Калина

Иван Кожемяко



КАЛИНА



© Кожемяко Иван Иванович
22 июля 2013 года


Компьютерный набор
 и вёрстка автора





МОСКВА
2013 г.

Он очень любил эту песню в исполнении Ярослава Евдокимова «Уж догорел калины куст», и часто, оставшись один дома, (а дома, с известного времени, он оставался одним даже чаще, чем того хотелось, когда не стало самого смысла жизни – до срока ушла по невозвратной дороге жена, человек светлейшей души, отдавший ему все годы своей жизни, пока он мотался по бесчисленным гарнизонам, да войнам, а следом за нею, что его подкосило окончательно, и милый сын, молодой полковник, на тридцать восьмой весне в жизни), даже тихонечко напевал полюбившиеся строчки за работой, у компьютера:
– И вновь поют перепела,
Что и любовь переплыла –
На берег тот,
Где догорел калины куст…

В этой песне у него был свой смысл.

 
Он вспомнил, как прогуливаясь по лесу, увидел молодой и красивый росток калины. Не куст, а один сильный росток, который за лето вырос более, нежели на метр.
Уж как он его холил – ежедневно приносил пластиковую бутылку воды, выливал вокруг ростка, подкармливал хлебом, который зарывал, неглубоко в землю – это ещё бабушка подсказала, великая труженица и мастерица, в страшно далёкое уже время.
И росток просто буйствовал. Он за лето вырос выше его роста, окреп, листья на нём были большие и тёмно-зелёные.
 

Осенью, бережно, чтобы не повредить ни одного корешка, он вырыл свою калину и перенёс к дому, да там и посадил.
С наступлением морозов наносил листвы клёнов и укрыл землю вокруг ростка на метр, чтобы не замёрзло его деревце.
 

Ждал весны с нетерпением. И когда почки набухли, лопнули даже, и в середине их показалась сочная зелень, он радовался, как ребёнок:
«Живёт, живёт его калина!»
Трижды ходил в хозяйственный магазин (большой осилить после инфаркта не мог), купил пакеты с хорошей землёй и сформировал из неё лунку, чтобы влага не растекалась.
Диво, но деревце уже на первую весну на новом месте выбросило три белые кисти душистых цветов и радовало весь мир своей несказанной красотой.

 

Он каждый день был возле него. Так же холил и весь двор знал, что это его калина.
Так народ её и прозвал – «генеральская калина».
И с доброй улыбкой встречали его молодые мамы, выводящие своих детей гулять, сердечно кланялись пожилые люди, и даже злющие и заморенные женщины, одинокие или у которых что-то там не заладилось в жизни, и те, на миг останавливались у его калины, и какое-то подобие улыбки размыкало их сурово сжатые губы…

***

Сегодня он почти не спал. Очень болело сердце, пришлось даже вызывать неотложку.
Молоденькая врач успокоила его, она его уже хорошо знала, посидела минуточку у его кровати, дала ему какие-то лекарства, и он, под утро, забылся тревожным сном.
Проснувшись – посмотрел в окно. Его калина стояла, как свечка, ровно и красиво горели три белые кисти её буйного цветения, а ветерок лениво шевелил тяжёлые листья.
И он даже стал говорить в голос:
– Подожди, немножко. Сейчас, чай выпью и выйду к тебе, невестушка…
Выпил чай, тщательно выбрился, он это делал всегда, привычка, и стал, не спеша, спускаться по ступеням дома вниз.
Выйдя из подъезда он чуть не задохнулся – очень толстая, лет десяти-двенадцати, девочка, доламывала росток его калины, почти у самой земли, и, наконец, одолев упрямое деревце, довольная и безмятежная пошла по дороге, неся в руках его калину.. К слову, рядом с ней в это время стояла пожилая женщина, видать – бабушка.
Он не помнил, как их догнал, но впервые в жизни он ударил человека, да ещё и ребёнка.
Ударил не сильно, по плечу. Но та испугалась и истошно заорала на весь двор.
– Что же ты наделала, маленькая дрянь? Зачем ты сломала это деревце?
Тут на него напустилась бабушка и стала орать так, что ему пришлось просто уйти.
Тем более, он это понимал, что этого уже не исправить…
***
Осенью он посадил на этом же месте, сам выкорчевал старое корневище, новый росток калины. Правда, его он уже купил в магазине «Садовод».
***
Он ехал на встречу с однополчанами.
 

