведь тоже было когда-то пятнадцать, а теперь семьдесят пять. Вот шестьдесят-то лишних откуда взялись, не знаешь? (Старуха посмеивается, но Оля не отзывается. Снова звенят коклюшки) Откуда и силы тогда брались? Недоедали, недосыпали, а как гармошка заиграет, так голову и вскинем. Мам, можно на часок? Ты ж почти не спала? Да ничего! В обед только и отдыхали, как в омут головой падали, пока лошадей кормят… А попробуй-ка не поплети вечером! Мама утром проверит – ты чего вчера не поработала? Сами себя содержали с детства, вот и надсадились.

В дверях показывается  с т а р и к.

СТАРИК: Маня, Маня! Иди скорей, бросай работу, опять Кашпировский выступает!
СТАРУХА: О-ой, я и забыла, заболталась! Нельзя мне пропускать сеанса!

Убегает. Оля пожимает плечами.

С Ц Е Н А  13

Ночь. С т а р у х а  в ночной рубашке выходит в кухню. Молится на угол, плачет. Потом трётся спиной, руками о косяк двери. Опять плачет, сев на стул. Выходит  Н а д я.

НАДЯ: Мария Васильевна, что случилось?!
СТАРУХА (плача навзрыд): Какая боль в жилах невыносимая, какая боль! И чего я мучаюсь, чего жду? Удавлюсь я лучше… удавлюсь!
НАДЯ (обнимая старуху, которая теперь не отстраняется): Что хоть вы говорите, Мария Васильевна, миленькая! Разве ж можно?
СТАРУХА (сердито высвобождаясь): Легко вам судить, у вас ничего не болит. А вы потерпели бы мои муки!
НАДЯ: Да я взяла бы их себе, кабы можно было, но как?.. Вы уж простите мне моё здоровье. Когда-то и мне, наверно, придётся страдать. Но теперь я думаю, что у кого-то и сильнее боли бывают, но люди терпят до конца, не накладывают на себя рук. Иначе  ведь т у д а  не примут!
СТАРУХА: На кладбище-то? Туда теперь всех принимают…
НАДЯ: Нет, в ы ш е…
СТАРУХА: А уж к Богу, это конечно… Да мне и не бывать там так и так, грешница я великая… Так что мне можно.
НАДЯ: Что можно?
СТАРУХА: В петлю, вот что!

Она демонстративно уходит к себе, падает на кровать и тихо плачет. Надя остаётся тупо стоять в кухне.

С Ц Е Н А  14

Утро,  Н а д я  и  О л я ещё в постелях.

ОЛЯ: Мам, а что там такое?
НАДЯ: Что? Где?
ОЛЯ: Там, в кухне. Грохот какой-то, крики…

Накинув халат, Надя выходит. В кухне старуха бьёт старика тапкой.

СТАРУХА: Ах, ты, колдун проклятый! Ах, ты, сатана! Ты почто ж мои пяльцы уронил, а? Ты нарочно их уронил! Нарочно мне все коклюшки спутал! Не выйдет у тебя ничего, не выйдет! И колдовство твоё не поможет! (Надя бросается разнимать дерущихся, держит старуху за руку. Та вырывается и продолжает колошматить старика) А в тумбочке моей ты почто рылся? Ты продукты мои хотел к своей дочке перетащить? А мыло куда ты увёз? Кто его покупал? Ты?
НАДЯ: Мария Васильевна, ну, пожалуйста, ну, успокойтесь! (Старуху трясёт. Надя накапывает в кашку лекарство, протягивает ей) Выпейте!
СТАРУХА (выбивая чашку из рук): Нечего меня отпаивать! И нечего соваться в чужие дела, ясно вам? Милые ссорятся, только тешатся. Вам про это не понять!.. У-у-у, злыдень! (Она снова кидается на старика, но тот молодецки уворачивается и дьявольски хохочет) Ах, ты, колдун, колдун проклятый!!

С т а р у х а  накидывает на себя пальто и, хлопнув дверью, уходит.

