Падение патриарха... Глава 4

   ПАДЕНИЕ ПАТРИАРХА…
               
Глава   4
       
На следующий день, едва после обеда вышли во двор, подъехал Афанасий Иванович.  Привёз две банки мёда, солидный мешочек с кедровыми орешками.

– Как управились? – спросил хозяин.
– Вашими молитвами, – устало откликнулся Афанасий Иванович.

В общих чертах рассказал о поездке, о хозяйстве брата Серафима.

– Да-а, пасека у него большая. Кстати! – вспомнил рассказчик. -  Он предлагает и нам к этому делу подключиться.
– Что значит «подключиться»? – спросил отец Александр.
– Говорит, что если мы ему привезём штук пять-шесть ульев, он в них отделившиеся рои посадит, и мы уже в этом году со своим мёдом будем.
– А ухаживать за пчёлами? – неуверенно произнёс отец Александр.
– Где за пятьюдесятью семей ухаживают, там и ещё несколько пристроить можно, – пожал плечами Афанасий Иванович. – Если умеючи к делу подходить, это же как конвейер. А Серафимушка в этом деле большой специалист. Ну и мы, когда нужно…, –– подмигнул Андрону, – подсобим.
– Это ж сколько мёду можно с пяти ульев накачать? – что-то подсчитывая в уме, нахмурил брови отец Александр.
– Как минимум, пара фляг получится, - не очень уверенно высказал своё предположение Афанасий Иванович.
– А с семи?.. – отцу Александру понравилась такая арифметика, – Это ж не только себе на стол, это и на свечки хватит, и так, ещё по мелочам.
– Я тоже такого мнения, – поддержал его Афанасий Иванович.
– Мы вчера с Андронушкой одну машину досок разгрузили, – похвастался батюшка. - На днях ещё одна будет. Как считаешь, – обратился он к Афанасию Ивановичу, – сможем мы на ульи из этого выгадать?
– Вполне! – уверенно ответил Афанасий Иванович, – Только скорее это надо делать, или до следующего года подождать.
– Никакого следующего года! – оптимистично воскликнул отец Александр, – Ладно, вы тут сами пока похозяйничайте, – он обвёл рукой двор, - а мне ещё к одному дому надо наведаться. Уже три дня там не был.
– Может тебя подвести, батюшка? – предложил Афанасий Иванович.
– Не нужно, – отказался отец Александр, – у меня свой маршрут. Ты отдыхай, смотрю, совсем с ног валишься.
По-быстрому собравшись, отец Александр подошёл благословить мужчин.
– Вернусь либо сегодня вечером, либо завтра утром, – предупредил он, и лёгкой походкой шагнул за калитку.
– И вправду притомился, особенно спина, – проговорил Афанасий Иванович, устраиваясь на лавочке и вытягивая ноги. – Почитай, уже третьи сутки за рулём.
– Может, с дороги перекусишь чего? – на правах встречающего предложил Андрон.
– Успеется. – Афанасий Иванович благодарно кивнул головой. – Ты лучше скажи, как тебе отец Александр? Успели познакомиться?
– Во всяком случае, мнениями обменялись, – ответил Андрон с серьёзным выражением лица.
– И как? – прищурился Афанасий Иванович.
– Он меня не убедил, – уверенно сказал Андрон.
– А пробовал?
– Не знаю, – Андрон пожал плечами.
– То есть? – приподнял брови Афанасий Иванович.
– После того, как ты меня с порога представил террористом, – с интонацией проговорил Андрон, – не знаю, он на самом деле верит в то, что говорит, или персонально для меня слова его были? Но пока как-то не сложился у нас разговор, – и Андрон, в общих чертах пересказал свой спор с отцом Александром.
– Один в один, как в детской обманке, – усмехнулся Афанасий Иванович.
– Что за обманка? – скорее по инерции, чем из интереса спросил Андрон.
– Семь плюс пять, как правильно будет – «А-а-адиннадцать» или «О-о-одиннадцать»? – скороговоркой произнёс Афанасий Иванович.
– …О-д-и-н-н-а-д-ц-а-ть – на распев отозвался Андрон.
– Неправильно, – отрицательно покачал головой Афанасий Иванович.
– Не «адиннадцать» же!.. – недоверчиво отозвался Андрон.
– Семь плюс пять будет двенадцать, – наигранно снисходительно прокомментировал Афанасий Иванович.
– Это что-то должно означать? – с явным разочарованием сказал Андрон.
– Не то чтобы означать, скорее, проиллюстрировать ваш спор с отцом Александром. – Афанасий Иванович с улыбкой посмотрел на Андрона. – Один говорит: «одиннадцать!», другой: «адиннадцать!»
– А обманка, говоришь, детская…, – о чём-то своём подумал Андрон.
– Обманка-то детская, – согласился Афанасий Иванович, – да увязли в ней не только вы с отцом Александром.
– Ну-ка, ну-ка, утешь, – вернулся в разговор Андрон.
– Вряд ли здесь есть чем утешиться, – вздохнул Афанасий Иванович, – По большому счёту, весь мир сейчас разделён спором: «одиннадцать» или «адиннадцать»?
– Это по какому же поводу?
– По любому, какой ни возьми. – Афанасий Иванович провёл глазами по воображаемому горизонту, – Экономика, экология, «эхология», какой сферы жизни ни коснись, везде свои варианты «одиннадцати» и «адиннадцати» заготовлены. Для каждой ситуации вроде как свои, но в сущности одни и те же «одиннадцать» и «адиннадцать», при исходном выражении: к семи прибавить пять.
– Значит, опять «вся рота не в ногу»? – с сарказмом усмехнулся Андрон.
– А не потому ли и сам ты взялся за гранату, что рядом не оказалось никого, к кому ещё можно было бы апеллировать словами? – Афанасий Иванович посмотрел Андрону прямо в глаза. – Сам ведь говоришь: церковь превращена в «антицерковь», пастыри переродились в шаманов, а паства стала нравственной площадкой одного большого торжища – что это, как не та самая «рота», которая вся «не в ногу»!?

