П А П А

                П   А   П   А

Родилась Ксюша недоношенной, едва пробыв там, где ей положено около шести месяцев, как Юлии объяснили медсестры, спешила к папе, ибо имела его группу крови и резус-фактор. Общее кровообращение матери и ребенка имели сбои, поскольку имели разные показатели, и девочка поспешила на «самостоятельную жизнь», хотя походила скорее на  неудачно скроенного пупсика с короткими ножками и сморщенной кожицей нездорового красного цвета. Назвать её куклой из-за малого роста тоже язык не поворачивался. На лице, в районе носика выделялись светлые пятнышки в виде наростов как на шляпке мухомора. Назвать такое чудо ребенком было затруднительно, и соседки по палате долго  успокаивали Юлию, что бывает и хуже, что девочки живучее пацанов,  и она обязательно наберет вес и станет такой же красивой, как и мама. Особо ужаснуться Юлия так же не успела, ибо испытывала огромную усталость, а ребенка унесли, едва выставив на обозрение, а после несколько дней не показывали. К соседкам приносили их детей для кормления грудью, а она, испытывая зависть, тихо вздыхала или плакала, отвернувшись к стене. Её дочку принесли на третий день, но у ребеночка не оказалось сосательного рефлекса. Однако, как утверждали сестры, девочка оказалась живучей, питается через зонд и «выпаривается» в специальной камере, называемой «кувезом».
- На редкость живучая барышня оказалась, - говорили они, - быстро подруг своих догонит.
Ребенок действительно набирала вес, привыкала к груди и к матери. Теперь Юлия видела её регулярно и даже научилась находить красивые черты лица. Родившаяся весом, не достигающим полутора килограммов, малышка приближалась к двум кило и потихоньку исчезала диспропорция тела и коротких, казалось бы, ног. Теперь её с натяжкой можно было назвать куклой, хотя и не очень красивой. ОТК игрушечной фабрики такую бы игрушку не утвердил и не выставил бы на прилавки.
Василий, уже который раз приезжал в больницу, но увидеть  жену, а тем более дочь не удавалось. Ограничивалось всё тем, что он оставлял передачу, смотрел вывешенный листок о температуре новоиспеченных мамок и уезжал обратно. Знакомые и даже родные не особо верили, что девочка выживет,  потому старались его успокоить, что его ещё больше расстраивало. На этот раз удалось поговорить с медсестрой, которая спустилась по своим делам на первый этаж отдела матери и младенчества, где содержались недоношенные детки.
- Кто будешь? Благодарный папаша или кто из родных? – Дородная тетка в белом халате смотрела как-то устало и равнодушно.
- Из благодарных, - отвечал ей Василий, - дочку хотел посмотреть, да не получается всё.  Третий этаж, не видно ни черта.
Однако тетка мало походила на медработника. Толстая собой,  слегка на выкате еврейскими глазами и острым носом, она имела приятный грудной голос и  говорила совсем как его учительница из средней школы. К тому же оказалась «легка на подъем».
- Так ты поблагодари, коли такой папаша благодарный. У нас с правого торца здания есть пункт приема крови, сходи, сдай кровь. Мы постоянно нуждаемся в запасах. А я тем временем отнесу от тебя записку жене. В какой она палате и как зовут? Пиши. На обратном пути зайдешь за ответом.
Так, Василий сдал кровь и получил записку, хотя уже передавали однажды, в прошлое посещение. «У меня всё нормально, жизнь ребенка вне опасности, - писала Юлия, - как ты смотришь, если назовем Ксенией? Скоро уже выпишут».   Ему удалось уговорить дежурную санитарку на вахте и отправить с новой запиской: « Пусть Ксюша. Конечно Ксюша. Целую». 