ОЛЯ (выходя): Ма-ам, она что, не того? И куда ты её в таком состоянии отпустила?
НАДЯ (махнув рукой): Пускай как хочет… А я больше (всхлипывает)… я больше ни во что вмешиваться не буду…
ОЛЯ (уводя её на диван): Вот так-то оно лучше, я давно тебе говорила… Ты ляг и поплачь, и всё пройдёт (гладит мать).
НАДЯ: Как пройдёт? Как пройдёт? Не умею я жить в ссоре, понимаешь ты это? Не умею ходить и молчать, глаза прятать, прислушиваться, ушли или не ушли соседи с кухни, чтобы выйти самой…
ОЛЯ: Нау-учишься…
НАДЯ: Нельзя этому научиться, это против всех заповедей! Я не хочу привыкать, не хочу стать равнодушной, как медики!
ОЛЯ: А они-то чем тебе не угодили?
НАДЯ: Да тем!..(Садится на диване и сморкается) Помнишь, Марии Васильевне делали операцию? Её трясло от страха так, что вставная челюсть у неё выскочила… Потом наркоз… Просыпается, а жевать-то и нечем. Где? Нету, говорят, потерялась…  Оказалось, выкинули в корзину для мусора, за ненадобностью!
ОЛЯ: А чем же она теперь ест?
НАДЯ: Новую заказывала. Бесплатно, правда. Дали ей справку из больницы… Но ведь это надо было – выкинуть, а? Чего, мол, небо коптит старуха?.. Они видят только тело, которое надо резать, а души для них не существует, нет…
ОЛЯ: Ты, мать, какая-то… совсем… Нельзя ведь жалеть и жалеть постоянно, с утра и до вечера вникать и вникать в чужую жизнь. Этого никакая психика не выдержит!
НАДЯ: А моя профессия как раз и зовёт к этому – любить и любить без конца, без устали, без отпусков…
ОЛЯ (иронично): И получается?
НАДЯ (утирая лицо): Не-а…

С Ц Е Н А  15

Н а д я  возвращается домой. Её радостно встречает  с т а р и к.

СТАРИК: А я вас поджидаю… Мне бы должок с вас получить, Надежда Петровна, а то не дожить мне месяц, никак не хватит.

Надя в замешательстве. На выручку спешит  с т а р у х а.

СТАРУХА: Доживё-ёшь! Как не дожить, с твоей-то пенсией?!
СТАРИК: Не доживу, Маня.
СТАРУХА: Доживё-ёшь… У тебя запасов во всех углах, как у хомяка.
НАДЯ: Что ж, неожиданно, но придётся у кого-то перезанять… До вечера подождёте, Анатолий Яковлевич?
СТАРУХА (заталкивая старика в комнату): Хорошо, хорошо! (Наде). Сколько вы ему должны?
НАДЯ: Тридцать. А зарплата через неделю. Знала бы, не стала бы у него и брать… Неужели и правда у него закончились деньги?
СТАРУХА: Полно-ка! Менять ему неохота  большую бумажку, на книжку тащить её думает, вот и просит мелких…Нате вот, я вам пока одолжу. (Достаёт из передника кошелёк) У меня на сапоги отложено, я обожду.
НАДЯ: Ну, что вы, зачем?
СТАРУХА: Бери, и всё! Не велел Господь тужить, велел займовать и жить!
НАДЯ: А мы разве не в ссоре уже?

Старуха молча уходит к себе.

С Ц Е Н А  16

Утро. В с е  потихоньку поднимаются в своих комнатах. Оля лёжа смотрит телевизор.

НАДЯ: Долго будешь валяться?
ОЛЯ: Но сегодня же выходной!
НАДЯ: А в город не пойдёшь? Сегодня масленицу жечь будут!
ОЛЯ: Что я, маленькая?.. Не знаю… Зайдут за мной, может, и пойду.
СТАРУХА (принаряженная, стучит к ним в дверь): Надежда Петровна, можно вас?
НАДЯ (выходя): Да, слушаю.
СТАРУХА: Олю тоже можно? Встала она?
Надя возвращается с Олей. Старуха вдруг низко им кланяется.
СТАРУХА: Простите меня, девушки, Надя и Оля, за все мои прегрешения, вольные и невольные, яко ведением и неведением…
НАДЯ: Что случилось, Мария Васильевна?
СТАРУХА: Пошла я к причастию. Собралась. Прощёное воскресенье сегодня.
НАДЯ: Ой, а я и забыла…
СТАРУХА: Пошла я.
НАДЯ (вслед ей): И вы нас – за всё-ё… (Озирается) Хоть блины последний раз напечь, что ли?
ОЛЯ: Почему последний?
НАДЯ: Потому что завтра начинается Великий пост, ни блинов, ни мяса, ничего такого нельзя будет.
ОЛЯ: И что, ты меня голодом морить станешь?
НАДЯ (шлёпая её по заду): Не стану, не бойся. Иди умывайся.

ЗАТЕМНЕНИЕ

Все, кроме старика, в кухне. Надя угощает блинами Марию Васильевну.