Какое-то время Андрон молча думал, затем произнёс:
– Я говорю о грехе, порабощающем добродетель, и о человеке, через которого это происходит. Стоит лишь избавиться от этого… вражины, прости Господи, и мы освободим руки для борьбы с грехом, и защиты добродетели. А о чём говоришь ты? О том, что все дураки?
– Не о дураках я говорю, – Афанасий Иванович устало прикрыл глаза ладонями, – и даже не об одураченных, а об искривлённом стекле, через которое мы смотрим на мир, который есть «семь плюс пять», и спорим о правильном ответе: «одиннадцать» или «адиннадцать». Когда же разглядим, что речь идёт о «двенадцати», то и убивать никого не понадобится!
– И что это за искривлённое стекло? – с прежним недоверием спросил Андрон.
– Заблуждение о том, что, в сущности, все люди одинаковы, – буднично произнёс Афанасий Иванович.
– А на самом деле? – насторожился Андрон.
– На самом деле люди не одинаковые и делятся на два вида, или даже сословия. – Афанасий Иванович поднял два пальца, – Два сословия.
– О-о, куда нас понесло! – не то с раздражением, не то с разочарованием протянул Андрон. – Сейчас выяснится, что есть люди, по рождению своему хорошие и плохие, правильные и неправильные, нужные и ненужные.
– Вот-вот! – с сожалением покачал головой Афанасий Иванович, – Именно в этом и состоит искривление «смотрового стекла», когда мы рассматриваем ситуацию, вроде бы с позиций нравственности, но нравственности совершенно особой, обезбоженной, такой нравственности, в которой нет никакого намёка на присутствие Бога.
– Ты считаешь меня атеистом? – не без иронии спросил Андрон.
– Не считаю, – довольно сухо ответил Афанасий Иванович, – Но лучше быть атеистом, чем исповедником христианства, познающим его через искривлённое стекло.
 – Разоблачил! – вскинул руки Андрон. – Так и есть, я самый плохой, самый грешный, самый коварный человек! Но если всё же речь вести не о моей безнадёжной персоне, если иметь ввиду лишь саму проблему «искривлённого стекла», ты можешь её объяснить более понятным образом?
– Прости, – примирительно улыбнулся Афанасий Иванович – Я, наверное, слишком резко выразился, но это отнюдь не в твой персональный адрес.
– Пустое. Однако как насчёт более понятного объяснения? – с готовностью смягчился и Андрон.
– Пожалуй, – пожал плечами Афанасий Иванович. – Но если более понятного, то и более долгого.
– Разве не ради этих разъяснений ты..., – Андрон поискал нужные слова, – … пригласил меня к себе в гости?
– И то, правда, – согласился Афанасий Иванович, – Только, если не возражаешь, я немного передохну.
– Конечно.
– Кстати, ты что-то говорил насчёт «перекусить»? – вспомнил Афанасий Иванович.
– Без проблем, – отозвался Андрон.

