Пять Ветров

                ТАМ -ЗА ОБЛАКАМИ               
   

Лайнер был в долгом полёте,  многократно присаживался и взлетал, ухудшая тем и настроение, и самочувствие мне.
Полёт обрёл  качество лишь после посадки в Ростове.
Рядом устроилась яркая, голубоглазая дамочка, с потрясающей энергетикой.  Проблемы сгрудились в осадок и бесследно растворились в общении.               
Я впервые прибывал в этот город.  Потому  был в том  ярком общении  и «гуманитарный»  подтекст...
   
В Гурьеве мы приземлились уже после полуночи.
Садились в ливень и кромешную тьму, разбавленную лишь тусклыми огоньками посадочной полосы и частыми грозовыми сполохами.
Но, в грохоте и слякоти этой, однако, теплилась  надежда, что очаровательную спутницу  мою уж точно встретят на «кабриолете», а затем вместе нас из этого безумия увезут.               
– Мы здесь совсем рядом живём, Вы бы нам помочь не смогли?               

Что-то в просьбе этой чуть настораживало. Нам?!
Рядом обнаружился  хмурый мальчишка лет, наверное, десяти!
Как же надо было в поднебесье увлечься прелестной соседкой, чтоб  не заметить её юного спутника.
Я приподнял тяжести и не слишком энергично  кивнул.
Вязкий маршрут к их типовому жилищу мы преодолевали в  молчании.
Потому мне и благодарность показалась дежурной, и, последовавшее затем предложение побаловаться чайком...               

Мальчишка  укоряющим взглядом выпроваживал меня из жилища. И выпроводил-таки.
      


В тускло освещённом холле заштатной гостиницы меня встретили с  характерным раздражением держателей элитных палат:               

 – А вот не замечаю  Вас в списках. Когда это  Вам место бронировали? 
От стоечки отойдите, обмочите нам здесь всё!
Ну и что, что с самой Украины, да хоть бы из кремлёвских палат.
Всем вам здесь нашей икоркой намазано! – накуражившись всласть, наделившая себя запредельною властью консьержка  вернулась к застеленному диванчику...
      

Я устало и нервно мостился с вещичками на небрежно сколоченных фанерных сиденьях, умолял, чтоб приняли до утра, сулил золотые горы, скандалил!
Как не хотелось  опять в эту промозглую  вязкую степь...
      


Возвращение «блудного гостя», похоже, совсем не удивило мою недавнюю спутницу.
Под  кухонным окошком предусмотрительно разложен и застелен матрас.
Сервированный стол дразнил расписным самоваром  и бутербродами в разумном ассортименте.               
 – Тебе и не следовало уходить, – легко  вернулась  хозяйка к общению, органично  сложившемуся у нас  «в небесах». –  Дважды в году мы центральнее пупа Вселенной.
Научные конференции, культурные встречи, футбольные матчи!
И, прежде всего – блюстители в плащах и погонах из ближних и прочих краёв!  Нерест на Каспии и Урале!
У нас в эти суматошные дни  даже самые элементарные блага,  словно награда за большие заслуги.
   

Типовое однокомнатное жилище. Гостя привечают на кухне – крохотной, но комфортной.
А в затемнённой гостиной неусыпно вздыхает, опечаленный  возвращением гостя, неожиданный мой оппонент.            

Так мы, на фоне сиротливой постельки, разложенной у кухонного плинтуса,  и проговорили всю ночь.
Под  самоварный чаёк  и калорийные бутерброды с  икорочкой.
О сезонных осетровых страстях, о местных обычаях и стихиях.
О целях и сроках пребывания  моего.
И только, когда  то ли дрожь, то ли смех уже было невозможно унять, кто-либо из нас заговорщицки  приставлял палец к губам.
Пары вызревающего адюльтера всё-таки заполняли пространство.
   

 Подоспевшее утро помогло  разобраться с акцентами.
Не выспавшийся угрюмый мальчишка, по пути в туалет пробурчал, что в школу теперь не пойдёт, а вынужден будет весь день отсыпаться у бабушки.
Людмила  лишь вздохнула  беззвучно, затем, серией энергичных звонков, разыскала директора единственной в их районе гостиницы, и долго убеждала того поселить своего  «близкого  родственника» на ближайшие сутки:               
– Да не гони ты волну по Уралу! Будет  тебе и козырный звонок.
Поверь мне, он в город  с нужными делами к нам прибыл!
У себя?! Измываешься, однокомнатной нашей не видел?!               
С поселением  у нас, по-моему,  всё выходит  прелестно, – улыбнулась она, уже обращаясь ко мне, – разберись там  с  делами, по-быстрому,  и побродим  вдоль расписного нашего бережка.
Так хорош у нас Урал по весне!               
Рассвет  выходил солнечным и спокойным.
Будто бы  в ночи кто-то пальчиком погрозил непогоде.



... В строительном управлении, куда и был я командирован, познакомились со мной коротко и по существу.
Выразили лишь удивление нелогичным  появлением под  выходные.               
– Ах, простите, – позволила себе ироничную реплику специалистка по кадрам, – редкая птица долетит к нам от середины Днепра.
Сами определились в гостиницу?!  В нашем-то суматошном апреле?!
Надо же, какой пробивной!  До понедельника продержитесь?
Нам здесь не легче, поверьте.  Завтра такой субботник рисуется!
   
Я отрешённо кивал, хотя  следовало  бы  уточнить кое-что.
Мысли о предстоящей прогулке вдоль географического рубежа, хранящего в своих бурных водах  тайны двух континентов,  поглощали всецело.
Овладевали мной и сладостные миражи, предстоящих затем выходных ...


                С НОГ НА ГОЛОВУ
               
   
Прелестная, зрелая женщина  летела навстречу мне, словно   очарованное дитя. Видно было, что очень этой встречи желала.
Пришлось даже  мысли тщеславные отгонять от себя...  Так заколотилось внутри.
 
 Удовлетворённо щёлкнула изящными пальчиками, узнав, что я поселен без проблем.
Не удивилась, что в номере – четверо, и лишь я среди всех не в погонах.
Сопереживала отсутствию в «хоромах»  элементарных  удобств, и увертюрным мажором подбодрила, – в её  скромном  жилище и телевизор,  и душ всегда к услугам  такого желанного гостя.               
– Тем более, – заразительно улыбнулась она, – уже с понедельника – хоккей из далёкой Канады!..               
"Надо же, как точно и вовремя! – отметил я про себя с удовольствием. –  Страсти спортивные отнюдь не чужды «вашему желанному гостю».               
– Я ещё и потому желала сегодняшней встречи, – интриговала она, не расставаясь с улыбкой, – что об очень многом и важном именно тебе хотелось мне рассказать.
И, думаю, вряд ли на подобное ещё когда-либо  решусь.
Сегодня я фигура заметная в нашем небольшом городе – в средней школе руками вожу, – приступила она  к  рассказу  с информации о своём предназначении и статусе. – Видишь, с каким почтением раскланиваются?               
– Не лукавьте, красавица Вы моя,  вовсе не Ваш статус  повод  для почитания! – устроившись у неё ладошкой на талии, азартно парировал я.
   



...Цветущее девичество ярко обозначилось в ней уже в классах начальных. Соответственно и в юности она пребывала, словно в купели повсеместного обожания.
И  наслаждалась она нюансами пребывания в этой купели куда более, чем  жаждою крутых перемен.
А с  Серёжей они на виду друг у друга росли – школа, дома  по соседству.
При необязательных встречах он, как правило, замедлял ход, и заметно терялся в процессе случайных общений.
Не  трогало её это вовсе, смешило лишь.
Ей уже и в отрочестве хватало пылких вниманий.               

Но едва у неё наступила  жизнь ералашная, чреватая процессами, коих в студенчестве  не избежать, юноша, вдруг, то ли нрав, то ли стратегию поменял.
Изыскивал возможности встреч, родителей её обаял, потрясал галантностью и калейдоскопом поступков.
Приглашал на спортивные соревнования, в которых, как правило, выходил победителем.
Демонстративно игнорировал внимание к нему ярких и пристрастных девиц.
Одним словом – приучал и приручал  методично.
И приручил – не заметила  как.