СТАРУХА: Благодарствую! Очень вкусно…Выходились – оладьи, не выходились – блины, значит… Я бы раньше и сама напекла, кабы старика кормить, а одной для себя и готовить не охота… Разве ещё один съесть, а? А то до сорока штук не понять, ладны ли… Вот мы так вот и живём: сами по миру не ходим и другим не подаём! Да? (Съедает ещё блин и кланяется) Не ел – не мог, а поел – ни рук, ни ног. (Откидывается на стуле к стене, стучит в неё) Э-эй, старик, иди пеки себе блины! Или праздника не признаёшь? Всё выгадываем? В одно место влезем, в другое выглядываем? (Старик что-то бубнит за стенкой) Ну, и ладно, и сердись. Губа толще, брюхо тоньше… Мой залёточка форсяк, навалился на косяк. Я сказала форсяку: не присохни к косяку! (Крестится, снова садится) Всё, садись, Манечка, на травку, Великий пост пришёл!
ОЛЯ: Мария Васильевна, неужели вы все посты соблюдаете?
СТАРУХА: Ой, милая, как хотела бы на старости… Да где было с моим стариком? Всё ему приготовь повкуснее, пожирнее… Вот и грешила сколько лет. А теперь одумалась, да поздно, Бог уже всё учёл…
ОЛЯ: Ну, хорошо, это вам, старым, а неужели и детям нужно мучиться, не есть?
СТАРУХА: А какое мученье? Помню, мы детьми-то были, тоже всё просили постом мяса. Но мать отругала, сказала, что поп уши отрежет тем, кто нарушает. Вот мы и боялись. Так и ели одну картошку с хлебом… Да весной босиком по проталинам… Зато видишь, какие здоровые вымахали? Никак помереть не можем!.. Ешь, коровушка, соломку, забывай отавушку. Обними, солдат, подушку, как свою сударушку… (Оле) Ты пойдёшь ли на гулянье?
НАДЯ: Жениха поджидает! (В ответ на Олины гримасы) Ладно уж, молчу, молчу.
СТАРУХА: А как у нас весело было в деревне на Масленицу! Каждый год катьбище устраивали. И столько саней наедет со всей округи, что тесно даже, не разъехаться.  Друг за дружкой, друг за дружкой… Оглянешься, а тебе в спину тычет морда следующего коня. И с песнями, с гармошкой, с криками… у-ух! Поставим коня отдохнуть, пока другие катаются… И порядок был, никто не хулиганил, слушались тех, кто богатый, они командовали. У кого не было лошадей, то у них и брали напрокат с санями. А за это уговаривались потом в жатву помочь в поле. Вот это и был наёмный труд, и никакого греха, как потом придумали. Хорошо мы жили прежде, дружно…Дружно… Вы уж меня ещё раз простите, если что не так.
НАДЯ: Что не так? Да всё так!
СТАРУХА: Я вот душой-то болею за человека, а сказать или приласкать не умею. Неласковая я уродилась. А вот теперь думаю иногда, как я была не права. Надо бы мне со свекровушкой быть поласковей. А я недолюбливала её. Сразу заприметила: как придёт кто, она угощает, подкладывает, ешь, мол, ешь досыта, а как уйдёт человек, она и скажет – сожрал-то сколько! Потом я и думала всегда, что она и про меня так же говорит. Кто я ей? Чужая ведь, кормить-то… А вот свёкор умница был и всё учил меня: ты не ругайся с матерью, это ведь до хорошего не доведёт, она ведь старая, её не переделаешь, ты лучше смолчи… Вот и училась я.
НАДЯ (Оле, подначивая):  Слушай вот, что старые-то люди говорят, да на ус мотай. А то замуж торопишься, а каково там, не ведаешь.
ОЛЯ: Это кто ещё из нас собирается, проверить надо!
НАДЯ (заслышав звонок в дверь): Вон идут за тобой!

О л я  одевается и уходит.

СТАРУХА (посмотрев ей вслед): Курицу не накормить, девицу не нарядить… Ой, как ведь хотелось в молодости наряжаться! Я пока в няньках была, мне много ткани надарили, а я всё в плохоньком бегала, берегла. Подрасту, мол, и сгодится. Наш подрост ко взрослым уже совсем подошёл… А тут сестру послали в город учиться, и все мои ткани пошли ей на платья! И потом у неё в общежитии их все украли…Ох, и плакала я, ох, и плакала… Так ведь и не простила сестре, до самой смерти. Болела уж она, я за ней ходила, она мне и говорит: ты возьми себе мои платья-то, мне они теперь к чему! А я и сказала: дорога ложка к обеду! Мне-то они почто теперь? Или ты не помнишь, как меня раздела? Помню, говорит. Вот и я помню, до сих пор помню, не могу забыть… Устала я что-то, пойду лягу.

Старик лежит. Старуха тоже укладывается.