Одел свой любимый чёрный, с искоркой, костюм, с одной лишь звездой Героя Советского Союза, причесал ещё густые, но белые, даже не седые, волосы, и остался вполне доволен собою:
«КрасавЕц!» – поиронизировал над собой, ставя, как всегда, ударение на последний слог.
И как ни противилась его поездке дочь, он успокоил её и заявил, что всё будет хорошо, и не ехать он просто не имеет права.
Зайдя в купе, он в растерянности остановился – за столиком сидела молодая, очень красивая женщина, вся в слезах, и рыдала.
Рыдала горько и безутешно.
Он попытался её успокоить:
– Милое дитя, может я Вам чем-нибудь смогу помочь?
– Да и причин больших у меня плакать нет, а вот – от обиды сердце зашлось, я и плачу…
Он её перестал утешать. А просто налил из своей фляжки тридцать грамм коньяку и заставил выпить.
Как ни странно, она, без сопротивления, это сделала и через несколько минут затихла.
– Ну, вот и хорошо. Не плачьте. Всё можно в жизни выправить, только… одно не поправишь – смерть. Надеюсь, у Вас никто не умер?
– Нет, это меня сегодня похоронили. Живой…
– А Вы облегчите свою душу и расскажите мне о своём несчастии. И Вам станет легче. Тем более, что я Вам не в отцы даже, а почти в дедушки гожусь.
И она, успокоившись, через какое-то время поведала ему свою историю.
Простую и страшную, вместе с тем.
Но таково время – сегодня никому никого не жаль.
Дьявол, как бы ни уверяли нас наши духовные пастыри об обретении какой-то там духовности, вышел на свободу и пожирает души людские. Калечит их и оставляет после себя выжженную пустыню там, где ещё вчера уживалось милосердие, любовь, сердечность и доброта.
***
По любви вышла Ирина замуж.
Молоденькая девочка, провинциалка, а тут – встреча с таким парнем, красивым и видным. Умным, университет уже окончил.
Правда, резануло по сердцу то, что последовало за знакомством, но, глупая, что она мыслила в жизни и что понимала в свои лета?
В тот день, когда он представлял её своим родителям, заметила и увидела, что в доме всем правит мать. Женщина авторитарная, не терпящая ничьих – ни мужа, ни сына – не то, что возражений, а даже советов. Или иного мнения на совсем очевидные вещи.
Как я потом увидела и узнала – жили они плохо. Всё время с мужем ругались. Она его укоряла в неверности, ну, да это их дело…
Знакомство переросло почти в допрос, и мать было не остановить – она хотела знать всё и сейчас же – как о самой девушке, так о её родстве.
Тут же предупредила:
– Если у вас что-то сладится, скажи родству, чтобы к нам не ездили. Мы люди очень занятые, некогда нам принимать гостей.
Это резануло по сердцу бритвой. Да скоро прошло, так как, выросши в простой семье и при очень скромном достатке, она увидела роскошь, сытость и довольство запредельное, по её меркам, и, что греха таить, и это сыграло свою роковую роль в её выборе.
Оказалось, что её суженый даже в армии не служил, как сказала мать – пусть там неудачники, да нищие служат, а мы своего сына не для этого растили.
Это она выпалила сразу в ответ на слова Ирины о том, что её брат служит на границе, в Таджикистане. Был ранен, слава Богу – легко, и уже снова в строю.
 