... А когда разошлись гости после их свадебного застолья, Серёжка только и качал головой:               
- Неужели это всё же случилось со мной? – и хохотал,  вихрем   вращая молоденькую супругу свою, – ущипни!               
А уже поутру, потягиваясь в сладостной неге, бесстрастно озвучил концепцию, так напрягавшую его долгие годы безответных любовных терзаний:               

-  Как же ты мне трудно досталась, любимая! – и после глубочайшего вдоха. – Не доведи Господь, если что...               
– Если что? – отозвалась она беспечным рефреном.               
 – Зарублю, если что, –  длинно выдохнул он, отметая сомнения.               
– Серёжка?! – пыталась она  остановить сумасшедшее биение сердца. – Не смей пугать меня так...               
 – Даже не сомневайся, родная! Топориком!
      

Никогда более они к безумству того диалога не возвращались.
Но молвленное слово однажды утвердилось в сознании каждого.
В нём, словно средневековым обетом маниакально влюблённого юноши.
В ней – ядом  непреходящего страха,  с непомерной  жестокостью впрыснутого в их трудно вызревавший нектар.               
      
Тем не  менее,  для стороннего взгляда все эти годы всё у них было тип-топ.
Отношения внешне – не конкурентные, ровные.
Сергей –  нежен, заботлив, уступчив.
И лишь единственный ребёнок их, хотя родительским вниманием обделён не был, словно чужим себя чувствовал в доме – прорастал раздражительным, замкнутым.
Всё более бабушкам своим раскрывался.
Видно, незримое напряжение в их семейной обители всё же передавалось ребёнку.
Зато как горд был Сергей тем, как почитаема его Людмила в самых разнообразных кругах.
Почтение это материализовалось порой загадочными официальными распоряжениями свыше, обязывающими её присутствовать на всевозможных приёмах, к которым она ни коим боком..., роскошными цветочными композициями  от неназванных лиц...

И в мыслях не уходила она далее безобидного флирта, а словно на лезвии балансировала.
 
К раннему назначению её в директора  коллеги отнеслись  с  пониманием. Но и с лёгкой житейской иронией – не без того.
Но более – нарочитое, как ей стало казаться, спокойствие мужа, теперь лишало покоя  её.               

От непреходящих кошмаров она  просыпалась всё чаще – с наступлением тьмы будто выбегала она к реке,  и энергичным движением разрезала стремительное течение,  избавляясь от ужасных видений.
Но всякий раз, когда,  озираясь стыдливо, выходила она из воды,  эхо родного голоса настигало  её и дикой болью  разрывало  виски:  – Нет повода для печали, любимая.
Время ещё не пришло...               
И кто-то ей заметил однажды, что радоваться она отвыкает за себя и  других, кто-то ненавязчиво намекнул на её прогрессирующую холодность, от которой  теперь и коллегам, и детям всё менее тепла и вниманий.               


– Не скажи, – позволил я вмешаться в чувственный её монолог, – такая у тебя тёплая улыбка при встрече была!
А как, позвольте напомнить, Вы мне улыбалась в полёте.               

–  Была, видать, причина для радости, – откликнулась она озорно.

Я даже комментировать не решился – так был ошарашен откровением этим.
   

С юных лет своих Сергей жил лишь мечтами о небе.
Без проблем окончил   лётное училище в казахской столице.
И затем взмывал  в небо местных  авиалиний  Юга  Урала и Казахстана.
И всё же тесно ему было в этом, казалось, необъятном пространстве.
Безмерного неба вечно не доставало ему, лайнеров высочайшего класса!
 Бортов же крупных, солидных, садившихся на  степную их полосу, было по пальцам пересчитать.
И команды на них набирались лишь из мест, где обретались высшие авиашколы и курсы.

Но выпал, наконец,  и нашему  икару-мечтателю долгожданный счастливый билет.               

На исходе  десятилетия  тайных надежд, он, для реализации  своих  небесных  амбиций,  был направлен в  высшую лётную школу в Ростове.               
– Ура! – кружил её он под окнами их «блочного шалаша». – Полетаем мы с тобой ещё и на ТУ, и на БОИНГ- ах. И вокруг шарика полетаем.
Быть  тебе прекрасной принцессой в моём премьерном полёте!               
      
В конце февраля он же завершить там должен с делами.
И вернуться с победным щитом!
Но не прилетал почему-то.
И не трепала бы она нервы себе бы по поводу этому, кабы не столкнулась случайно нос к носу с коллегой её супруга  по курсам.               
– Ты уже вернулся, Виталий, – не скрыла удивления она,– а Серёга мой, как же...?               

Тот вдруг закашлялся длинно и, яростно стуча по груди,  лишь руками развёл – извини, мол, подруга, горло сдавило внезапно так, слова сказать не могу.               

И в «конторе»  ей  тоже – ничего внятного и конкретного...
      

А уже ближе к  женскому празднику  нервишки у неё стали сдавать.
Сея тревогу,  она «поставила на уши» родственников близких и дальних.
И слетелся  народ с дальних мест – кто из Молдавии, кто из Твери, и затем – в коллективной бессоннице   на  маломерном паркете обменивались грустными недомолвками.
И сушили друг другу мозги – быть то всем как?
Если, не приведи Господи, что...
   


...Неслышно провернув в замочной скважине ключ, Сергей столкнулся  с хаотичным  расположением  тел на своём малометражном полу.
Оставив вещички у входа, он  моментально растворился на выходе.  Что ему ещё оставалось?!
   


Всё как-то рассосалось  чуть позже. Будничным недоразумением оказалось. Простуда. Горячка. Больничный. Не сообщал – ясное дело, избегал волнений пустяшных.
Прежде  же  не было со здоровьем проблем у него.

И всё  в их доме вновь замечательно было.
В кои-то веки счастливо довелось пообщаться с роднёй.
Да и в тесном застолье люди, как правило,  раскрываются ярче.
И тосты самые яркие, сочные были лишь в её адрес,  Людмилин. – Женский же день, в самом деле!

И так  хозяюшка  хороша и умела!
Серёжкина же Одиссея тактично не поминалась, но сам он угрюм был и мрачен, и, на удивление, быстро упился.

А когда она вышла на кухоньку  с посудою разобраться, он – за ней, словно незримой  цепочкой привязанный.
И обнимал, и целовал её страстно,  и на колени припал, и каялся, прерывая хмельные рыданья, что не болел он в том Ростове совсем, а со страстью случайной не разминулся.
   
Она успокоила его, сдерживая вулканическое кипение.
И сподобилась всё же  уверить, что не такая уж это большая беда, что бы её не одолеть сообща. Одолеем!               

– Мудрая Вы всё же, мадам! – не преминул я дать  оценку последнему эпизоду.               
– Погоди, – почти  тот час же осенило меня, – всё это страницы «новейшей истории»?
Выходит, что и двух месяцев не прошло, как вся эта ... приключилась.
Возвратился твой   Сергей из Ростова в первых  числах весны,  а сегодня у нас ещё даже не май.               
– Если бы завершилась  уже, – выдохнула тяжко Людмила, – это лишь самое начало истории той. Если бы тем всё и кончилось...
   

В наступившие после тех праздников будни и «заплясала губерния».
Заботливо проводив на службу своего дипломированного супруга, Людмила  понеслась за ним, словно  охотник с капканом.

Там, в штабе агентства Аэрофлота, искупавшись в обязательной к ней галантности  руководства,  она сменила улыбку серьёзом.
Аргументировала свои сомнения в истории с заболеванием благоверного.
И очень была убедительна в желании – в чудной этой истории расставить точки над и.               
– Надеюсь, нет необходимости уточнять,– определилась она с акцентом на выходе, – не  ввязывайте меня, Бога ради, во внутреннее ваше расследование.
      


Нехитрое расследование подтвердило «опасения» заинтересованных заявителей – следов  означенного больничного листа в отдалённой регистратуре не обнаружилось.
Стало быть – фальшив документ! Нехорошо-то всё как!
Ой, как предсказуемо грустно оборачивались в те годы подобного рода открытия.
   
И уже через несколько дней  Сергей, зайдя в дом, явил взгляд, с которым лучше бы разминуться.               
– Всё кончено, – безвольно опустился он на пол, – без борта я теперь и без неба.               

 В связи с событием, потрясшим  незыблемые основы социалистического бытия, мастер дальних полётов был жёстко «опущен на землю».
Полгода,   впоследствии, предстояло ему заниматься лишь подготовкой к полёту бортов, поднимающих в небо других.               
   