СТАРИК: Чего молчишь?
СТАРУХА: А что говорить? Меж нами давно всё сказано. Если хочешь опять склонять меня к совместному хозяйству, то не рассчитывай, что я передумаю, не будет этого. А про дачу я вот что тебе скажу. Прощаю я тебя ради светлого дня! Хоть это ты труды мои, мои слёзы, мою гибель дочке своей отдал, я тебя прощаю великодушно. И если ты вперёд меня умрёшь, так и быть, я тебя в церкви отпою… Только мне всё равно первой помирать придётся…
СТАРИК: Нет, Маня, я первый соберусь. (Смеётся) Я в сауну схожу, и всё! И ты меня похорони по старому обычаю, хоть я и не верующий, но обычаи родительские уважаю.
СТАРУХА: А давай жребий бросим, кто первый!
СТАРИК: Давай уж лучше вместе умрём! Хоть на день, да насмешим народ!
СТАРУХА: Мы и так насмешили… Муж умрёт – женщина вдова, а жена умрёт – мужчина жених!
СТАРИК: Что, Маня? Не расслышал я.
СТАРУХА: Спи, жених!

С Ц Е Н А  17

День. С т а р у х а  и  Н а д я  протирают в кухне стены, мебель, окна.

СТАРУХА: Как хорошо ведь, когда вот так всё ладно. Что бы все бы люди вот так вот жили, а? Я ведь до сих пор ночью просыпаюсь в поту, как вспомню житьё в той квартире. Сколько раз я на рогах побывала у соседей, сколько проплакала!
НАДЯ: Мы же договорились не вспоминать это, Мария Васильевна! Помнить  нужно только хорошее. Вот этот вот день, например, как мы убирались, как наговорились досыта…Нам теперь этой чистоты на целый год хватит, а уж до Пасхи точно!
СТАРУХА: А какое сегодня число?
НАДЯ: Седьмое апреля, совсем немного осталось.
СТАРУХА (выпрямляясь и замирая): Седьмо-ое?.. Господи… да как же это я?! (Она бросает тряпку и слёзно молится) Да что же я за грешница такая, а? Прости же Ты меня, Господи, прости дуру старую! (Наде) Ведь Благовещенье сегодня, Благовещенье, а я уборку затеяла! И тебя ещё во грех ввела… Господи!
НАДЯ (растерянно): Но мы же не нарочно…

Выходит, шаркая ногами,  с т а р и к.

СТАРИК: Что ты забыла, Маня? Может, я подскажу?
СТАРУХА (замахиваясь): Иди отсюда, иди, не растаскивай грязь!
СТАРИК (уже от своих дверей):  Я не к тебе, Маня, у меня к Надежде Петровне был вопрос. Не знает ли она, как будут у нас праздновать тысячелетия Крещения Руси? Я переворошил все газеты и нигде не нашёл подробного плана. А это ведь большая религиозная дата, её наше правительство не должно обойти стороной.
СТАРУХА: Тебе-то что? Ты же не веруешь!
СТАРИК: Да, я атеист, но я за то, чтобы религия была, чтобы народ можно было хоть как-то призвать к порядку. Ведь Бог – это пугало для дураков и подлецов, поэтому он и нужен.
НАДЯ: По-моему, он для всех нужен.
СТАРУХА: Да что с ним спорить? Мы и так нагрешили, да ещё с ним теперь добавим.
СТАРИК: Ты напрасно считаешь, Маня, что я меньше тебя понимаю в религии. В своё время я целый год изучал Закон Божий, знал церковно-славянский, даже букварь запрятал за посудный шкаф. А один раз ходил с отцом молиться в Даниловский монастырь в Москве. И это произвело на меня сильное впечатление… Но есть у нашей религии сейчас большая беда. Она в том, что попы в основном плохо службу ведут, что они безграмотны и грешны не меньше своей паствы.
СТАРУХА: Нечего указывать на чужого Бога пальцем!!
СТАРИК (не реагируя): Вот один только отец Михаил, наш владыка, человек образованный и мудрый. Ведь он же четверть века отработал на производстве, был кандидатом технических наук. А потом вдруг решил посвятить себя религии. Вот его я уважаю и хотел бы поговорить с ним.
СТАРУХА: Вот и иди, иди, одевайся, ещё поспеешь!

Старик уходит к себе, опять садится за газеты.

НАДЯ: Пойдёт, что ли?
СТАРУХА: Да полно-ка! Сколько живём, он всё собирается!
НАДЯ: А как я бы сходила… Где-нибудь подальше от нашего города, чтобы не бояться, что меня кто-то узнает, доложит потом в школе, да будет потом коситься начальство, на партсобрание вызовут…
СТАРУХА: А вы разве партийная, Надежда Петровна?
НАДЯ: Да нет, что вы! Но всё равно ведь привяжутся.
СТАРУХА: А я вот что вам скажу. Конечно, я в этом мало понимаю, не шибко грамотная, но как по моему уму, дак надо бы всех этих партийных взять и сократить. Ну, что вот мой сын в партии числится? Что он в ней делает? Работает да работает себе на машине, и всё. Сам же говорит: не обязательно быть партийным, главное, быть человеком… Хотя чего я разволновалась? Мне-то чего переживать? Про меня муха не пропела. Моё дело грехи замаливать…
НАДЯ (убирая вёдра-тряпки): Да, сегодня мы с вами…

С Ц Е Н А  18

День. Женщины, трое, хлопочут вокруг стола. На нём кулич, яйца, много тарелок и бутылка.

