Чайка

ИВАН КОЖЕМЯКО







ЧАЙКА












© Кожемяко Иван Иванович
30 ноября 2013 года




Москва
2013 год


Наши души бессмертны
и они нас хранят всегда,
если мы не предаём память,
 и не утратили совести.
И. Владиславлев








ЧАЙКА

 
***
Всегда, приезжая в отпуск к родителям, я шёл на этот утёс.
Казалось, что тут примечательного – голая скала, взметнувшаяся над морем, без единой травинки, уходила далеко в безбрежную синеву и века уже, стояла недвижимо в этой благословенной тиши.
И всегда, с юных лет, а ныне – и осень, глубокая, занялась над головой, надо мной парила чайка.
Сознанием понимал, что за долгие годы их переменилось – десятки, а всё казалось – что надо мной – всё одна и та же, раскинув крылья, так и ждёт меня, над этим утёсом, с далёких и безмятежных лет юности.
И я всегда задавал себе вопрос: «Приду ли ещё когда-нибудь сюда? Увижу ли родное и безбрежное море? Буду ли любоваться этой красотой? И что будет в мире, когда меня не станет? Неужели он не заметит этого, не поскорбит за меня?»
Конечно, ответа на этот вопрос я никогда не получал, да и невозможно его получить.
Но твёрдо знал одно, что эта чайка, видение это неземное – мне и спасло жизнь, вытянуло с того света – в далёком и уже забытом многими Афганистане…

***
Бой в горах всегда скоротечный, заполошный и неожиданный.
И как бы ты ни готовился к нему, как бы ни ожидал, что в любую минуту из-за скалы ударит автоматная очередь, гулко стеганёт гранатомёт – первый выстрел – он всегда неожиданный.
Это уже потом сознание начинает работать расчётливо и хладнокровно.
И ты ищешь, слившись воедино с автоматом, свою цель и нажимаешь на спусковой крючок, успевая заметить, как переломился во всём теле, сник, да и затих за камнем твой враг.
Тут же прячешься за скалу от огненных струй с той стороны, которые так же стремятся лишь к одному – чтобы затих и ты, навек, встретившись с раскалённым смертоносным свинцом, и дал возможность «духам» проскочить твою зону ответственности, к спасительной «зелёнке».
Но за камнем отсиживаться вечно не будешь. Миг – и ты снова стреляешь, не переживая, не испытывая даже чувства ненависти к тем, кто охотится за тобой.
Скоротечный бой заканчивался так же внезапно, как и начинался.
Отошедшего врага никто не преследует. Это уже закон. Скорее – на броню и в путь, к спасительному военному городку, затерявшемуся в горах, в этом немом и величественном безмолвии.
И только после вечернего намаза это безмолвие прекращается. Воины аллаха, помолясь своим суровым и беспощадным богам, начинают лениво постреливать по городку, нет-нет, да и залетит, запущенный прямо из машины РС (реактивный снаряд, аналог нашей «катюши») – неприцельно, наугад, но беды натворить может немало, по случаю взорвавшись именно там, где собрались люди.
Помню, как мы обедали по прилёту в Кабул, прямо на аэродроме, в лётной столовой.
Со мной прилетели лётчики-лейтенанты, красивые, молодые, только после училища.
И едва официантка подала им первое, успев, правда, отойти от стола весёлых и говорливых лейтенантов, которые всё выспрашивали у неё номер телефона или адрес, дурашливо и шутливо признаваясь в любви, РС, запущенный наобум, взорвался прямо в ногах этих лейтенантов. Погибли все четверо. Сразу. Их просто разметало в клочья, и я думаю, они даже не успели понять, что произошло.
Лёгкая смерть, как говорят на войне. Но это – как посмотреть. Разве можно назвать её лёгкой для человека вообще, сути которого война должна быть противна, а если уж она есть – то только в защиту Отечества, Родины своей.
И эта «лёгкая смерть» отняла не только жизни этих лейтенантов, она выбила целую брешь в будущем, так как они не смогли продолжить свой род, явить своё потомство и растаяли в вечности – на самом взлёте, так и не став твёрдо на своё крыло.
Представляю, как зайдутся, видел не раз, в крике отчаянья их матери, которые ещё только вчера прижимали свою кровиночку к сердцу и молили Господа за его здоровье и благополучие.
К слову, я открыл не изведанный никем закон – почему в последнее время стало больше верующих, тех, кто даже слепо, пусть не сознательно, стал искать утешения в церкви? Объяснения церкви, что народ прозрел и потянулся к вере – несостоятельны настолько, что я даже спорить по этому поводу не буду. Причина в другом –
горя стало больше. И в этом горе – власть, государство – не помощник человеку, не поддержит его и не попечалуется вместе с ним за невосполнимые утраты. Нет, скорее всего – ещё и ударит наотмашь, заявив от имени государства, устами пресыщенного негодяя: «А я тебя туда не посылал!»
Вот и пошли матери, а за ними – и отцы в церковь, которая, если и не утешит и никогда не вернёт дорогую утрату, то хотя бы – не осудит и пообещает «царствие небесное» в той, вечной жизни.
А так как скорби умножаются, горе всё прибывает и прибывает, то и множатся ряды тех, кто тщится, хоть в церкви, найти своего заступника.
Не станут исключением и эти несчастные матери  погибших у меня на глазах пацанят-лётчиков, которым, через несколько дней, придёт домой чёрная весть, а однополчане доставят страшный «груз 200», который и вскрыть нельзя, посмотреть в остатний раз на своё дитя, кровиночку свою, которой отдано столько сил и столько труда.
А ещё через месяц-другой военком, если он совестливый мужик, вручит лично, пряча глаза, орден Красной Звезды, как правило, «за мужество и героизм, проявленные при выполнении интернационального долга».
И я – сам пройдя огненную купель, искалеченный в том же Афганистане, прекрасно всегда знал, что никакого мужества и героизма эти пацаны, не доехавшие даже до полка, не совершили, но так было принято и это правильно, чтобы хоть такую малость, но воздавало государство матерям за то, что отобрало у них сыновей и распорядилось их жизнями по своему умыслу и в своих интересах, неведомых простому человеку.
И всё. Всё, что останется от родного дитя, которое больше ни встретить, ни приветить, ни приласкать, ни прижать к своему сердцу, не дождаться от него внуков – его продолжения.
Слава Богу, уже хотя бы за то, что мать никогда не узнает, что никакого мужества её сын не проявил, никакого подвига не совершил, никого своей смертью не спас, не защитил, а просто погиб. Ни за что. По случаю. И даже его убийцам было неведомо, куда попадёт запущенный ими смертоносный снаряд, который они выпустили лишь для острастки «шурави», не переживая за итог и не волнуясь даже и в самой малой мере за своё злодейство.
Это действительно счастье, неоднократно думал я, что матери не знают о последних минутах своих детей, иначе им было бы тяжелее, нет, не понять, произошедшее, а пережить его.
Им будет легче осознавать безвозвратность своей потери, своей утраты, которая, по их убеждению, была принесена не напрасно и на которую их сын пошёл осознанно, не пощадив себя, чтобы сберечь и спасти других.
Так всегда легче. Только кому – легче? И почему Господь попускает такое? Почему, до срока, до его воли прерывается только что состоявшаяся жизнь? Способная творить. Создавать семью. Растить детей.
А может, таким образом ограждает Господь их от ВОЗМОЖНОГО завтрашнего греха? От убийства таких же, как и они, молодых и сильных? И разница между ними лишь в том, что одни верили в одних богов, а другие, как правило в то время – ни в каких.
Солдат свят и его кровь – праведная, но каким же судом надо судить тех, кто послал их в эту далёкую и чужую страну умирать?
Поэтому и мечутся их души, между небом и землёй, не находят они покоя и страшно завидуют тем, кто пал за своё Отечество в борьбе с врагами.
Им действительно намного легче, так как они знали цель своей жизни и смерти, и шли на неё осознанно, так как выше сыновнего долга пред Родиной – нет ничего на свете.
Нам же досталось лихое время: знамёна поруганы, идеалы – осквернены, вера – растоптана. А без этого – солдат всегда превращается в палача.
Умирать можно за Отечество, за край отчий, а здесь – за что?