 Как она его утешала в тот вечер, как убеждала, что всё преходяще.
И что лишь её  безусловная вера в него вернёт Сергею и волю, и силы...               
И помалу стихать стала боль. Важен всё же для мужика крепкий тыл на изломах судьбы. Сергей не стал дожидаться первой, сильно урезанной наказаньем, зарплаты, а энергично налаживал связи. И вскоре – Актюбинск, Уральск, Кокчетав – были готовы его принять.   
И вернуть ему безмерное  небо, без которого совершенно никак.               

– Определяемся с выбором, милая, время не терпит.               

Она в восторге, конечно, от оперативности этой, и не пытается скрыть гордости мужчиной, правящим  штурвалом  судьбы!
 

 - И, правда, – отменный мужик, волевой! – согласился я, трудно  представляя собственные  телодвижения в шквале  рукотворных кошмаров. – Но с педагогикой ты, мать, сильно перебрала! Как по мне.
   

 «Героиня»  же,  овладев  информацией, в очередной раз легкомысленно озвученной  близким ей  человеком, вновь   явилась к руководству, однажды уже воздавшему оступившемуся по заслугам.
–  Что за прыть, – с большевистским напором давила на функционеров  очаровательная амазонка, – ведь виновник наш  за дела свои не спешит  получить по заслугам от ответственных лиц!?
И, словно Троянского скакуна, выкладывает на всемогущую столешницу руководства черновик с намеченными её супругом  прогнозами.
   

Жёсткая оперативность вершителей судеб оказалась  действенней дерзких Серёжиных  устремлений.
В кратчайшие сроки весь ближний свет, вчера ещё суливший потерпевшему небо в алмазах, наглухо перекрыл ему живительный кислород.
Не мудрено, что отчаявшегося мужика завертело в алкогольном безумстве.
   

Ангельский лик обожаемой спутницы, в глазах моих, всё более размывался  потоком   шокирующих откровений.               

– И  тогда ты вновь  принялась разгребать  этот хлам...,  –  декларировал  я, совершенно не скрывая сарказма.               

– Конечно  же,  я обязана была привести его  в чувство, должна была ему вернуть веру в себя. И я сделала это!
Не надо так улыбаться, прошу тебя!
Но даже помыслить тогда не могла, что взбредёт в его голову дальше.
Надо было, искупая грехи, вернуть своё приличное прошлое.
А он позволил себе связаться с,  недоброй памяти,  ростовским училищем!?
И там, не вдаваясь в детали, ему наобещали всего:  – Выезжайте, вместе подумаем!               

Он и понёсся!?
И я, словно меня скипидаром намазали, – параллельно...
      


Пока Серёжка обменивался объятиями с благодетелями и  коллегами, «добродетельная»  амазонка  разыскивала  поликлинику, и  в ней – злостную совратительницу, принесшую столько бед  в её дом.
Публичная лекция о падении нравов, и прелестная искусительница в белоснежном халате уже без каких-либо шансов и перспектив.
И лишь откровенная враждебность персонала лечебницы оставила у Людмилы неприятный осадок.
Некогда ей было  разбираться с осадком.
Хватило бы силёнок для главного.
   


Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы не усомниться в последствиях. – Лётное училище дислоцировалось  по конкретному адресу, и найдено было истицей без особых усилий.   
После чего кислород, даже весьма туманных надежд,  повинившемуся  мечтателю и оптимисту уже не поступал ниоткуда!
У  «падшего» уже  не оставалось ни духу, ни сил, чтобы связаться со своим «добрым ангелом» и опечалить нескончаемой чередой преследующих его  потрясений.
Икара, пышущего богатырским  здоровьем и грёзами, сразил не ведающий о пощаде инфаркт.
Сергею  ещё и божественных 33-ёх не исполнилось...
 


В тот момент почудилось мне,  что прилюдно меня потрошат, рвут жилы, выворачивают   суставы и связки.
Бессонная ночь в момент придавила непомерной усталостью.
Трудно ворочая языком, я удосужился всё же спросить:               

– Как же со всем этим жить? Как же ты сама ещё  живёшь со всем этим?
 

Глубочайшее сожаление по поводу внезапного помутнения у «её драгоценного спутника» –  прочёл  я в её изумлённых зрачках.               

–  Ты, вероятно, всё же главное  упустил, милый  друг.
Дремал во мне мой затравленный джин всё это очень долгое время.
На донышке самом свернувшись. Часа своего дожидался.
Выдавил, наконец, чёртову эту затычку.
Если бы не было этих ростовских событий, их бы не мешало придумать.
Так я устала от страхов, и этого нависшего надо мной топора!               

– Продукт давней романтической  дурости  ты называешь нависшим над  тобой топором?
Однажды и до скончания века? Ты безжалостно и прагматично уничтожала человека, который жил лишь тобой долгие годы.
Какой же обителью святости  виделась ты  мне вплоть до этой прогулки.
Теперь же, я всеми порами ощущаю, как ты отыщешь и меня в любом  закутке и...  Страшно вообразить...


Она обернулась испуганно. Искреннее непонимание  выражал этот взгляд. И сожаление.               


– Потрясающе,– прошептала она, сглатывая накопленное напряжение, – я откровением своим, обнажаюсь до тончайшего нерва...  Да это я теперь заложница у тебя. Я!
Теперь ты можешь меня где и как угодно достать! Мы встретились с тобой в том полёте почти сразу после нашего последнего визита к Серёже.
Ты меня от таких тяжких мыслей отвлёк.
Хотя там уже сдвинулось потихонечку дело. Организм всё же молодой, сильный. Мужик совсем недавно марафоны бежал.

Ты даже не представляешь – как я благодарна судьбе, за нашу необычную встречу. – она горячечно смешивала прошедшее и реальность, страстно выстраивала ближайшие планы, настаивая попутно, чтобы я не торчал «в этом запущенном общежитии», а лишь ночевать туда возвращался.               
– Вот теперь уже точно всё, – прервал я её, не задумываясь о корректности, – мне бы теперь только до  постельки  добраться.               

– Конечно, конечно, –  прижалась она ладошкой  к своей разгорячённой щеке, – и мне бы не мешало уснуть...



                ВЕЛИКИЙ ПОЧИН


   
Роскошью холостяцкого разнообразия на столе, и задорным  гулом здорового мужицкого эпатажа был я ошарашен уже на пороге.
Срочно в постельку – здесь определённо не выходило.
Обречённо вздохнул и выставил  от себя, прихваченный для подобных дел,  эксклюзив с  национальной  перчинкой на донышке.
Так и прогудел я до ночи,  общаясь с загадочной породой людей, прибывших из разных мест, для борьбы с расхитителями народного достояния.
Кстати – икорочки этой на столе было!..  А ведь категорически выведен был продукт из народной торговли на время ажиотажного икрометания.
Круто гуляли здесь не одни лишь мои соседи по номеру, но и некоторые иные в мундирах.               
Как приучили нас мастера интригующего детектива, на самом пике непомерного ликования, в помещение должны войти, не стучась.               

Вошедший всё-таки извинился, и дал разудалому люду понять, что лишь одна штатская личность вызывает у того интерес.
Уединившись со мною за дверью, дежурный администратор поделился  затем  страшною тайною:               
 

-Ваши неподтверждённые  льготы  завтра ближе к полудню рассеются в пыль.
Ну, вы меня понимаете...               

– Далее гуляем без штатских, господа офицеры, – поделился я по возвращению грустью, – мне  не до фейерверков  сегодня.
      


Вчерашний яркий подарок весны выглядел пока исключением.
В шесть утра снова «молоко» за окном и нудящая дождливая  морось.

Окидываю взглядом «покои» и, поколебавшись слегка, примериваю чей-то мундир.

Удовлетворённый своим  отражением, прикладываюсь ухом  к  двери.
В коридоре – шаги, но не менять  же решение.
Набрасываю поверх «эполетов» защитную плащ-накидку, и нахлобучиваю форменную фуражку с гербом.

Вдоль безлюдного коридора шагает, щеголяя преждевременной выправкой, офицер из соседнего номера.

Из его ошарашенной памяти, видимо, не стёрся ещё  вчерашний, гражданский мой облик.
Собравшись с мыслями, он всё же отвечает мне на приветствие  и  возвращается к эпатажу с  раскрасневшейся дежурной по этажу.