СТАРУХА: Наливай, старуха, щей, я веду товарищей!.. Анато-олий! Иди к столу-у!.. Больше ждать нечего, никто к нам не едет, не идёт, ни твои детки, ни мои. Им известно, что в праздник в гости ходят не по зову, а по звону. Придут – гости, не придут – дорогие! (Все рассаживаются) Накладывайте, Надежда Петровна, наливайте. Ну, Христос воскресе!
ВСЕ: Воистину воскресе!
СТАРИК: А меня, простите, сейчас разные бездари по телевизору развлекали…
СТАРУХА: И ты ими увлекался?
СТАРИК: А куда деваешься? Смотреть-то нечего больше.
СТАРУХА: Тогда давай пользуйся моментом и христосуйся, целуй меня, пока можно. Я сегодня добрая. Мне ведь только и надо, чтобы ты со мной был рядом, а не с другой!
НАДЯ: О-о, какие пироги-и! Сто лет таких не ела!
СТАРУХА: Да я и не пекла, как с дедом разбежались по углам. А нынче загадала – если плохо взойдут, значит, год мне не прожить.
НАДЯ: Придётся жить – очень вкусные!
СТАРУХА: А ты бери, бери ещё! И слушай. Раньше-то большие семьи были. Вот усядутся все, похлебают немного из общей миски, и хозяин ложкой по блюду стукает: можно, мол, мясо таскать! Ну, а сват решил по два кусочка в ложку захватывать. Хозяин его и поймал на этом – ты чего по два ловишь?! А сват и отвечает: что мне, подавиться, по три-то?! (Все смеются. Старуха поворачивается к старику) Ты хоть обратил внимание, какая я сегодня нарядная да красивая? Не-ет? Вот ведь ты какой, привык, что я всегда в обносках, и не глядишь… Свекровушке моей как-то надоело меня такую видеть, она и говорит: ну-ка, Манька, надень-ка нарядное платье, я хоть на тебя посмотрю, а то больно уж плоха ты в худом. Ну, я и надела свадебное, вышла. Она головой покивала: ничего, ладная ты, ладная! Давай теперь снимай скорее, а то мужик с пахоты вернётся…
СТАРИК: Маня, соловья баснями не кормят. Угощай девушек, пусть наливают вина. А я  больше пить не стану, не люблю я этого дела. У меня отец, хоть и пил немало, но пьяным я его никогда не видывал. Это потому, что он после каждой рюмки закусывал.
СТАРУХА: Зато теперь выпить выпьют, а закусывать – рукавом, больше нечем!
СТАРИК: Да, Михаил Сергеевич теперь и от перестройки отступиться не хочет, и делать её как, не знает. Нужно, по-моему, накормить народ, а уж потом…
СТАРУХА: Чего его кормить? Нам грех жаловаться, у нас без талонов и цыплята бывают,  и яйца, и сметана. Вспомни, как мы раньше жили. Хуже жили, а вон до каких лет продержались. А теперь народ стали работать заставлять, а люди разучились, не хотят! За что же их кормить? Это нам, пенсионерам, хорошо, лежи на печи да спи, царь денежки вышлет. Опять вот добавку сделали.
СТАРИК: Ага, это у них перемёрли самые старые, вот они по живым и распределили.
СТАРУХА: А ты бы Бога благодарил и за это. Прежде-то пенсии совсем не было, дети родителей до старости кормили. А тебя кто будет, кто возьмёт, а?
НАДЯ: Тихо, тихо, сегодня нельзя ссориться! Давайте лучше чаю выпьем.
СТАРУХА: И пить – умирать, и не пить – умирать. Лучше выпить-погулять – веселее помирать!
СТАРИК: Вы пейте, а я не хочу этой гадости. Я бы и пьяниц-то всех проклял бы, вот как они мне противны.
СТАРУХА: Вот и неправильно говоришь ты, Анатолий. Пьяниц не ругать надо, а молиться за них день и ночь, чтобы Бог их вразумил и наставил на путь истинный. Кабы люди это исполняли, сколько мужиков можно было бы спасти!
СТАРИК: Ну, у нас с тобой, слава Богу, детки непьющие. И мы лучше чайку погоняем.