***

Подобные мысли часто одолевали меня, и тем неожиданнее была первая очередь, по звуку которой я сразу почувствовал – это моя.
Помню, успел даже взглянуть в небо, выпустив ненужный уже автомат из ослабевших рук, и чёрная тьма затянула моё сознание.
Боли не чувствовал. Только необыкновенно яркая, средь темени, вспышка, и я стал куда-то всё быстрее и быстрее проваливаться и лететь в бездну...
Казалось, ещё миг – и я просто исчезну, соединившись с космосом и став его пылью…

***

Это я узнал только потом, спустя двенадцать дней, которые я пробыл без сознания.
Я никого не видел, ничего не слышал, но предо мной, как необычайно красивое видение, постепенно проступающее из безбрежной вечности, и возникала та чайка, которая всегда парила над утёсом в отчем краю.
И только уже затем я услышал милый женский голос, совсем молодой:
– Товарищ полковник, товарищ полковник, он пришёл в себя! Смотрите, у него слезы скатываются из глаз… Слава тебе, Господи!
Я не знал, кто это говорит. И не мог, не хватало сил, открыть глаза.
Да и не хотел, так как предо мной парила и парила белая чайка, застыв над морем, и словно побуждала меня к тому, чтобы я очнулся, опомнился, пришёл в себя.
И я, через миг, открыл глаза.
Первое, что увидел – склонённую над собой юную сестричку, под белым халатом у которой виднелся непривычный, для обычной больницы, камуфляж и бело-голубая тельняшка.
– Слава Богу, я знала, я знала, что Вы выберетесь. Вы, будучи даже в беспамятстве, сжимали мою руку, и я знала, что Вы выберетесь…
И показала мне свою красивую руку, на запястье которой отпечатались багровые синяки от всех моих пальцев.
– Спасибо, сестричка, – беззвучно прошептал я потрескавшимися губами и надолго припал ими к её кисти.
А она её и не убирала, и как мать – другой рукой гладила и гладила меня по волосам, и что-то тихонько приговаривала…

***

Уже через месяц, правда, ещё опираясь на трость, я стоял на родном утёсе и надо мной, в вечности, парила белокрылая чайка…

***

В разное время, много лет отделяли друг от друга эти события, но именно на этот утёс я привёл своих сына и дочь, а затем – дорогих и любимых внуков и внучку.
Храни их судьбу, милая чайка, даруй счастье и радость жизни, наставь на труд, на добро и уважение к людям, на милость к ним, научи быть мудрыми и сильными. Чтобы они умели любить и верить.

***