Теперь уже я лихо отбиваю гусарскую дробь, спускаясь по цементным ступеням.
Заглядываю в окошко полусонного администратора.
Форма, из-за которой по историческим слухам, рушились великие судьбы, помогает тому  необходимое вспомнить.
Товарищ сверлит рассеянным взглядом золочёные  звёзды средних размеров  под  развевающейся накидкой и извинительно лебезит:               
– Суета, знаете ли. Сменщики  от недосыпа, наверно... Вы уж простите их, оперативно уладим...               
 Я немногословен в ответ.  Улыбаясь понимающе и великодушно, я привычно уже прикладываю к фуражке ладошку  и, держа спину, считаю ступени наверх.

На этаже уже не замечаю ни дежурной, ни посторонних.
Позволили себе уединиться в интиме?

Словно шкодливый кадет проскальзываю в  «офицерскую спальню», шустро переодеваюсь в то, в чём поселялся в гостиницу...   
Трудно отрывает помятое лицо от подушки подполковник, форму которого я намедни вернул с благодарностью.

На переходе из вчерашнего перебора в реальность, служивый  потрясает каскадом логичных недоумений:               
–  Не спится, работничек?  Выглянул бы вначале в окошечко, турок... Ну и на кой тебе эта чёртова слякоть в субботу?               

Я ещё не восстановился совсем после раннего "парадного штурма" и растерянно переминаюсь на месте.               
– Хотя, на свиданье с царскою рыбкой  в обстоятельствах этих вполне..., – гогочет военный, с головой укрываясь несвежим одеялом в полоску.               
– А плащ-палатку мою всё же накинь. Я  обойдусь. Мне сегодня – в «бобике» по степи колесить.
   


Несказанно были удивлены мне в конторе, куда  командированного к ним с дальних мест инженера  нелёгкая  принесла на субботник.
Удивление логично вполне. День не рабочий. Погода отвратная.
Заботы многотрудные и чужие.

Мостостроительной организации  вменено было  дело, которое в городе вряд ли бы кто осилил ещё.  Облагораживая побережье областного масштаба,  следовало одеть в толстый бетонный жилет четверть километра пологого спуска  реки.
 Всё  выглядело элементарно  и трудно, как в учебных пособиях по производству бетонных работ.
Колонны самосвалов, ведомые партийным перстом, выворачивали на подготовленные площади вязкую бетонную смесь, а множество мужиков, вне зависимости от их  привычного ранга и статуса, разбрасывали её совковыми плоскостями и уплотняли затем ревущими механизмами.

В кои века заштатному городскому бюджету выпала шальная удача – благоустроиться эффективно и за бесценок.
Машины курсировали потоком безбрежным, но плодотворным.
 
Расслабиться получалось только, когда у народа каменели спины и не разгибались суставы.

Тогда отправлялись толпой под навес просторного арматурного цеха, укладывались на  шероховатость поддонов и, веселясь через силу,  травили незамысловатую чушь.

Я, трудно ворочая языком, озвучивал воспоминания о том, как в давнем студенчестве сдавал диалектический материализм – «Диамат» – для тех, кто ещё в состоянии вспомнить.
   

 На лекциях, в нередких полемических спорах, порой верх удавалось брать, фехтуя лишь зачатками интеллекта.
Я получал от этой софистики эмоциональное наслаждение.
Преподаватель,   зав. кафедрой, не скрывал  удовольствия  от этой неравной  игры.

Держа в памяти положительные реакции мастера, я готовился к предстоящей проверке знаний без разрушающего напряжения.               

Первые две темы я осветил без труда, да и третий вопрос показался мне ерундовым. Следовало лишь поделиться с преподавателем  глубиной своих знаний о всемирно известном трактате вождя – «Великий Почин».               
Это прогрессивному миру был широко известен трактат.
Мне же предстояло как-то логически определиться.
И каждою своей искромётною фразой, удаляя белые пятна из несовершенных учебных  пособий, я нёс и нёс абстрактную победоносную чушь о великой исторической миссии партии славных большевиков, и о судьбоносном значении вышеозначенного Почина во Всемирном Пролетарском  Движении.
   
Иван Ефимович Губа, казалось мне, вслушивался с неподдельным вниманием.
Тема была не просто ёмкой, а стратегически всеохватной.
Сколько  ещё в возбуждённой моей голове знаменательных мыслей роилось!
Но уже как-то хотелось услышать достойное моих непомерных усилий экзаменационное резюме:  "Довольно, довольно, голубчик! В каком же я восторге от вас!"               

– М-да, голубчик! – потряс преподаватель экзаменуемого неожиданной фамильярностью. – Как же я  расстроен, дружок!
Видите ли, мой побледневший студент, «Великий Почин» – публичная ленинская полемика о классическом эксперименте вождя!
О Всесоюзном Субботнике, который не один уже год...

 Вы позволите мне остановиться на этом? – Левый глаз у него был искусственным   и, почему-то раздражение в этом глазу казалось настолько естественным и логичным, что о встрече с глазом живым лучше бы и не думать вообще.               

–  Какое сказочное лето ожидает вас нынче!  А какая пересдача вам предстоит в великолепии осени!
Вгрызайтесь в творения Великого Ленина!
В полное собрание его сочинений!  – смачно завершил он наше затянувшееся рандеву.
   

Главный заводила и дирижёр нашего субботнего действа,  дослушав историю в интерпретации малознакомого гостя, ухмыльнулся, покачав головой, и поправил ребром ладошки неизменную на нём широкополую ковбойскую шляпу.
Жест этот, как мне позднее объяснено было –  свидетельство проявления его внимания, озабоченности, интереса.               

– Так что, – хохотнула позднее  смешливая  лаборантка, –  кажется, наш шеф на Вас положил оба глаза.
   

Я бы за месяц так с народом не сблизился, как за тот трудовой день, вложенный в бездонную копилку всемерного благоустройства державы.

 Когда  результаты содеянного проявились в красотах обозреваемой панорамы, стало очевидным для всех, что пережитое нами в тот день было из разряда  трудностей, которые пламенные труженики пера, попадись мы им на глаза, окрестили бы героическим.
Ветер в течение того субботнего праздника был силы немыслимой.
 
Лишь тяжеленные лопаты с бетоном  удерживали работников в относительной вертикали.
Выданные народу бушлаты, вобрав в себя влагу беспрерывного  ливня, доставали насквозь проникающей сыростью и ознобом.
В рабочие будни производство работ в подобных условиях законодательно  запрещено.

Но, видать, не случилось друзьям журналистам, ради нескольких строчек в газете, оказаться на героических рубежах...
   

Небольшой городок в Казахстане, однако, прилично устроился.
Возвращаться в Европу после трудов праведных мне предстояло через мост,  объединяющий  великие континенты.
Надолго запомнилось это событие.
Ближе к середине моста настиг меня шквал такой силы, что лишь массивность перил удерживала на пролёте.
Положение осложнялось и тем, что шквал  менял направление регулярно и бессистемно.
 
Около получаса, в избиваемой ветром и влагой накидке с  чужого плеча, я пытался овладеть ситуацией.

Стало известно позднее, что меня угораздило столкнуться в тот раз со случающимся здесь по весне ветровым беспределом – «Бес Кунаки» - «Пять Ветров»  для тех, у кого приличные проблемы с казахским.

Пять буйных братьев!
Неписаное удовольствие, смею вам доложить, если вас угораздило встретиться с этим беспардонным семейством на инженерном сооружении, сталью могучих пролётов,  стягивающим географические континенты.



   
                ПЕРСОНА



Люди в форме разглядывали меня с нескрываемым любопытством.
Подполковник, чьи  звёздные позументы оказали мне в это утро неслыханную  услугу, демонстрируя джентльменский респект, протягивал  сложенный вдвое листок.
Я ознакомился бегло, скомкал бумажку  и побрёл в дальнюю  душевую.
Вернувшись, я обнаружил записку в свой адрес, уже извлечённой из урны и демонстративно разглаженной.
Таким образом, её содержание ни для кого из присутствующих  теперь тайны не составляло.               
– Если б вы знали ребята, как я напахался сегодня. О дамах ли мне думать сейчас.