Старик поднимается из-за стола, шаркает к комнате.

СТАРУХА: Ты куда же? На кого меня покидаешь?
СТАРИК: Пойду вареньица смородинового принесу, есть у меня баночка.
СТАРУХА (тихо): Ишь, раздобрился! Ничего у тебя не выйдет… (Громко) Девочки молоденьки, не надо ли смородинки? У нас смородинка в лесу, погодите, принесу!

Раздаётся звонок.

НАДЯ: А вот и ваши гости! А мы почти всё подъели…

Оля открывает дверь.

ОЛЯ: Это за мной… Я убежала, мамочка!

Она исчезает. К столу возвращается старик с вареньем.

СТАРУХА: Получила я паёк, завязала в узелок, пока до дому топала, весь паёк и слопала!.. Э-эх! Ой, что-то я совсем пьяная стала… Табуретки пьяные, стулики шатаются, песни чугуны поют, ухваты матюкаются!
СТАРИК: Иди полежи, телевизор посмотри.
СТАРУХА: Что там в твоём телевизоре смотреть? Хоккей этот? Нас, старых, обидели, выгнали Кашпировского, а больше нам никого и не надо…
СТАРИК: Не права ты, Маня. А разве плохие музыкальные передачи бывают? В нашей стране было два великих композитора, это Чайковский и Глинка. У Глинки я очень любил «Арагонскую охоту», но вот беда, Мравинский, тот очень плохо дирижирует. А Мелик-Пашаев…
СТАРУХА (перебивая): Что ты опять бахвалишься? Или ты меня унизить этим хочешь? Дак я давно униженная, и на тебя мне наплевать. И Надежде Петровне неинтересно тебя слушать.
НАДЯ (думая о своём): Мне всё интересно, всё интересно…
СТАРУХА (подойдя к окну): Погляжу я, полюбуюсь, сколько ползунков висит утром, за ночь накопилось…Растут малыши! А старые старятся… Вот и верба распустила белые серёжки. Во дворе играют дети, веселятся крошки… Во дворе играют дети…

С Ц Е Н А  19

День.  С т а р у х а  сидит с кружевом в кухне.  Выходит  О л я.

ОЛЯ: Мария Васильевна, скажите хоть  вы мне толком, что такое Радоница? А то по радио конец захватила и не поняла.
СТАРУХА: Поминальный день. Самый главный. Всех-всех вспоминают, кто умер. И они нас всех видят и радуются за нас.
ОЛЯ: А вы ходили мужа поминать?
СТАРУХА: Ходила… Маму помянула. Сестёр, свекра со свекровушкой… А мужа я не поминаю, Оля. Никак не поминаю, ни живым, ни мёртвым. Мне ведь не было на него похоронки. Я в розыск подавала, да ничего не получила. Может, он в плен был взятый, может, где зажил новой семьёй. Как же я за упокой буду? Вот никак и не поминаю…
ОЛЯ (тихо): Поняла…простите…

Оля уходит к себе. Выходит старик с сеткой, одевается.

СТАРУХА: Куда тебя?
СТАРИК: Решил я, Маня, всё-таки в баньку сходить, не могу без бани.
СТАРУХА: Опять дуришь?! Сегодня же праздник, какая баня? Ты бы лучше в церковь сходил да по матери панихидку заказал. Ты ведь скоро к ней придёшь, а она тебя и спросит: «Что ж ты, сынок, меня не поминал?»
СТАРИК: А сколько стоит панихида?
СТАРУХА: Четыре рубля.
СТАРИК: Четыре рубля… Ну, вот с пенсии и зайду. А сегодня лучше помоюсь.
СТАРУХА: Тьфу на тебя!.. Попариться не забудь! Тебе врач очень рекомендовал!
Выходит Оля. Старик уходит.
ОЛЯ: В баню?
СТАРУХА: Хоть наплевать! И как ему охота  в общей грязи брызгаться? У нас хоть и не было бани в деревне…
ОЛЯ: Как это – не было бани?
СТАРУХА: Да так. Хотели колхозную сделать, начали, да потом отстали, в курятник переделали. А мы так и мылись  по-старинному, в печке. Вот это была баня!
ОЛЯ: Как в печке?!
СТАРУХА: В русской печке! Огромные были печи у нас. Соломки туда настелешь, сама задом залезешь, ноги вверх загнёшь, и ну себя веником хлестать!
ОЛЯ: А дышать-то как?
СТАРУХА: Нос-то из печки выставишь, вот и дышишь. А тело аж горит.
ОЛЯ: А потом? Окатываться-то, мыться где?
СТАРУХА: В хлеву. Там мама соломки приготовит, водичка горячая ждёт, вот и поливаешься вволю. А утром встанешь, и на мосту, по доскам до хлева следы мокрые от ног, замёрзлые!
ОЛЯ: Зимой?!
СТАРУХА: А то как? И зимой, и летом. Она нас зимой и сохраняла, печка, от простуды. Вот я потому в парилке и не могу, голове жарко, а выставить нос некуда. (Смеётся) Всё уж, видно, отмылась я… Что мать-то говорит, Оля, поедете, нет, в деревню?
ОЛЯ: Собирается. Да и мне охота, столько лет не была, никого и ничего не помню.
СТАРУХА: Поезжайте, поезжайте с Богом! Могла бы я, было бы куда, я бы тоже уехала, чтобы не видеть и не слышать никого…