             Выписали их через четыре дня после этого посещения, когда дочка весила уже два килограмма и сто пятнадцать граммов. Эта уже была красивая кукла, живая и родная кровинушка, которую Василий держал по пути домой в такси и никак не хотел отдавать Юлии и всё открывал уголок пеленки и смотрел как на превеликое чудо. Как и с чего вдруг такое могло получиться? Ведь живая же! Человечек!  Назовет папой, пойдет в школу… Такое чувство он ранее не испытывал. Это было что-то новое и  что-то теплое, как и сам комочек, который он держал в руках. Только и смог проговорить: «Вот теперь мы точно - семья».
До школы было еще ой как далеко, но папой дочка его назвала очень скоро. И мало того, это было первым её словом. Он, когда бывал дома, мыл дочку сам, поставив маленькую ванну прямо на стол. Юлии такое дело не особо доверял. У него получалось ловчее. На левой его ладони покоилась головка дочери, а туловище вертелась вправо и влево, хлопая руками по воде. Юлия побаивалась, что он может выронить головку, а вот дочь была полностью солидарна с ним. Её устраивало такое спокойствие и уверенность в его движениях, что она забывалась и начинала бить по воде руками и ногами, вызывая восторг обоих родителей. Жена от них не отходила и смеялась от души, любуясь тем, как радуется маленькая дочка в водной стихии. Ребенок так же приходила в восторг от звука шлепков, от прикосновения воды и капелек брызг, летящих во все стороны. Она буквально приходила в ярость и начинала бить по воде так сильно, но тут же останавливалась, испугавшись когда вода попадала в лицо в большом количестве. Однако такое состояние продолжалась не долго, и она начинала резвиться дальше.   Именно в один из таких моментов, она ясно произнесла «Папа». Она, конечно же, не могла знать, что так нужно называть кого-то. Одно слово это ей понравилась, и она повторяла его раз за разом, а после стала отвечать. Василий говорил:  «скажи Папа», и звучал ясный ответ - «Папа».  У Юлии первоначальный восторг стал переходить во что-то похожее на ревность, ей было «чуточку обидно».
- Вася, ну скажи ей, пусть скажет «Мама», - просила она мужа,- она ведь уже начала говорить , а  «мама» -  такое простое слово.
- Дочка, дочка. Говори «Ма-ма», «Ма-ма», - уговаривал Василий свое чадо.
Чадо понимала, что с ней разговаривают, важничала, но отвечала так же спокойно:
-Папа.  Папа.
Василий был на седьмом небе, доставал ребенка из ванны, поднимал над головой и исцеловал всю попку, пока не увидел на глазах у жены, навернувшиеся слезы.  Ему вдруг стало её так жалко, и он стал успокаивать её, тихонько смеясь, чтобы не обидеть ещё сильнее.
- Ну что ты хочешь, Юля. Ведь ребенок сам понял, что сказал, что-то важное, раз родители смеются. Дай ей привыкнуть этому слову, и она скоро выкинет второе слово. Вот увидишь, это слово будет «Мама».
Так оно и случилось, но не сразу. Василий ходил по дому важный, как именинник. Он действительно ужасно любил дочку,  и это радовало Юлию. Чего стоит посмотреть одно то, как он готовился купать дочку. Свои руки, пропахшие бензином и маслами особенно после рейса, он мыл так яростно, как хирург перед операцией. Тёр ладони губкой намоченной «Ферри», а после мылом и при этом обязательно улыбался, предвкушая водные процедуры любимой крохи.