Объяснение, исходившее из усталого  организма, выглядело на тот момент убедительно и сняло с мужиков напряжение.
И загудела возбуждённо-восторженно дружная офицерская братия:

«Какая женщина, парень! Как ты умудрился так быстро?!
Мы же её тут всем личным составом  окучивали. Хоть бы хны!
"Ваше дело только записочку передать", – говорит.
И рванула на скорости, опасаясь, что бы на ходу не раздели.
Набирайся здоровья, мужик, а завтра, сделай  ей это красиво.
В другой раз может не обломиться!               
И бутылочки всякие, разные опять на столе, и буженина крупными ломтями порезана, и икорочка в салатнице горкой.
А овощи с фруктами свежие, аппетитные – в такую-то неплодородную пору. – Крепись, мужик! Не посрами офицерскую честь!               

– Представляешь, – крепко прижался ко мне после седьмой, или девятой закуски служивый из братского соседнего номера.
Тот самый, гусарского вида красавец-майор, что так нежданно повстречался мне этим удивительным утром. – Представляешь, на чём я этих паразитов нагрел. – Он брезгливо скривился, демонстрируя отношение  опера к нескладухе «в особых размерах». – Эти, эти, суки позорные, выставляли твои, ну как их – вещички!?
Я на них такой самоходкой рванул! А они мне, представляешь:  «Нас тут  заявками истязают!  А этот – здесь лишний совсем!   Этот непонятно где взялся!»               

 Это наши органы им, понимаешь, лишние! Быстро им память отшибло!
Я им такое светлое будущее начертал! В разы!
Они ко мне потом всем личным составом явились.
Со снежным штандартом! И с этим, у которого глазки в бегах. Директором драным.               

– Молодец! – здраво сумел оценить ситуацию я. – Мы теперь здесь все в неоплатном долгу!               

– Раненых в бою не бросаем! – мотнул своею молодецкою гривой  майор.





   
                ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ



 А в рабочий день в управлении  меня уже приветствовали, словно  многолетнего сослуживца.
На рабочем столе, выделенном мне для грядущих творческих бдений, загадками высились свёртки.
Они занимали добрую часть столешницы и этим отвлекали от дел.               
– Вы не сомневайтесь, чистая она, безопасная, – мягко, чтоб  не вспугнуть, выруливала специалистка по сметам. – Её у своих – у  русских ребят покупали.
А рыбёшка, та вообще прошедшей ночи улов. Люди проверенные. Давние соседи нашей Анастасии из кадров. Мы все там  у этих ребят на крючке. – Хохотнула  девица, иллюстрируя сказанное сгибом испачканного тушью мизинца.

Речь шла об увесистом икорном ядре,  аккуратно обёрнутом калькой, и двух полуметровых кусках осетрины, упакованных посерьёзней.
И вовсе это не подношение скользкое, мне объяснили, а лишь выражение искреннего почтения к человеку и другу, проверенному тесным общением и общественно полезным трудом.               

Я после того, как наслушался всякого за выходные, не был беспечно наивен и, искренне поблагодарив своих чутких коллег, вежливо от всего отказался.               

– Да как же это, всего за десятку кило, а рыбка, эта совсем за бесценок –  пятёрочка вкруговую! – чего-то они не догоняли во мне.
Цены же даже для их  "нерестового" Гурьева были фантастически бросовыми.               

– Наступило прояснение, дорогие соратники, – понял я, что не стоит  дожидаться обид, – за рыбьи глазки огромная вам благодарность, а саму рыбку – увольте, с этой тяжестью кто меня на борт пригласит!               

– А ведь могут и посадить! – резво согласились коллеги, выстраиваясь в длинную  очередь за дефицитом.               


Безмолвный  коллективный  демарш  оказался убедительней жарких словесных увещеваний. 
И филе царской рыбки было тут же определено для меня в морозильник.
В полном объёме!               
               
   
                С ПРИСТРАСТИЕМ


   
Номер в моём отеле – набор спальных мест для постояльцев без особых претензий.
В нём группа командированных офицеров  потрясает активным многоголосьем.
 
При моём появлении стихают дебаты.
Не мудрено – у  оперативников обязаны быть тайны от посторонних.
Доброжелательное входное  приветствие  игнорируется всеми без исключения.
Пытаюсь связать это с их возможными деловыми  проблемами.
Потому, не особо печалясь,  соображаю на предмет спуститься в столовку.               

– Сидеть! – Вздрагиваю от рыка младшего в этом доме по званию.
Капитан, сверля лютым глазом клиента, вертит в руках сложенный вдвое листок.               

Вид записочки этой оставляет мне крохи надежд, что не всё ещё в этой жизни потеряно.
 
В последующие минуты воинский коллектив нещадно клеймит проходимца за поступки, несовместимые с высоким званием мужчины, офицера  и человека.
 
Они  буквально потрясены моим  издевательским отношением к высоким порывам «самой очаровательной в заштатном городишке мадам».
И лишь офицерское благородство не позволяет им закидать меня валунами.   

Улыбаюсь я по разным причинам. Прежде всего – от осознания того, что плевал я с высокого этажа на эту  жаркую беседу с пристрастием.
 
А потом, я вообразил на минуточку, как эта голубоглазая нимфа могла обаять здесь их всех.

Сиюминутно и однозначно! К тому же появлением своим цикличным и частым тронула она их чуткие души. И, что немаловажно, – и органы!

Ясен пень, безмерно преданных великому делу чекистов, я вынудил себя презирать.
 


Демонстрируя это презрение, они надолго окунули меня в  вакуум коллективного
безразличия.



      
                ПУТИНА




На нет и суда нет.
В гостиницу я лишь приходил ночевать.
Избегая, заодно, прочих крайне нежелательных  встреч.
Наконец я воспользовался рекомендациями моих здешних коллег.
Получив от них нехитрые рыбацкие снасти и боевой инструктаж, я предался занятию тем, что ранее меня не влекло.

Вряд ли кто-нибудь в это поверит в густонаселённой Европе, но вобла здесь ловилась в таком диком объёме,  будто её осознанно набросали  в Урал, дабы ублажить командировочного дилетанта.
Когда сумерки сгущались до неприличия, я относил свой улов в «контору»  и отдавал на хранение до утра  дежурившему там охраннику.
А наступившим утром коллеги с жизнеутверждающим драйвом делили внеплановые белки.               

  Рыбаки, соседствовавшие на берегу, успехам моим не дивились, и лишь лениво позёвывали, вглядываясь в уральскую ширь.

Привыкнув за несколько совместно проведенных вечеров к чудачеству моих «скромных» рыбацких запросов, мужики совсем не таились меня, да и вообще они ни от кого не таились.
Время от времени они, азартно напрягшись, разгораживали широкий Урал, вытягивая необычные снасти с уловом.
Перемёт – длинная толстая леска, с полыми широкими кольцами вдоль длины её всей, из этой же лески  сработанными.
Колец  много – не менее трёх десятков.
Дальний конец этой снасти  без особых проблем  доставляется к далёкой стремнине и стопорится маячком и грузилом.
И затем ловись  рыбка бесценных элитных пород.

В одном из этих колец колебалась порой, изрядно перед этим намаявшись, огромная остроносая рыба.
Вонзившись на скорости в это прозрачное лассо, великолепное создание природы пленялось без единого шанса на побег и помилование.
Спинные плавники, расположенные жёстко под острым углом, при яростной попытке освободиться, всё глубже заталкивали узника в  кольцо, не ведающее о пощаде.
Рыбину  вытягивали, высвобождали из пут и широким шагом неслись с ней в густые  прибрежные заросли.
      
 Мост пересекал реку  в двухстах  метрах от места  нашей рыбалки.
Самый, что ни на есть центр промыслового города, отравленного текущими ожиданиями порочных нерестовых страстей.

 Казалось,  даже не очень внимательный  аналитик смог бы без труда просчитать – вот она, зона действий  служб государственного правопорядка.
Спокойствие же здесь стояло такое, что однажды даже меня мои нечаянные соседи попросили понаблюдать за снастями.

Попросили и словно растворились все разом. Я этой нарочитости не заметил.
В кратчайшие мгновения, последовавшие за предложением этим – глаза, руки, дыханье моё налились желанием сродни мощнейшему эротическому.

Шустрая игра поплавков, устроенная прожорливой воблой, стала мне в тот момент безразличной.
 
Только бы мне в главной рыбалке успеть, пока эти дьяволы не вернулись.
Заражённый безнаказанным опытом моих лихих «сотоварищей», я никак не задумывался о вполне вероятных «зигзагах» на пути  в моё туманное завтра.
Я уставился в безмерную водную рябь, боясь упустить едва заметное шевеление маячка.
И, вдруг, пёстрый тот маячок рвануло по течению с такой силой, что лишь яростное управление снастями могло уравновесить вихри эмоций во мне.               

