Мораль и право в идеях Герцена

Мораль и право в идеях А.И. Герцена.

Герцен Александр Иванович родился 25 марта 1812 г. В каком-то смысле год этот весьма символичен, ведь именно «дети 1812 года», декабристы, по словам В.И. Ленина «разбудили Герцена». Он буквально на следующий год после учёбы на физико-математическом отделении Московского университета, в 1834 г., был сослан в Пермь, а затем пребывал в Вятке и Владимире. Причиной тому послужила его «антиправительственная деятельность». Едва вернувшись в Петербург, в 1841 г., снова по приговору властей отправляется он в «отдалённые губернии», но на этот раз много ближе – в Новгород. Вернувшись в 1842 г. в столицу, Герцен выходит в отставку и принимается заниматься наукой и литературной деятельностью. При этом «блестящее литературное дарование Герцена, ставящее его в группу первоклассных русских писателей, помогло ему найти свой особый, герценовский стиль, свою особенную манеру изложения и развития своих мыслей»[1].
Нравственный мотив, понимание реального положения вещей, наконец, превращение их в цель собственной деятельности приходит к Герцену после подавления восстания декабристов. Он вспоминал: «Рассказы о возмущении <т. е. о восстании декабристов>, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьма и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души». Будучи ещё в юном возрасте, он был бесконечно поражен не столько методами, которыми восстание было подавлено, сколько отношением к ценности человеческой жизни, к проявлению свободы со стороны царской власти.
Именно в этот период его мир переворачивается и он клянется бороться с царской властью. Смысл клятвы, однако (исходя из его последующей деятельности) должно понимать не буквально: Герцен стремится всеми силами, всей своей деятельностью претворить в жизнь свой этический идеал, пытается изменить саму нравственную и, как следствие, правовую реальность своего времени. Своим знаменем он избирает идею свободы.
Его нравственные воззрения В.Н. Назаров весьма точно обозначает термином «нравственный реализм». Этика Герцена, хотя отчасти (и небеспричинно) навеяна Гегелем, во многом вступает с ним в противоречие. «Смысл истории, по Гегелю, - писал В.С. Соловьёв, - есть прогресс в сознании свободы». При этом сама субстанция нравственности «…всецело и неразрывно соединяется с субъектом как таким и свобода сознаётся как неотъемлемое достояние всех». Герцен же не возводил столь высоко идею прогресса; в будущем, по его мнению, для человека остаётся лишь вера. «Нет гарантий лучшего будущего для русского народа, как и для всех народов, потому что нет закона прогресса. Но остаётся часть свободы для будущего и остаётся возможность веры в будущее»[2].
В сфере нравственности свобода предстаёт под иным углом; она есть преобразованная внутренним этическим совершенствованием реальность. «Человек, дошедший до сознания своего человеческого достоинства, поступает по-человечески потому, что ему так поступать естественнее, легче, свойственнее, приятнее, разумнее; я его не похвалю даже за это – он делает своё дело, он не может иначе поступать, так, как роза не может иначе пахнуть»[3]. Это своеобразное понимание свободы, введённое Герценом в политико-правовую мысль, приводит к далеко идущим последствиям: нравственное восприятие реальности не оставляет человека равнодушным и бездеятельным по отношению к происходящему в России XIX в. умалению этой самой свободы; реальность умозрительная, этическая, требует воплощения делом. В дальнейшем, утрируясь, эта идея приводит к тому, что «острая этическая критика господствующего в России правосудия, развернутая в произведениях Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.И. Герцена и др., служит не основой всестороннего изучения конституционно-демократической проблематики, а, напротив, выливается в негативную оценку всякой государственности и права вообще»[4].
Сам Герцен в своей жизни с естественной непринуждённостью соответствовал своему нравственному идеалу; природой своей следуя моральному долгу, он именно таким и сохранился в воспоминаниях современников. «Мне … никогда, - писал о нём Д. Свербеев, - несмотря на всё им напечатанное в страстном до безумия увлечении, не верилось, чтобы он был или мог сделаться безнравственным, злым, подлым, эгоистом…»[5].