С Ц Е Н А  20

Оля с матерью стоят у дверей. Рядом чемоданы.

СТАРУХА: Ну, девушки, славно мы с вами жили, горько мне расставаться.
НАДЯ: Да ладно, Мария Васильевна! Не на год расставанье, на месяц!
СТАРУХА: Как знать, свидимся ли ещё? Сегодня я жива, а завтра нет… Да-да, не спорьте. И вот я хочу вам на память подарить свою работу. (Достаёт из кармана ленту кружева, протягивает той и другой) Кого люблю, тому дарю. Люблю сердечно, дарю навечно. Вот так. (Кланяется)
НАДЯ: Господи, Мария Васильевна, зачем же? Это же деньги, труды ваши.
СТАРУХА: Всё. Я подарила, а вы уж распоряжайтесь.
НАДЯ (Оле): Прощайся, Оленька, да выходи, покарауль такси. Вдруг раньше придёт.

Оля, простившись, уходит.

НАДЯ (обнимая старуху): Мария Васильевна, вы не поверите, но у меня такое чувство, словно вы мама моя, и так больно-больно уезжать!
СТАРУХА (вдруг расплакавшись): Надежда Петровна, миленькая, боюсь я его, этого колдуна! Боюсь с ним одна оставаться! Вчера ведь как легла, а кровать подо мной и затрясётся, и затрясётся… А другой раз никак не засну, пока бельё наизнанку не переверну. Колдует  ведь он, чтобы я его не бросила, чтобы ходила за ним до смерти. А мне ведь его смерти не дождаться. Ведь он, пока своё колдовство не передаст, он умереть не сможет!
НАДЯ: Господи, да зачем вы такие глупости выдумываете? Какой же он колдун?
СТАРУХА: О-ой, милая, не знаешь ты ещё жизни… Ты послушай меня… Сидим мы с  ним на днях, едим, а он вдруг раз – и руку к моему блюду, и как  волосина чёрная мелькнула! У меня аж в голове помутилось. А потом – нет ничего, как не бывало. Вот что это, а? И зачем он ночью на пустой стол ножик выкладывает? А? Я уберу в стол, а утром встану – лежит нож, лежит посреди стола! Может, у меня и руки из-за него болят, а?
НАДЯ: Мария Васильевна…пожалуйста…
ОЛЯ (снизу, из подъезда): Мама-а! Машина пришла!
НАДЯ: Всё, простите ради Бога, но нам надо ехать, самолёт…
СТАРУХА (утирая слёзы): Езжайте с Богом и не думайте обо мне, всё хорошо.

Старуха садится и кладёт голову на стол.

С Ц Е Н А  21

И снова старуха в той же позе за кухонным столом. Старик пьёт чай.

СТАРУХА: Ты не лопнешь ли? Одну воду гоняешь. Сварил бы супу, каши.
СТАРИК: Не хочу, Маня. Что-то не стало у меня аппетита.
СТАРУХА: А ты взял бы ключи и съездил на дачу. Неужели тебе не интересно? Сел бы там под нашу яблоньку, на нашу лавочку, посмотрел бы, как всё вокруг отрождается. Ведь это всё нашими трудовыми руками сделано, сердце  радуется поглядеть. Я ровно так бы и посидела там, подышала свежим воздухом…
СТАРИК: Вот и поедем вместе, Маня.
СТАРУХА: Нет, Анатолий, не уговаривай. Твоя дача, ты и поезжай. А я одна тут побуду. Ты ведь когда дома, я ровно в гостях. А когда тебя нет, мне и хорошо. Легла – свернулась, встала – встряхнулась. Сыта – одна, и голодна – одна. Когда вернулась – моё дело… (Вдруг осердившись) Поезжай, Богом тебя молю, дай мне спокою!!

С Ц Е Н А  22

Та же квартира. Комната Нади затемнена. В стариковской комнате вместо двух кроватей – одна. Сделана небольшая перестановка. Дверь в комнату открыта. Там никого нет.
Входят  Н а д я  и  О л я с вещами. Оля кидается к соседским дверям и осекается.