 – Потрясающе! – ликовал я, глядя на изодранные толстой леской ладони и гигантскую, в моём понимании, рыбину, обречённо вьющуюся у  ног. – Я всё же сумел это сделать!               
   

Рыбачки-подельники возникли так же одновременно и резво, как ещё совсем недавно исчезли.               

– Плохи наши дела, – «осчастливили» они меня  недовольством, – рыбка-то «тельная».

Тельная – это та, которая успела отелиться уже.
В смысле уже без «золотоносной» икры, из-за которой сыр-бор весь.

Определили это они, едва на добычу взглянув.
Но всё-таки в заросли улов отнесли.
Зачем они там  этой знатной особе  в нутро заглянули – грустной для меня осталось загадкой.
Много на мясе запретном они наварить не могли – нелегальный внутренний рынок перенасыщен в нерестовую пору.

Нездешний народ  с превеликим бы желаньем забрал,  да как её, милую, на вывозе утаишь?

В родную ей стихию вернуть, дабы далее икрилась и множилась...   Но разрушающий  сознание  азарт приличию и очевидному недруг.               

 – Мясцо кровное своё заберёшь? – скалили зубы отчаянные «коллеги» мои,  предлагая выуженную мною добычу – за «так».               
– Нормально рассуждаешь, коллега, – прочитали они  в моём перепуганном взгляде категорическое несогласие, – а нам, куда грешным деваться? –  Не пропадать же добру!





                ПАДЕНИЕ СТЕНЫ




Чёт нечет. Ещё одно хмурое утро. Завтра мне отбывать.
 Я сосредоточен и деловит – закругляюсь с делами.
Дамы шушукаются,  с согласия и попустительства руководства, организовывая заключительное застолье.
 
А ещё меня угнетает конкретика:  всё, что здесь уже неделю трепетно хранят для меня – следует как-то и  увезти.
Эти мои сомненья с легкостью дешифруют коллеги.
Но у них на уме важная информация, которой их гость не владеет ещё.

В аэропорт меня завтра провожает руководитель организации. Лично!
Анатолий Михайлович Исайкин – руководитель редчайшего типа.
Обаятелен, молод, общителен!

Специалист с виртуозным инженерным мышлением!
И столь же универсально контактен!

Обязательная на нём шляпа залихватского техасского фермера – лишь человека незнающего  могла увести от реальности.
Шляпа и служила ему порой  лёгким отвлекающим фактором, способствующим  безошибочной оценке позиции.
И в конечном итоге – победному решению казалось бы неразрешимых задач.

Мне, по крайней мере, тогда  трудно было представить инстанцию, где ему осмелились указать бы на дверь.

Напитавшись информационным елеем, я с лёгкостью приобщился к широко развернувшемуся застолью.

Ближе к вечеру флюгер капризного весеннего климата  обозначил очередную кошмарную полосу.

 Потому  Анатолий Михайлович, предваряя спланированное провожание на завтра, подвёз захмелевшего гостя, на  многое повидавшей «Волжанке»,  к ставшему ему немилым жилищу.
   
С нетрезвою осторожностью ступая на удручённые моими  «неправедными деяниями»  половицы, я столкнулся с привычным уже напряженным вниманием соседей.

 На своей прикроватной тумбочке  я в который раз обнаружил развёрнутый каллиграфическим изыском вверх листочек, чудом не сгоревший от  чувств.

Повертел его, хмельно разбухая от нагрянувших встречных желаний,  и заявил вдруг своим ошарашенным оппонентам: «Так я, господа офицеры, с вашего высочайшего позволения отвалю... У вас здесь такие неудобства... Сложились. Вы уж тут без меня...»               
 
– Ну, ты мужик и гигант! – глубокомысленно изрёк  капитан, едва не отправивший меня недавно  в застенки. – Круто ты это дело заквасил!  Мадам наша у тебя теперь такой  ядрёной  бражкой забродит!               


Стена отчуждения, выросшая непреодолимым барьером на ниве немыслимых, в среде мужиков, разногласий, рухнула в одночасье.



   

                ПРЕДДВЕРИЕ ПРАЗДНИКА



Встречала она меня так, вроде и не произошло ничего, кроме яркого общения в полёте и невинного общения в ночи – в её гостеприимных  покоях.
Не было и нашего однозначного расставания на берегу, и её ежедневных посещений – унизительно безответных.
Не было вполне естественных опасений,  что появление в гостиничных стенах личности  в городе известной и яркой, породит вокруг неоднозначные слухи.
С её счастливого лика легко считывалась только радость. Очевидная и безмерная.               

– А я Женьку сегодня отправила к бабушке, –  прильнув к моему плечу, осчастливила  она сообщением, – скорее не сомневалась, чем чувствовала.               

С чего бы ей не сомневаться-то так?
 
Между тем  стол в гостиной потрясал многообразием блюд и изысканной сервировкой.
      
Добравшись до тёплой водицы, я, кроме прочего, надеялся на расслабленное уединение в тиши.
Уж больно  был в момент своего прихода нетрезв.
   
И действительно – погрузившись в душистые мыльные кружева,  я счастливо расслабился и... почти тот час же растворился в неоднозначных объятьях  Морфея...               

      
Как она сумела учуять, что я, засыпая в толще воды, погружаюсь Титаником – ума не могу приложить.
Скольких усилий стоило ей моё возвращение к жизни – тоже  из области тайных  догадок.               
Сквозь промокшую до нитки блузку из китайского шёлка её разгорячённое тело призывало к немедленной близости. Резво осилив этот физиологический тест, я страстно к ней потянулся.
Легко отстранившись от  порывов утопленника, она заботливо укрыла  меня чем-то пушистым и тёплым.               
 – Приходи скорей в чувства, родной, всё  теперь  у нас замечательно будет. Вздремни хоть чуток, а я по кухне полетаю пока.
   

Кажется мне – я совсем недолго дремал. Телевизионный экран бурлил эмоциями Великих Хоккейных Баталий.

Я накинул на плечи мужской махровый халат, которым был укрыт до того, и поймал себя на мысли, что в отношении ко всему, что происходит вокруг, в сознании моём могучие происходят подвижки.
Гибкая, однако, штука – эта логика лихого мужского сознания.

Потом я неспешно бродил по гостиной, оценивая пристрастия  её обитателей – уголок с раритетным оружием, вкусно подобранные копии полотен мастеров разных школ, множество любовно оформленных фотопортретов Людмилы, прикольные изображения детей и животных, победные дипломы и кубки.               

 –  Проснулся уже? Молодчина ты  у меня!  Пару минут выдели мне ещё, – уловив эти шевеления, откликнулась Людмила  из кухни.


Она что-то напевала потом, а я, отодвинув тяжёлую штору, уселся на подоконник.
Рядом со мной оказалась вещичка, назначение которой у меня не вызывало сомнения.
Перед моими глазами  была трудовая  книжка Сергея – реальный документ гражданина, сокрушённого дьявольской рукотворной стихией.
Я неспешно перелистывал книжонку, отражавшую этапы трудового подъёма владельца  –  стандартный перечень благодарностей, должностных достижений, наград.               
И лишь последние записи в разделе служебных перемещений – контрастный, парадоксальный минор: то самое жесточайшее наказание за аморальный прогул и, добивающее «на взлёте», бесповоротное увольнение за судорожную попытку зацепиться за хвост улетающей птицы удачи...               

Об уничижительной этой записи Людмила, даже в порыве того  прибрежного откровения мне не рискнула поведать.
Да и пилоту, выходящему «из крутого пике»  всё это ещё узнать предстоит.

Я прикрыл это потрясающее свидетельство взлёта и безысходности, и раздражённо швырнул его в темень широкого подоконника.
 
Стоило ли мне эту штору отодвигать?.. Не стоило, видно.
   
Людмила, выбежавшая  навстречу из кухни, обнаружила меня в прихожей ...одетым.

Несколько мгновений  потрясённая, она  пыталась в  моих  глазах что-либо прочесть, а затем безвольно по стеночке поплыла.
Она всё ещё  пыталась обнаружить хоть какую-то логику в происходящем.
Её страстному разумению это казалось непостижимым.

 Покидать женщину, которая очертя голову бросается в немыслимый омут любовной истории.
Женщину, амурные отношения с которой для многих  находились не далее их разгорячённых сознаний и помыслов.
В дикую непогоду и неопределённость ночи?!