Преображение реальности этической приводит к неизбежности следования идее свободы всеми силами, подтверждением чему может быть следующий отрывок из замечательного автобиографического очерка Герцена «Былое и думы»: «Один капитан парохода бывал у меня с своим капитан-лейтенантом и другими офицерами и даже звал на свой пароход пировать какие-то именины. Дни за два до этого пира узнал я, что на его пароходе дали какому-то матросу сто линьков за тайком выпитое вино, другого матроса они приготовлялись истязать за побег». Это послужило основанием для отказа Герцена в визите и последующей переписки с капитаном: «…подумайте, что же общего между нами, открытыми врагами всякого деспотизма, насилья и на первом плане – телесных наказаний – и вами? <…> Огарёв и я – мы душевно были бы рады снова протянуть вам руку, но не можем этого сделать, пока она не бросит линька». Письмо это примечательно ещё и тем, что позволяет увидеть мнение Герцена по поводу соотношения морали (в его понимании) и права позитивного, действующего принуждением. Он предлагает капитану, несмотря на наличие соответствующих писаных норм, вовсе игнорировать их, даже не проигнорировать, но как минимум сознательно отказаться от реализации писаного права, посягающего на свободу человека. Конечно, капитану, суд по всему, считающему, что «всякое право есть приказ», такая позиция не импонирует; он предлагает Герцену лично ознакомиться с материалами дел матросов, дабы убедиться в справедливости избранных санкций. Но такие, всецело позитивистские, доводы, позволяющие, между прочим, сложить с себя нравственную ответственность исполнителям, не находят отклика у адресата. Герцен, юснатуралист, живо заинтересованный судьбой наказанных матросов, отвечает: «Зло это так вкоренилось у на, что его последовательно не выведешь, его надобно разом уничтожить, как крепостное состояние. Надобно, чтобы люди, поставленные, как вы, отдельными начальниками, взяли благородную инициативу. <…> Телесные наказания и тогда надобно уничтожить, когда они по смыслу татарско-немецкого законодательства совершенно справедливые». Это письмо, помимо прочего, олицетворяет «…один философский термин, который постоянно встречается у Герцена: «одействорение», «одействорять». <…> Это движение мысли от теории к практике, от идеи к её воплощению»[6].
Блестящее обобщение Герценовской идеи свободы, причём свободы личной, личностной, которое явно просматривается и в приведённом выше примере, дал М.Горький: «Никто, кроме  Герцена,  не  понимал,  что  веками  накопленное  презрение к человеческой  личности,  созданное  рабством, необходимо должно было вызвать борьбу  за  индивидуальность,  за свободу личности прежде всего. Но Гер. смотрел  на  личность  именно  как па силу организующую, он не вырывал ее из социальной  среды,  все же иные идеологии или совершенно отрывали ее с почвы истории,  или  же  приносили  в  жертву  о-ву»[7].
Поэтому и этика Герцена по-настоящему, всецело деятельна; в ней проявился старый, православный, евангелический мотив деятельной любви к ближнему. Мораль у него, в особенности после глубокого разочарования «низким» западным мещанством, после общего «отрезвления», отпадения в силу личного опыта утопично-оптимистических идей, служит идее защиты личности. Идеей свободы в равной степени должно быть проникнуто и право; подлинной целью государства должно стать общее благо. В этом мысль его созвучна Западу: res publica – «общее дело». Соответственно и власть государственная, обеспечивающая право в его воплощении в жизнь, и прежде всего в правоприменении, должна исходить из названных идей, вдохновляться ими. Право должно быть нравственным именно в деятельном смысле, пресекая посягательства на свободу силою государства. Ещё не выраженная словом, уже начинает проявляться идея права как «минимума нравственности», развитая Вл. С. Соловьёвым[8].