ОЛЯ: Мария Васил… Ма-ма-а, посмотри-ка!
НАДЯ (подойдя и заглядывая): Зачем ты в отсутствие… погоди, что такое?
ОЛЯ: Сама видишь…
НАДЯ: Кто же?... Господи, да что же это такое? Она?.. Или дед?.. Иди. Иди, Оля, к себе, не надо…

Надя опускается в кухне на стул. На лестнице слышны шаги, голоса.

НАДЯ: Господи, кто же?
ОЛЯ (от дверей комнаты извинительно): Мам, а тебе кого жальче, а?
НАДЯ: А тебе?.. Хотя…ты сама-то понимаешь, что спрашиваешь?! Любого человека жалко… (Задумывается) Но её, наверно, больше бы…
ОЛЯ: А давай… поспорим! Я – что дед, а ты – что она?
НАДЯ: Оля, с ума сошла?! Уйди с глаз моих! Сейчас же!

Слышно бряканье ключа во входных дверях. Обе замирают.  Входит с т а р у х а.

НАДЯ (кидаясь к ней): Мария Васильевна, господи, вы… вы живы!
СТАРУХА (отстраняясь): А почему мне не быть живой?.. Ну, с приездом вас, располагайтесь. А я к себе…
НАДЯ: Мария Васильевна, а… Анатолий Яковлевич, он… где?
СТАРУХА (оборачиваясь в проходе): Старик-то мой?.. Он переехал…
НАДЯ (облегчённо садясь на стул): Ну, вот… вот всё и разъяснилось! А мы-то думали… Но не к дочке же, правда? Значит, к сыну, в Ленинград? Мария Васильевна?
СТАРУХА (закрывая за собой дверь): Он не вернётся, спите спокойно.
ОЛЯ: Вот это да! Освободил старуху. Ну, и дела…
НАДЯ (помолчав): Ну, и ладно, и хорошо. Забрали, значит… Больше никто не будет тебя учить жить.
ОЛЯ: А я не больно и слушала!
НАДЯ: Ты и меня не очень слушаешь.
ОЛЯ: Зачем же ты тратишь слова? (Обнимает её) Давай лучше сполоснёмся и ляжем пораньше? Я соскучилась по нашей квартире.
НАДЯ (целуя её): Давай. И будь всегда такой, ласковой, любящей. Ладно? Я пошла набирать воду.

Надя уходит в ванную. Оля, заслышав звон коклюшек, подходит ближе к приоткрытым соседским дверям и прислоняется к стене.

ОЛЯ: Не-ет, конечно, там хорошо – приволье, речка, лес, грибы, ягоды…Но я на целый месяц как будто из жизни выпала! А к концу уже и переживать  начала – как тут  всё без меня? На месте ли дом, улица, сам город? Вот дурочка! И без меня тут всё прекрасно продолжается, как и при мне было. И даже если бы я умерла вдруг, всё шло бы так же!.. Но я не хочу, не хочу, чтобы жизнь шла без меня! Я должна быть здесь, где всё решается!.. И вот я снова в городе… Эти славные коклюшки… Ла-ла-ла… И нету больше этого хомяка-одуванчика… ла-ла-ла, ла-ла-ла…
СТАРУХА (за коклюшками): Вот и зря ты, Анатолий, меня не послушал! Вот поехал бы сейчас на дачу. Там ведь речка у нас хорошая, побродил бы по воде босиком. Знаешь, как мы девчонками с неводом ходили? Мужики дадут нам и скажут: а вот тут ещё, девки, пройдите! Мы возьмёмся за него и бредём, рыбу загоняем. Кому и по шейку будет. Визжим!.. А потом на мостках сядем, ноги в Комёлу  опустим, шепчемся. А рыбёшки малые обступят ноги со всех сторон и давай кожу-то обрабатывать, исщиплют всю! Щекотно было… А ты говоришь… Нет, Анатолий, сам бы ты долго не помер, завалялся бы на этом свете. Так что не ругайся, что я помогла. От таблеток сон всегда крепкий, вот и спи на здоровье! А я хоть спокойно поплету. Мне тоже  на похороны копить нужно. С тобой-то всё не до этого было, а теперь в самый раз…
ОЛЯ (хватаясь руками за лицо): Ма-ма…ма-ма родная…

Она закрывает рот ладошкой и хочет бежать к ванной.
Но мать давно стоит рядом.

НАДЯ (прижимая дочь к груди и гладя по голове): Тихо, моя девочка…тихо…Ничего мы не слышали, ничего мы не знаем…
ОЛЯ: Но…
НАДЯ (продолжая гладить): И дыши поглубже… Вот так…вот так…

ЗАНАВЕС

1988-2013