 Она почти сразу же, опираясь на стеночку, поднялась, страстным крестом распластавшись  в раме «уходящей» двери.               
 – Как же это больно, любимый!  Господи, больно-то как! – доносилось ко мне из  прострации и отчаяния, в которых она вдруг оказалась.               

Виделась она мне в те мгновения распятием.
Библейским и безумно влекущим.
Насквозь пробивала высоковольтная дрожь невероятного искушения.
Искушения немедленно вознестись, соединившись с  крестным распятием на холсте затемнённого дверного проёма.         

Я  прижал её к себе, мягко отстранил от дверей и  прошептал  то, что  хоть как-то могло меня оправдать: «Нельзя мне оставаться здесь больше. Предчувствия у меня – прилетит этой ночью Серёга твой».               
 Абсурдность этого аргумента вызвала лишь грустную улыбку её.
Человек ещё неделю назад с помощью сестры милосердия трудно разжимал кулаки.

Да и стоило в окошко взглянуть –  уходить в эту ужасную непогоду казалось делом немыслимым. Не говоря уже о попытке взлететь...
Нечто подобное и многое другое ещё горячечно она пыталась вдолбить мужику,  из-за которого она впадает в бездну безумий  ...               
– И вновь мне не доведётся проспаться, – вздохнул я, едва взглянув на часы, – а ведь до отлёта совсем немного осталось.               
Стараясь не встречаться с ней взглядом, я наскоро промокнул ей лицо,  и  ступил за порог...
      

Монументальные двери заштатной гостиницы изнутри заперты шваброй.

 Мощным и долгим подёргиванием довелось мне будить  дамочку, что мне грубила ещё в ночь прилёта.
 
В тот раз моя эмоциональная дрожь оставила мадам безучастной.

На сей раз лишь беспринципная ложь,  сдобренная конкретикой предстоящих этой даме  последствий, сработала безотказно.

Как ещё оставалось ей реагировать на позднее явление «оперативника, вернувшегося из задания исключительной важности».
   

Казаки мои молодецки похрапывали.
Но  чуткий к подозрительным телодвижениям подполковник-наставник оперативно развернулся в сторону входа дверного, раздвинул левый глаз двумя мясистыми пальцами и хохотнул, поздравляя с удачно завершённым расследованием:               

 –  Великий ты, однако, любитель ночами грязи месить! Слабо было отстоять до утра? Или – сдох?



                ДИВНЫЕ ПРОВОДЫ
      


 Чёт!  И снова яркое, благодатное утро. Через несколько часов улетать. В управлении весёлая суета. 
На рабочих столах аккуратно разложены кустарно фасованные прозрачные пакеты с эксклюзивным продуктом.               
– Вы что, надеялись в белых ручках это добро унести? – отреагировали  коллеги на мой  рассеянный  взгляд. – Посадят же за милую душу.
И ни одна у них мышца не дрогнет!               
 – Так ведь шеф же грозился  чуть не к трапу... – озвучил я недавнее высочайшее  обещание.               
 – Досмотр в наших краях – дело штучное, – срочно вернули меня на землю коллеги.               

После чего я лишь безропотно следовал сыпавшимся отовсюду бесшабашным советам.

Грудь мою, словно террориста взрывчаткой, обложили пакетиками с дорогостоящим дефицитом.
Длинным эластичным бинтом объединили  всё  в монолит и позволили это случившееся неприличие прикрыть своей в меру приличной одежкой.
 
Как веселился народ, когда "случившаяся мумия" эта затем шеей вертела, отзываясь на забавные реплики.

А ведь и рукам моим кое-что предстояло нести.
Из морозильника ещё не извлечена осетрина.
Был ещё и объёмный мешочек искрящейся воблы, выданной мне коллегами эквивалентом моим вечерним уловам.               
– А как же я с этим грузом проскочу сквозь досмотр? – запоздало я задался вопросом.               
 – Так Вас же сам шеф изволили с провожать, – хором отозвались коллеги.               


А ещё были вещички  в гостинице. Как это я их умудрился с собою не прихватить?
   

Строго ко времени им обещанному, заглянул в помещение шеф.
И дальше всё  обязано было соответствовать лишь совмещённым  планам и графикам.               
Честно держа в голове, что шеф наш - личность не праздная,  я просто обязан был быстро убраться из гостиницы, куда он  столь же резво меня подкатил.               

Между тем, в номере четырёхместном, вокруг принесённых столов вновь  много «звёздного» люду толпилось. 
Словно собраны  здесь были все для важных оперативных разборок.               

– Ну вот, – едва заметив меня, включился близкий мне по духу майор и защитник, – если порядок в войсках, так оно же и без бинокля видать.               
Такой публичный анализ оперативных заслуг, меня, как приличного человека, не озадачивал, но смущал. Самую малость.

А анализ, между тем, по логике военного времени, выполнен был безупречно:  – Коль после созидательной ночи красавица впервые с депешами в «генеральный штаб» не явилась, то, ясен пень, растущие запросы её великолепно исполнены.
 А коль так, то сосед наш,упрямец, подвергнутый  обструкции жёсткой, но справедливой – искупил, постоял, поступил!

И, стало быть, событие это теперь следует шумно и солидарно  отметить.
Тем более, что и без моих достижений,  хватало поводов у ребят опрокинуть за здравие и расставание.
Потому и мне стандартную гранёную ёмкость всё-таки «уважить»  пришлось.
   
В холле разбитная консьержка энергично размахивала руками перед  очередным совершенно удручённым просителем.
Она приняла от постояльца ключи и, вернувшись за стойку, вызволила из моей ячейки конверт:               
 – К самому выходу подбежала. Бледненькая такая была, озабоченная.
Могла бы, зазнобушка, и проводить. Так уж здесь  всем примелькалась за эту неделю.               
Я, сцепив зубы, сдержался, забросил куда-то послание, и пулей рванул к длинно сигналившей «Волге».               
      
– Что-то я не припомню, как Вашим поселением сюда занимался. – озадачился шеф, отъезжая.               
      
 Гости издалека в организацию наведывались не часто, и создание для них кратковременного гостевого комфорта шеф, как правило, держал в поле зрения.

Большую часть пути я веселил  его эпизодами своего авантюрного поселения.
Не стал  скрывать и того, как была мне полезна  попутчица, с которой едва был знаком.

"Волга" мягко притормозила – приехали.
Анатолий Михайлович, освобождая салон от вещей, сочувственно покачал головой и протянул мне крепкую ладошку навстречу.
Рукопожатие показалось мне очень уж преждевременным.
Я этого не пытался скрывать.               
– А  с провожанием-то как, – не смог скрыть своего разочарования я, – ведь прилюдно грозился .               
– Ты лучше ответь, – впервые  он обратился ко мне как к "товарищу по оружию", – каким штурмом умудрился ты  этот бастион одолеть?               
 – Неужели в этом городе  нет более серьёзных проблем? –  удивительной для  меня в этом вопросе оказалась лишь личность, озвучившая его.               
– Куда уж серьёзней проблема.  Два года – голова то спиралью, то кругом.
Пороги кабинета её обивал, школу мебелью обустроил, ремонтом.
Сыну старшему в глаза (учится он в этой же школе) страшно смотреть – вдруг расшифрует папашу.
А нечего раскодировать! Так и держит  «императрица» по сей день дистанцию, подразумевающую глубочайшее уважение.

А тут... Первый встречный...  И она ярким факелом!..  А ты мне всё снасти забрасываешь:

– Обещал! Провожание!   Да не нужны тебе няньки  в провинции – сам всюду юрким  вьюном прошмыгнёшь!
      


Никаких тебе цивилизованных терминалов.

 Перед высоченным забором, прикрывающим лётное поле, парочка «следопытов»  сосредоточенно и беспардонно обследует всякого, в ком заподозрит волнение.
А потому – списочно всех!
Невдалеке группа зорких,  никак не безучастных парней.  Это конвейер.
Благородная икра – главная его поисковая единица.
И важнейший источник грядущих порицаний и сборов.               
 – Представляете, – делились потом  «прошедшие через конвейерный ад»  своей нечаянной радостью, – там уже протокол составляли, но мы их умолили взять деньги!

Много ярче размер этого «непомерного счастья» определил вырвавшийся из  того пекла кавказец: «Лучше бы я весь этот  взятка ужасный месяц  рестораном гулял!»
      