Герцен считал, что личность может быть таковой только в общине. Западное мещанство, решающее все свои проблемы «гуртом», индивидуалистично, но в той степени, которая низводит человека до простого индивидуалистического потребления; Герцена смущал, пожалуй, именно конформизм, недостаточная глубина личности, лишённой опоры в других. Он «…был уверен в том, что будущее социалистическое общество вырастет на основе и из духа русской общины»[9]. Община, тем временем, «ограничит частную собственность и ликвидирует наемный труд»[10], что позволит избежать мещанской мелочности. Это уже эстетический мотив в праве.
Право частное, капиталистическое, только усиливает эту мелочность; всё становится слишком доступно для всех и тем опошляется. Тому есть объяснение: «…в отличие от западной правовой культуры, которая признает самостоятельность и независимость частных собственников и экономическую свободу, отечественная правовая культура не считает собственность самостоятельной ценностью. На одну из причин такого отношения указывал А.И. Герцен, когда писал, что московские самодержцы переняли монгольские принципы управления, когда земля принадлежала хану, а следовательно, была ничьей или общей»[11].
 Эстетическое чувство, очень развитое у Герцена-романтика, приводит к отрицанию таких «низких» ценностей. Иными словами, даже право, пожалуй, не полностью пригодно для общинности. Преобладать должно этическое чувство, основанное на осознании ценности каждой личности. Следовательно, право подчинено морали, дающей веру в будущее. Ещё одной специфической стороной этики Герцена было её основание на эгоизме и своеволии. Однако этот эгоизм вовсе не сводится к болезненному самолюбию, хотя коренится именно в признании ценности всякой личности. По его мнению, «слово эгоизм, как слово любовь, слишком близки: может быть гнусная любовь, может быть высокий эгоизм и обратно. Эгоизм развитого, мыслящего человека благородней; он-то и есть его любовь к науке, к искусству, к ближнему, к широкой жизни, к неприкосновенности и проч. <…> Вырвать у человека из груди его эгоизм – значит вырвать живое начало его, закваску, соль его личности». Своеволие же он обозначает «высшим нравственным признанием человеческого достоинства. Поэтому гуманность есть в первую очередь понимание: «Понять событие, преступление, несчастие чрезвычайно важно и совершенно противоположно решительным сентенциям строгих идей, понять – значит, в широком смысле слова, оправдать, восстановить: дело глубоко человеческое, но трудное и неказистое».
Фундаментом самоценности личности, её самоуважения и этического чувства у него выступает эгоизм, но эгоизм нравственный. Благодаря ему человек приобретает идеал стремлений, явную цель своего существования. Он приводит самую душу человека в движение, однако позволяет учитывать равное по ценности движение других людей. Герценовский эгоизм может быть положен и в основу права, поскольку объясняет как самостоятельную ценность отдельной личности, так и необходимость соотнесения с другими людьми в любой сфере деятельности, и прежде всего в духовной. Этический мотив настолько глубок ещё и потому, что, по мнению его, позволяет личности достичь даже не счастья, но – блаженства. Это тем более удивительно, что сам Герцен был убеждённым атеистом; тем не менее, отделив от религии – православия – её, пожалуй, самый ценный мотив, обосновав его по-своему, он продолжает следовать древней традиции представления морали (и отчасти права) как пути к спасению. Только вот спасение, исходя из этого, относится не к загробной жизни, а к настоящей, физической. Потому именно личностью и её свободой нельзя пожертвовать, она должна быть защищаема всеми возможными средствами. Ценность их высока по причине исключительности, неповторимости жизни каждого, её единственности. К сожалению, у самого Герцена тема эта не была разработана достаточно.