Мужчины прошли в дом. Пока Афанасий Иванович смывал дорожную пыль у рукомойника, Андрон выставлял на стол нехитрую трапезу.

– А что там батюшка про второй дом говорил? – вспомнил он слова отца Александра.
– Он этот дом только прошлой осенью заполучил. – Афанасий Иванович потянулся за полотенцем. – Разменял свою «двушку» на «однушку» и этот домик. В однокомнатной они с матушкой живут, а здесь батюшка церковь хочет поставить.
– В смысле, молельный дом, или настоящий храм? – уточнил Андрон.
– В идеале, ему хотелось бы храм, ну а пока,.. – Афанасий Иванович оглядел комнату, – хотя бы на хорошую моленную хватило.
– Совсем так туго? – Андрон тоже оценивающе осмотрелся.
– Здесь не только в средствах дело, – Афанасий Иванович перекрестился, усаживаясь за стол.
– Общины нет? – со знанием дела спросил Андрон.
– И не только в общине. – Ответил Афанасий Иванович. – Он тебе икону Божьей Матери «Святорусской» показывал?
– И рассказывал, – подтвердил Андрон.
– В таких делах одного хотения недостаточно, – Афанасий Иванович отвлёкся от завтрака, – Здесь важно соответствие духовной составляющей человеческих намерений и …объективного течения событий.
– Что-то не так с этим соответствием?
– Я так думаю.
– А как думает отец Александр? – заинтересовался Андрон.
– По-разному думает, – неопределённо отозвался Афанасий Иванович. – По-разному полагает. Только, как известно, человек полагает, а Бог располагает. Как-нибудь его самого послушаешь.
– Ну, хорошо, – не стал приставать Андрон. – Ты обедай, ангела тебе за трапезой, а я посмотрю, чего там во дворе.
– Спаси Бог! – проговорил ему в след Афанасий Иванович.

                *         *         *

Андрон готовил площадку для досок со второй машины. Вдруг откуда-то потянуло дымком.  Он направился к задней изгороди, за которой была совсем маленькая лощинка, с нависшим над ней кустом черёмухи. Облачка дыма выплывали именно оттуда. Послышались детские голоса.

– Ты её глубже в угли закапывай! – говорил голос постарше.
– Зачем глубже-то? – не соглашался второй мальчишка. – Огонь-то вона где!
– Дурында! – ворчал первый, – Самый жар в углях, а на огне ты её только сожжёшь.

«Картошку пекут», - понял Андрон, и потихоньку пошёл было в обратную сторону. Но тут он услышал знакомый голос. Это был Юркин голос.

– Когда мы с папой пекли картошку, он тоже закапывал её в уголь, – многозначительно поддержал тот старшего.
– Да ладно врать-то! – огрызнулся второй мальчишка, – У тебя и отца-то отродясь не было!
– Был! – вскинулся Юрка. – У меня есть отец!
– Где он, твой отец? – не отставал второй, – Сколько вы здесь живёте, что-то я его не видел!
– Мой папа капитан! – не сдавался Юрка, – Он сейчас на войне.
– «Капита-ан», – передразнил второй. – А у Кольки – Рыжего «космонавт». Всё никак из космоса прилететь не может…

Раздались недетские усмешки, которые больно резанули Андрона по сердцу. Будто не Юрка, а он сам сидел сейчас у этого костерка, и старшие пацаны вновь и вновь хохмили над его безотцовщиной, вокруг которой, в своё время, он тоже сочинял разные героические небылицы.

– Юрка, здорово! – Андрон шагнул к костру.

На самом дне лощинки вокруг костра сидело четверо мальчишек. Старшему было лет двенадцать, двум другим, примерно, десять – одиннадцать. И четвёртый – Юрка. Кампания насторожилась. Если бы не картошка, которая вот-вот должна была приготовиться, наверное, сорвались бы и убежали.