На моём теле всё те же килограммы «взрывчатки», в руках непомерная тяжесть, а потому и в глазах лишь ощущение безысходности: «Вон эти громадные и беспардонные парни пронзают понимающим взглядом лишь меня одного, и выжидающе предвкушают»...               
И реалии настигают "мечтателя" – из  бесформенного мешка вываливают шелестящую воблу,  шуруют  в четыре руки  в моём бездонном портфеле и добивают унижающим взглядом.               
 – Пошёл! – словно парашютиста в бездонность, подталкивает  меня главный из них  ...к автобусу, подвозящему  к  борту.
   

Поднимаюсь по трапу.  Предъявляя хорошенькой стюардессе билет, на автопилоте освобождаюсь от груза: – Устраиваю негабаритные – пузатый портфель  и мешок  воблы, на трап.
А в другой руке у меня сетка-авоська, укрытая плащом из болоньи.               
 – Молодой человек, и чем это вы нам поливаете трап, – заметив, как  капает из авоськи размораживающейся осетриной, – резонно вопрошает  девица, находящаяся «при исполнении».               
Я, холодея, помалкиваю.               
Девушки, в прекрасно облегающей их синеве, переглядываются скорее участливо, чем глумливо.               
– Вы, парень, в такой рубашечке родились! Как эти церберы не заглянули под плащ? Боженька вас, наверно, по жизни ведёт.

К тому же и документы в порядке, – улыбнулась  мне безумно красивая девушка, вежливо освобождая проход.




                ОТ ВИНТА!

   В полёте люди ведут себя словно одноклассники  после недолгой разлуки.
Народ, подтрунивая друг над другом, раскованно обменивается свежими воспоминаниями.

Целостность багажа  удалось сохранить очень немногим – его вспарывали, взламывали кодовые замки, изымали.
Кое-кто после фантастических штрафов остался без  надежд на встречу с «праздником весны и труда».

Более  других довелось пережить даме, выглядевшей совершенно потерянной. От неё силой увели её драгоценного спутника.
Захваченный, как говорится, с поличным, он пытался «качать здесь прилюдно права».               
 – Это презент, вашу мать! – исступлённо орал грузный мужик на людей, делегированных осуществлять здесь «высшую справедливость». – Я  сам пересажаю здесь всех.
Но вначале   вы все приползёте к моему порогу с вещичками!               
Не исключено, что так и  случится на днях, но  нынче в салон самолёта поднялась  лишь его рыдающая половина.               
Я пытался убрать напряжение спутников ироническими комментариями, но самому-то мне было не до улыбок совсем.               
 Состояние моё ухудшалось стремительно.  Сквозь угасающее сознание донёсся до него ор, теряющейся в страшных догадках соседки.
Приняв панический импульс, милосердная  бортпроводница тут же плеснула в линялый мой лик из кувшина.               

 – Довольно воды! – заорал я, успев  заметить  на подносе ещё  и десяток стаканчиков, – мне уже лучше!
Стюардесса отшатнулась испуганно, а я, растягивая, раскисший и отяжелевший от влаги свитер, пытался стащить его  через голову.

В состоянии, близком к серьёзному помешательству, я освобождался от, разогревших меня до бесчувствия, "шифрованных взрывпакетов".               

Я срывал с себя эти дьявольские  кульки и забрасывал их в безразмерный портфель.
Один из них дал течь ещё на разгорячённой груди, и пассажиры, которым «посчастливилось» оказаться под боком, нервно воротили носы.
Оголённый мой торс шипел, словно взъерошенный кот.

Дорвавшаяся до серьёзного дела соседка  оттирала мою почерневшую грудь своею бесценною  шалью.               
...Достаточно быстро восстановилось дыхание...  Спутники лишь затаённо внимали.

Господи, повезло-то как, – думал, наверное, каждый, – что этого не случилось до взлёта.
И, как же, Господи, повезло – не со мной!
      
 
Мелькали в эти мгновения перед глазами лихие порывы моих недавних коллег, со студенческой бесшабашностью «собиравших» далёкого своего гостя в дорогу.
В их шкодливых деяниях не читалось даже намёка на угрызения в части «нарушений конвенций».
Как не было и сомнений, что цель смешливых этих деяний - не более, чем невинная попытка  возвращения долга, отнятого у  народа жёсткой противоборствующей стороной.               
– Вы уж извольте распорядиться разумно, так удачно сложившимся для вас природным ресурсом, – читалось ими в подтекстах Законов, – тогда и Родина не позволит себе лютовать. До поры.

Но не наглейте же, не крушите устои. И танкерами, или цистернами не позволяйте себе.

И  держите в куцем умишке своём, Бога ради, – с пассажирами разными системе куда проще  разобраться, чем с браконьерами злостными...
      
В процессе естественного восстановления мелькали перед  моими глазами  и картинки  возвращения из оперативных заданий друзей-офицеров с «изъятием» в объёмах несоизмеримых с теми, коими мои полётные спутники надеялись порадовать близких.

И поглощали это «изъятие»  стражи порядка без остатка и угрызений душевных.
Под приличную выпивку и бравое гусарское ржание.

Не щи же лаптем хлебать слетелись они сюда  из далёких, но безрыбных губерний.
               
               
               
                ПРОВИДЕЦ



   
Возвращаясь из странствий, не прочь был я порадовать близких гостинцами чудными. Тем, чего в наших краях ни по очереди не возьмёшь, ни по спискам.
Любой мелочью можно было тогда удивить. Словно туземца - стекляшкой.
В необъятной стране  тотально сработанного дефицита.               
 – А ну-ка посмотрим, что вам в этот раз волшебник прислал! – обращал я всякое своё возвращение в интригу.               

Вот и в тот раз багаж мой уважительно  обступили и,  затаив дыхание, приступили к обследованию.
Не было  радостных возгласов на сей раз.
Зато множили мгновения дух, от которого недавно ещё воротили носы пассажиры...  Злокозненно источала его каждая, вынутая из портфеля, вещица.               
 
А по возвращению из душа меня прочие ожидали сюрпризы.
Лицо супруги защищено многослойной повязкой. 
Натужно  вертит бельё  перегруженный агрегат.
На всех мыслимых плоскостях коридора и кухни  разложены и развешены, пропитанные рыбьим духом,  вещи и документы.               
– Там ещё на балконе  бумажки  проветриваются. 
Ароматный тебе отчёт предстоит. – сквозь толщу антибактериальной защиты доносится до меня хохот супруги.
   
Среди бумаг замечаю конверт.
Конвертик этот бесцветный, как и всё  ранее поступавшее от носителя «опасных страстей», я вскрыл скорее лишь потому, что он тщательно был заклеен.
С тем  же безразличием развернул.               
Но строки, не каллиграфически писаные, а искажённые нервной поспешностью, пропитанные хаосом пережитого, осязаемой своей очевидностью пронзают, наконец, и меня.

В горячечном осознании моём проявляются мизансцены, предшествовавшие решающему выходу  из затянувшей меня круговерти амурной –  трудовая книжка изгоя, на фоне предательского великолепия стола,  магическое распятие в заурядном окладе мрачного дверного проёма...
      

" НЕ БЫЛО БЫ, НЕ БЫЛО БЫ СТРОК ЭТИХ! ТЫ ПОНИМАЕШЬ?
ТЕБЯ БЫ УЖЕ НЕ БЫЛО НИКОГДА! МЕНЯ!
ПРЕКЛОНЯЮСЬ ПЕРЕД ДАРОМ ТВОИМ! ВОЗМОЖНО ЛИ ПРЕДВИДЕТЬ ТАКОЕ!   
ЕМУ, ДАЖЕ ПО БЛАГОПРИЯТНЫМ ПРОГНОЗАМ, ЛЕЧИТЬСЯ БЫ ЕЩЁ И ЛЕЧИТЬСЯ!               

НО ВЕДЬ СПУСТИЛСЯ С НЕБЕС!?
ЭТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ БЕСПУТНОЙ! ГОСПОДИ!
ДВУХ ЧАСОВ НЕ ПРОШЛО, КАК ТЫ СКОРОПОСТИЖНО ИСЧЕЗ.
НЕПОСТИЖИМО И ЖУТКО!
               
ИСТОВО МОЛЮСЬ ЗА ТЕБЯ! И БУДУ ТЕПЕРЬ МОЛИТЬСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ..."