Девочка росла голосистая, но улыбчивая, и благодаря кефиру из молочной кухни, к трем годам догнала своих сверстниц. Молока у Юлии было мало, и Василий подшучивал над ней со словами « С такими надоями все фермы уже давно позакрывали».  С каждой своей поездки, он привозил дочери яркие игрушки и радовался вместе, распластавшись на спину, прямо на полу, усадив дочку на грудь. Ей это так же нравилось. Дальние рейсы на «Камазе» хотел было бросить, чтобы дольше быть с дочкой, но были нужны деньги, и жалко было оставить напарника. Евгений был старше его, но именно он взял Василия в напарники, несмотря на его молодость. Подводить его не хотелось. Между рейсами он посвящал дочери всё свободное время, стараясь дать Юлии отдохнуть от забот. Он с первого дня стирал пеленки и распашонки, предварительно обнюхивая их, чем всегда смешил жену.  Ему и на самом деле нравился запах всего, к чему прикасалась дочь.  Кисловатый запах кефира от бесконечного срыгивания вперемешку с запахом молока жены издавали ничем несравнимый аромат домашнего уюта. Дочь так же не хотела отходить от папы надолго, с его руки ела куда охотнее и переставала капризничать. Позже, когда посещали всей семьей общественные бани, отправить дочку с мамой в женский отдел удавалось с большим трудом. Она норовила сорваться с папой – в мужской. А какую радость она испытывала  при его возвращении, когда она оказывалась в это время на улице в песочнице. Увидав отца, издали, Ксюша срывалась с места с криками «Папа! Папа!», напугав всех детей, и неслась к нему навстречу с криками и с распростертыми руками. Соседки, сидящие обычно на скамейках смеялись и качали головами. За ней закрепилась слава «папиной дочки».  Папа стал для дочери таким  авторитетом, и Юлия потихоньку свыклась с этим. «Он так часто и надолго уезжает, скучает дочка по папе». Она и сама успевала соскучиться и радовалась при встречах, хоть тоже выбегай на встречу с распростертыми руками на зависть  соседок. Однако же, появилась ещё одна вещь, слегка задевшая её самолюбие.   Когда у Ксюши начались бесконечные «почемучки», она  стала переспрашивать у папы, словно проверяя правильность маминых ответов. Василий, правда, никогда не поправлял жену, но ей снова было «чуточку обидно».
- Так и должно быть, - успокаивал он жену, улыбаясь. – И вообще не обращай на это внимание. Вот подрастет еще малость, у вас уже от меня начнутся общие секреты, а пока дай мне поцарствовать. 
И она, действительно, не обращала внимание на надоедливые «А почему?...», особенно когда папа находился дома, и с большим удовольствием уходила от её вопросов.
- Спроси у папы, он у нас пока царствует.
Правда, первый такой ответ Юлии вызвал новые вопросы, типа «А почему царствует? А как царствует?».
Все эти «мелочи жизни», как потом оказалось, были настоящим счастьем, ради которого стоило родиться на свет божий. И нет ничего в жизни более важного, чем иметь, заботиться и кормить свою семью. Все эти благодарности от начальства, доски почета, зависть коллег, престижные  тачки ничего ценного не имели. Вся эта дребедень придумана для тех, кто обожает другой образ жизни  и привык тешить свое самолюбие не теми ценностями. Если хорошо подумать, то это не жизненный смак вовсе, а лишь потребительский «бзик» и эрзац благополучия. Её дочь – вот истинная ценность,  и ничего более ценного ему уже не сотворить. Даже сам процесс телесного удовольствия при зачатии, что более близко принимается мужчинами, уходил на второй план. И какое счастье родиться и быть человеком среди других тварей природы, имея такие удивительные чувства, как любить и быть любимым.

Все эти мысли Василий осознал потом, с  урывками в полуобморочном состоянии, сквозь адские боли во всем теле. Они тревожили его каждый раз, когда он приходил в себя, чтобы снова терять сознание. Но, они же, и давали силу…      
Авария случилась зимой на границе Башкирии и Челябинской области. Большегрузая фура, идущая впереди на подъем, уперлась о задний бампер легковой автомашины, молодой водитель которой вдруг дал по тормозам и с целью продолжить путь выбрал повышенные обороты. Колеса его легковушки прокручивались на месте, и фуре пришлось сбросить скорость. Теперь обе эти автомашины юзом катились назад  на их «Камаз». Справа был обрыв, а впереди встречный поток транспорта. За рулем был Евгений, который принял решение встретить несущую на него фуру мягким ударом на малой скорости и замедлить спуск с крутого откоса так, чтобы уже третья автомашина, идущая за ним, такими же манипуляциями, смогла остановить всю тройку. Груз, давящий на фуру можно было таким образом распределить на всех, раз за разом, создавая помехи скатывающейся назад автомашины. Однако водитель автомашины, идущей следом, маневр не понял и, не сбрасывая обороты, взял на обгон, пытаясь проскочить скатывающиеся назад машины. Едущая навстречу  «Газель» несло под гору, и ему тормозить тоже не имело смысла. В результате задняя автомашина снова приняла вправо, зацепив задний угол борта «Камаза», от чего прицеп качнуло в сторону обрыва, где он повис между небом и землей, но всей тяжестью груза потащил за собой и кабину.   «Камаз» рухнул с  большой высоты, не оставив Василию с Евгением никакого шанса выжить.  Но Василий выжил и выстоял. С множествами разрывов внутренних органов и переломами он был доставлен в больницу, перенес четыре операции и выкарабкался, что само по себе было чудом.