– Да вы здесь основательно разместились, – не давал им опомниться Андрон. – Пару минут передохну у вашего костерка, не возражаете? Как дела, Юрка? Отец-то, что пишет? Да-а, настоящий он у тебя мужик, писать ему будешь, привет от меня передавай, вот-такущий, – Андрон развёл руки во всю ширину.
- Н-напишу! – Юрка смотрел на Андрона восторженными глазами. – А ты тоже там был? Ну… на войне.
– А откуда бы я знал, что твой батя настоящий мужик? – неопределённо ответил Андрон. – Картошку печёте? – кивнул он на костёр, – хорошее дело.
– А правда же, что картошку надо в угли закапывать? – решил расквитаться Юрка со своим обидчиком.
– Понимаешь, какое дело, – Андрон не хотел продолжения конфронтации между спорщиками, – есть разные рецепты приготовления на костре. Вот, например, можно насадить на прут колбасу, резанное яблоко, кусочек хлеба, и пожарить их над огнём. Также можно пожарить и нарезанную кругляшками картошку…
– Наподобие шашлыка, что ли? – решил продемонстрировать собственную осведомлённость старший парень.
– Точно! – подхватил и Андрон. – Небось и сам уже делал?
– А мы с пацанами так и мелкую рыбёшку жарим, – расправил плечи старший. – Прямо на берегу!
– Поэтому, если картошку печь, то лучше это делать в углях, – как можно солиднее объявил Андрон, – а если жарить, то само-собой, на огне.
– Поняли!? – подал голос тот, второй. – Сами меня позвали картошку жарить, а сами её в уголь пихают.
– Бывает, – тоном бывалого человека, сказал Андрон. – Ладно, пойду я. А ты, – обратился к Юрке – привет отцу не забудь передать!
– Не забуду! – важно обнадёжил тот.
– Картошка скоро будет готова, –  произнёс вдогонку старший. – Может, дождётесь?
– Спасибо, дела. – Отказался Андрон, и уже уходя, оглянулся, – Вы молодцы…, – хотел сказать что-то ещё, но слова куда-то пропали, – молодцы…, – повторил он.

Костёр, картошка, чумазые лица – мальчишеские воспоминания нахлынули на Андрона. Не очень они весёлые, не очень радостные, оттого и не очень им любимы. Подумалось о Юрке. Слава Богу, не сирота, но трудно парнишке, когда рядом нет отца – совсем другой «уличный статус». Возникло желание помочь, ободрить, прикрыть. В эти минуты Андрон даже забыл, что отец у Юрки есть, просто сейчас он далеко. Это оттого, наверное, что себя в мальчишке увидел, себе захотелось помочь, тому вчерашнему – маленькому и беззащитному. Как бы там ни было, решил для себя Андрон, при случае парня всегда поддержит, пока отца рядом нет, пока сам он гостит поблизости. …Ага, а вот и ещё один гость. Из дома показался Афанасий Иванович.

                *         *         *

 – Так что там про сословия и искривлённое стекло? – Андрон без предисловия вернулся к незаконченному разговору.

Афанасий Иванович слегка нахмурился, вспоминая, о чём шла речь.
 