Таким образом, А.И. Герцен последовательно претворял в жизнь, овеществлял свой этический идеал. Своим делом он подавал столь яркий пример, что приобрел значительное число последователей. Его идеи, взгляды, формулируемые не только в «Колоколе», но и множестве произведений, цельны и осмысленны. Можно сказать, что творчество его продолжает давние, древние традиции русской этики, делая акценты на ранее нетронутых темах. Свобода у Герцена вполне осязаема, она лежит в основе всех социальных процессов, она пронизывает и регулятивные механизмы, мораль и право. Именно идея свободы позволяла делать самые широкие обобщающие выводы: ею движимы даже национально-освободительные движения XIX в. Герцен даже Австро-Венгрию называл «железным обручем, набитым на несколько народов», критикуя абсолютистский режим во всех его проявлениях. Высшей ценностью, целью своих устремлений видел он практическую этику, государство, построенное на удачном сочетании принципов общинности и индивидуализма, разумного эгоизма. Мораль его определяется прежде всего разумом, отношения между людьми, будь они окончательно разумны, пожалуй, делают ненужным даже право. И правда, этому выводу было предпослано вполне логичное основание: «Специфика исторического развития России научила Россиян неприязненно относиться к праву и законам, при малейшей возможности обходить и нарушать их. Очень точно подметил подобное отношение народа к праву и законам А.И. Герцен, указав, что «он подчиняется им как силе»[12].
Функция государства и права сводится к известной уже модели «ночного сторожа». Его лозунг – «В народ!» – есть следствие православной идеи сострадательной любви, которой он так и не искоренил в себе. Отрицание монархии, основанной на признании исключительности фигуры монарха, на её противопоставлении (в каком-то смысле) подданным, есть естественное следствие идеи свободы и независимости. Возможно, «творческая радость» Бакунина не обошлась без Герценовского влияния: анархизм до предела возвеличивает свободу, сводя её к бунту.
В любом случае, именно Герцен стал одним из предшественников социал-демократов, именно его идеи повсеместно проникли практически во все направления социализма. Именно его сочинения чаще всего цитируются (и по сей день) при описании происходивших в XIX в. событий в политико-правовой сфере. Его мораль стремления впервые в русской истории установила не набор запретов, но высокий нравственный идеал, путь к которому преодолевается деятельным самосовершенствованием духа. Право играет вспомогательную роль, отсекая лишь те проявления человеческой деятельности, которые в принципе вредны обществу; при этом право не посягает на свободу.
Позже, в конце 60-х гг. XIX в Герцен, совместивший в своём творчестве западнический и славянофильский мотивы, сделался потому недостаточно радикален для первых и слишком радикален для вторых…

Литература и примечания:
1. Зеньковский В.С. История русской философии. В 2-х томах. Т.1 – Ростов-на-Дону, Феникс, 1999. С. 315.
2. См.: Бердяев Н.А. Русская идея. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харькоа: «Фолио», 2004. С. 69.
3. Герцен А.И. Соч.: в 2 т. – М., 1985. Т. 1. С. 193.
4. Власенко Н.А. Разумность и право: связь явлений и пути исследования / Журнал российского права. 2011. N 11. С. 46.
5. Свербеев Д. Воспоминания об А.И. Герцене. / М.: Русский архив, изд 2-е, 1871. С. 681-682.
6. Зеньковский В.С. История русской философии. В 2-х томах. Т.1 – Ростов-на-Дону, Феникс, 1999. С. 324.
7. Горький М. История русской литературы. М., 1939, С. 253-254.
8. Об этой идее у него есть целая книга: Соловьёв В.С. Право и нравственность. Очерки из прикладной этики. – С.-Пб.: издание Я. Канторовича,  1897. С. 16-38.
9. Исаев И.А. Умом Россию не понять?.. // История государства и права. 2009. N 16. С. 18.
10. Красинский В.В.О праве народа на восстание. // Военно-юридический журнал, 2006, № 4.
11. Медушевская Н.Ф. Российское понимание свободы // Юридический мир. 2009. N 12. С. 49.
12. Тамберг А.А. «Правосознание в трансформируемой России: сущность, эволюция, преемственность». // Актуальные проблемы историко-правовой науки: монографические учебные материалы и исследования. Т.1. Материалы и исследования истории и теории права и государства, истории учений о праве и государстве / под науч. ред. В.К. Цечоева. – М.: Вузовская книга, 2011. C.240.