Выписывали Василия из больницы через два долгих месяца с документами, для оформления в последующем инвалидности.
- Шрамы и хромота у тебя, парень, останутся на всю жизнь. На новую операцию не соглашайся. Это мой тебе совет. Лучше уже не срастётся, а хуже могут сделать, - говорил ему хирург. - Удивительно уже то, что ты выжил. Тебя собирали по запчастям и никто верил, что сможешь выйти из такой «капиталки». Тяжести не поднимай, резкие движения не делай, внутри тебя не все пока зажило. Чуть что – к врачам. Имей в виду, остерегайся даже чихать сильно, кашлять и даже тужиться в туалете. Поживи на малых оборотах с полгодика, а там - глядишь- и на вторую скорость переключишься…
Он увидит дочь и жену. И пусть  не сможет  взять Ксюшу на руки и подбрасывать вверх, как при встречах после рейса, но они буду вместе. Она будет сидеть у него на коленях, болтать, смеяться, смотреть ясными глазёнками и задавать свои вопросы. Господи, до чего же человек может быть счастлив! Казалось бы – всего лишь звено в цепи между предками и потомками, а сколько в нем помещается чувств прекрасных и не очень! Он, конечно, не царь природы, тут малость переборщили, но лучшее, что Бог создал и вложил всю душу Свою. Одна Ксюша чего стоит!
Свояк  Виктор, прибывший за ним, ехал на своей «Ниве», будто вёз хрустальные люстры и был как баобаб не пробиваемым, а только отвечал:
- Мне так велено тебя везти и не торопись. У тебя, между прочим, полупостельный режим, устройся поудобней, ехать не близко.  Даже в аварию и то не можете угодить в своей области. Одно слово – дальнобойщики.

Ксюша ждала папу давно и всё удивлялась, почему он так долго не приезжает. 
- Ну, мама… Скоро уже наступит «скоро»? Машина не заводится?
В последние дни она спала в обнимку с папиной курткой, которую Василий надевал, когда они вставали на ремонт. Куртка когда-то замшевая, уже  протертая  до блеска. И как только она нашла её среди старья в кладовке? Уму непостижимо. Однако от неё пахло папой. Словно только что приехал и ещё не успел переодеться.  Юлия хотела было тихонечко убрать куртку с чистой постели, но дочь даже во сне держалась за неё крепко. Не отпускала.
- Да что же вы такое со мной делаете, - ревела Юлия. – То ты чуть не померла, едва успев родиться, то папка наш чуть сиротами нас не оставил.
Слезы её нельзя  было считать отчаянием, вызванным от большого горя, ведь оба милых ей человека остались жить и полностью составляют всё то, ради чего будет жить она сама. Видать, не бывает счастье таким полным – не будь несчастий. Оно, правда, и хрупкое очень, изменчиво и нуждается в понимании и защите.
- Господи, будь милосердным, спаси и сохрани нас. А мне поспать, пожалуй, не придется. Они уже в пути. Вот-вот наступит «скоро» и приедет папа, а ты ещё будешь спать, дочь моя.