– Это же совершенно очевидно, – заговорил он ещё чуть-чуть сонным голосом, – что все люди отличаются друг от друга по самым разным признакам: высокие и низкие, блондины и лысые, певцы и штангисты, и так можно продолжать очень долго. Ты видишь эти различия?
– Да, но…
– …Не считаешь их существенными, – подсказал Афанасий Иванович.
– Именно, – принял подсказку Андрон, – На основе такого рода различий нельзя ставить «плюсы» или «минусы», нельзя говорить о каких-то положительных или отрицательных доминантах.
– Вот! – воскликнул Афанасий Иванович. – Вот оно то слово, тот смысловой перекрёсток, с которого начинается вся путаница: «доминанта»!
– Почему?
– Потому что в христианской нравственности никаких доминант не существует. – Афанасий Иванович окончательно избавился от остатков сна. – С позиций христианства есть лишь нравственные поступки и безнравственные. В то же самое время, среди нравственных поступков нет «более нравственных» или «менее нравственных».
– И что это значит? – Андрон внимательно слушал собеседника.
– Что нет такого человека, который, исключительно по признаку своего рождения, был бы более близок Богу, чем любой другой человек. – Афанасий Иванович поднял перед собой по одному пальцу на каждой руке. – От рождения своего все люди одинаково близки Богу, одинаково Им любимы, одинаково Им хранимы и спасаемы. От рождения! Ну а дальше… , это уж кто как по жизни пойдёт.
– Тебе не кажется, что ты сейчас сам себя и опровергаешь? – после недолгой паузы проговорил Андрон.
– В чём? – поинтересовался Афанасий Иванович.
– С одной стороны, ты говоришь, что люди делятся на некие виды-сословия, с другой – что перед Богом все они между собой равны, – Андрон повёл рукой сначала в одну, потом в другую сторону.
– Я же тебе объясняю, – Афанасий Иванович повернулся к Андрону, – В духовно-нравственном плане, все люди рождаются одинаковыми перед Богом. Но нравственность не единственный аспект, в котором можно рассматривать людей «на фоне» Бога. Есть ещё аспект, который можно обозначить как «объективная степень ответственности».
– Кого перед кем? – Андрон внимательно вслушивался в слова собеседника.
– Человека перед Богом за исполнение им своего сословного предназначения.
– Опять ты о сословиях…
– Из песни, как говорится, слов не выкинешь, – развёл руками Афанасий Иванович.
– Ну, хорошо, – согласно кивнул Андрон, – продолжай: что за степень, что за объективность, что за ответственность?
– Для чего Бог создал человека? – вместо ответа задал вопрос Афанасий Иванович.
– Если в общих чертах, то чтобы человек стал со-творцом Божественного Мира-Здания, – уверенно ответил Андрон.
– Верно, – довольно улыбнулся Афанасий Иванович, – И для этого Бог наделил человека соответствующими способностями и возможностями. Так?
– Н-ну, так.
– А какая, на твой взгляд, из этих способностей самая главная?
– Любовь! – также уверенно произнёс Андрон.
– Любовь – это не одна только способность отдельных людей. – Афанасий Иванович тщательно подбирал слова. - Это состояние в котором, как в эфире пребывает всё творение, устремлённое к своему Творцу.
– Тогда что? – спросил Андрон.
– Понимание своей миссии – своего долга, в самом высоком и самом широком смысле этого слова! – в голосе Афанасия Ивановича послышались торжественные нотки. - Когда есть это чувство долга, тогда вокруг него фокусируются и все остальные созидательные способности личности. И, наоборот, когда в человеке нет чувства долга… тогда… все процессы идут совершенно по-иному. 
– И-и… , – Андрон ждал продолжения реплики.
Афанасий Иванович продолжал:
– Но «заковыка» здесь не в том, что кто-то готов услышать в себе это чувство долга, потому что этого хочет, а кто-то не готов, потому что не хочет, хотя бывают и такие ситуации. А в том, что в ком-то эта способность, это чувство долга заложено от рождения, а в ком-то его никогда и не было.
– Как это? – Андрон недоверчиво посмотрел на собеседника.
– Буквально! – уверенно подтвердил тот. –  Есть люди с чувством долга, а есть без него.
– Опять ты…, – с разочарованием в голосе произнёс Андрон. –  Ты же сам сказал, что перед Богом все равны…
– В нравственном плане: да! – кивнул головой Афанасий Иванович. – Но присутствие или отсутствие чувства долга – это уже из области объективного, выходящего за рамки человеческой воли. Человек, родившийся без чувства долга перед Творцом, сам по себе ни в чём не виноват, и потому не подлежит за это оценки в плоскости «плохо-хорошо».
– Допустим. Допустим, что не подлежит, – пожал плечами Андрон, – но откуда оно возникло – это отличие? Разве не все мы «образ и подобие» нашего Творца?
– Все, – согласился Афанасий Иванович, – Но только в разной степени, в зависимости от …  образно говоря, нашей родословной.
– Родословной? – прищурился Андрон.
- Понимаю, звучит весьма сомнительно, но, в данном случае очень точно по смыслу. – Афанасий Иванович поднялся со скамейки и сделал несколько шагов по двору. – Помнишь притчу о хозяине, засеявшим своё поле пшеницей, и о враге хозяина, который пришёл ночью и насадил на этом же поле сорняки?
– Всё-таки «пшеница» и «сорняки»! – Андрон ухватился за слова рассказчика. – А говоришь, вне плоскости «плохой-хороший».
– Именно вне! – подтвердил Афанасий Иванович, – Ибо только в тот момент, когда собственно и происходит засеевание поля, можно говорить, что пшеница – это хорошо, а сорняки – плохо. Но проходит время, проходят какие-то события, и обнаруживается, что среди пшеничных колосьев немало пустоцвета, а среди сорняков немало прекрасных цветов, достойных украсить алтари наших храмов.
– И всё-таки…, «пшеница», «сорняки» – такой смысловой и эмоциональный контраст, – стоял на своём Андрон.
– Поэтому, я предпочитаю пользоваться иными терминами, из области популярной психологии: «жаворонки» и «совы». «Жаворонки» – это от тех, кто был высеян днём, а «совы» – ночью, – пояснил Афанасий Иванович.
– Если опустить все твои реверансы в сторону «сов», ты хочешь сказать, что на Земле живут люди, которые от Бога, и которые не от Бога? – ухватился ещё за одну «зацепку» Андрон.
 – В известном смысле это так, – согласился Афанасий Иванович, – Хотя, в нашем случае выражение «не от Бога» следует брать в кавычки.
– Что значит, брать в кавычки? От Бога, это от Бога, а не от Бога, это… не от Бога.
– Не спеши, сейчас всё поймёшь, – Афанасий Иванович обошёл вокруг берёзовой колоды, –   Возникновение главного различия между людьми: от Бога, «не от Бога», связано с одной из самых первых заповедей Божиих, которой Он благословил первых людей. А именно: «плодитесь и размножайтесь». То есть, производите на свет человеческое потомство, увеличивайте количество участников со-творения Божия Мира. Чем многочисленнее оно будет, тем разнообразнее, а значит, прекраснее будет создаваемый ими Мир. Таким образом, когда мужчина и женщина вступают в близость во исполнение этой заповеди, когда у них рождается ребёнок, то этот ребёнок – от Бога. Рождённый же от совокупления из одной только плотской похоти – не от Бога.
– Даже если это так, в чём вина самих этих детей, чтобы всю жизнь нести на себе клеймо «людей не от Бога»? – с нотками возмущения проговорил Андрон.
– Никто никого не клеймит, никто никого не восхваляет, – поспешил его успокоить Афанасий Иванович, –  Мы разбираемся, если можно так сказать, в сословно-функциональных различиях между людьми.  На одной стороне люди, рождённые во исполнение Божией воли, на другой – рождённые по телесной похоти. Небесная Воля и плотское желание – это два совершенно разных первоимпульса к рождению человека. Каждый из этих первоимпульсов задаёт свою особую, объективную основу личностной шкалы ценностей рождающегося человека. Рождённые от Воли, не могут иметь большей радости в жизни, чем постижение и исполнение этой самой Родительской Воли. Соответственно и рождённые от желания плоти – не знают ничего слаще, кроме насыщения подобных желаний, удовлетворения подобных, плотских страстей.
 
Андрон некоторое время осмысливал услышанное.

– То есть, – наконец, заговорил он, – рождённый от Воли, и дальше по жизни несёт в себе её частичку, которая влечёт его к её познанию и исполнению, а рождённый от желания имеет в себе лишь его же, и таким образом, принужден удовлетворять его всю жизнь. Я правильно тебя понял?
– Вполне, – ответил Афанасий Иванович.
Андрон вновь задумался.
– При всём том, что вся эта твоя теория выглядит довольно логично, есть в ней один очень серьёзный изъян, – сказал он.
– Какой?
– Связан этот изъян с тем, – продолжил Андрон, –  что ты забываешь о любви и милости Божией к своему заблудшему творению. Было бы слишком жестоко допустить рождение людей, безнадёжно порабощённых плотью.
– Что значит «допустить рождение»? – Афанасий Иванович изобразил на своём лице недоумение. – Разве родители «сов» не знали о грехе прелюбодеяния? Разве однажды они уже не были предупреждены Всемирным потопом? Разве не понимали, на что обрекают собственных детей?
– Но с другой стороны, – не отступал Андрон, –  Бог Сам создал человека свободным. Не мудрено, что, не имея никакого опыта самостоятельной жизни, человек каждый раз попадает в разного рода … неприятности.
– Совершенно верно! – согласился Афанасий Иванович. – Единственное, чем отличается один вид человека от другого – это чувством долга перед Творцом, чувством духовной ответственности за исполнение своего предназначения. Всё остальное у всех людей одинаковое, включая и чувства боли – душевной и физической. Отсутствие в «совах» чувства долга – это от согрешивших родителей, а присутствие в них всего остального – это от Бога. Милостивый и Всеблагий, Он не может взыскивать с детей за неразумных родителей…
– …И посылает им Христа!... – высказал догадку Андрон.
– Так! – довольно улыбнулся Афанасий Иванович, -  Но не только им, и не только в искупление.
– То есть?
Афанасий Иванович не успел ответить, как у калитки показался отец Александр.
– Вот и я! – прокричал он издали, – Поди и соскучиться не успели?
– Потом договорим, – сказал Андрону Афанасий Иванович.
– Договорим, – кивнул тот.
Оба встали, встречая хозяина.
– Как дома, как матушка? – обратился к отцу Александру Афанасий Иванович.
– Всё слава Богу! – перекрестился священник. – Матушка поклон вам шлёт. В гости к дочери отправилась, час назад проводил.  …И вот, что я думаю о пчёлах…, – продолжил он понравившуюся тему.