Свадьба была пышной, многолюдной. Их загородный дом был полон гостей. Но с её стороны присутствовала лишь одна мать, которую даже не представили гостям. А отец болел, надорвавшись на строительстве, и приехать не смог.
– Никаких подружек твоих нам не надо. Мы теперь твоя семья, и я – твоя подружка, – сказала его мать, пресекая даже малейшую попытку Ирины что-то сказать иное.
Спасала учёба в университете. Она стремилась – как можно раньше уйти из дому и вернуться как можно позднее.
Выходные дни проходили за нескончаемыми уборками обширного дворца, приготовлением пищи для множественных гостей.
Только заметила Ирина, что все гости были особые – то мэр города, с семьёй; то директора заводов; то руководство торговли и властных городских структур.
Словно не принимая её даже в учёт, молодые барышни, приехавшие с именитыми родителями, открыто флиртовали с её мужем, и нередко до неё доносилось, извечное:
– И что ты в ней нашёл?
Так прошёл год.
Буквально на второй день после годовщины их свадьбы, свекровь остановила её в просторном холле загородного дома, и сказала:
– А ну-ка, задержись…
– Я же на занятия опоздаю.
– Не опоздаешь. Я тебя сама отвезу. Нам надо поговорить.
И она стремительным шагом пошла в их комнаты.
В спальне всё было перевёрнуто – вверх-дном.
На столе лежали лекарства, которыми Ирина пользовалась.
– Что это? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросила свекровь.
– Вы же видите, это лекарства. Я в детстве провалилась, зимой, в ставок. Сильно застудилась. И мне врач велел пить это лекарство.
– Ты из меня дурочку-то не делай. Это гормональное средство от бесплодия. Я уже все аннотации прочитала…
Ирина бегом выбежала из комнаты и побежала к электричке.
***
Вечером состоялся домашний совет. Хотя, если уж честно, то никакого совета не было. Говорила одна свекровь. Вернее – кричала, не давая никому вставить и слова.
– Ишь, поганка бесплодная. А ещё в нашу семью прокралась, как тот вор. Зачем мне такая невестка? Это, что, наш род на этом прервётся? Для кого мы всё наживали? – и она обвела руками всё пространство дворца.
– Слушай меня внимательно: я очень добрая сегодня. Если ты без всякого шума, не нужного нам, расторгаешь брак с моим сыном, мы тебя не бросим.
Купим квартиру. Обставим. Поможем университет закончить. Но если ты этого не сделаешь – пеняй на себя, босиком на улице окажешься. По миру пойдёшь.
Всё решение этого вопроса я возьму на себя.
Промолчал её муж. Промолчал, ни слова не сказал при этом, её сын. Только стыдливо, в пол, прятал от меня свои глаза.
– И знаете, я согласилась, так как я знаю, что нет препятствий, которые бы не сокрушила эта женщина. У неё весь город в руках. А мне, что, возвращаться в свою деревню, и бросать университет?
Она тяжело вздохнула и продолжила:
– А плачу чего? Давно это уже было. Давно университет окончила. Человека достойного встретила. Доченька у нас, взяли в детдоме, растим. Он тоже у меня инвалид, потерял один глаз в Чечне.
Но он нас очень любит. И мы его.
А сегодня, вот, еду к матери, хворает она что-то, и на вокзале встретила всё семейство … моего бывшего.... Куда-то уезжают, видно, в отпуск. Так они, признав меня, столкнулись лоб в лоб, даже отвернулись, чтоб и не видеть меня вовсе.
А квартиру ту – мы сироте отдали, из дальнего родства мужа моего. Тяжело мне было там жить. А у мужа мама умерла и нам осталась двухкомнатная. Нам хватает.
Главное, в ней всегда всходит солнце. И мы очень ждём, чтобы друг другу сказать: «Здравствуйте, родные мои. Каким же долгим был день без вас!»
***
Судьба этой молодой женщины напомнила мне тот куст калины, взлелеянный мной, который уничтожила, в один миг, чёрствая душа девочки, которой не привили любви и жалости ко всему живому, поклонения красоте.
И как только мы позволили говорить пустобрёху о «заботе об люд’ях», он всегда ставил ударение на «я», так и не стало этой самой заботы, внимания к человеку не стало.
Я всегда захожусь от ярости, когда мне начинают говорить, что каждый имеет право жить так, как того хочет; что так называемый «гражданский брак» – чуть ли не норма отношений; что надо «косить» от армии, пусть там служат другие, те, кто этого сделать не могут…
…А мой сын, в то время, как выкормыш той сытой барыни нового времени, «косил» от армии, захлёбывался кровью в Будённовске, от сквозного ранения в спину, поэтому никогда и не снимал пред матерью футболки, даже на даче; а когда тому устраивали новую жизнь и новую судьбу – святая душа мальчика моего уже беседовала с Господом.
Говорят, и ему лучшие нужны, так как и на том свете проныр много, и все норовят свой интерес соблюсти, не по заслугам.
Вот Господь и расставляет лучших правду беречь. Чтоб, значит, по-совести поступать со всеми. Разве один он управится?
Не расчетливо жил, мой сын, не жалел сердце своё, за своих друзей его отдал, чем и спас не одну судьбу и не одной матери позволил прижать к своей груди своё дитятко, вернувшееся живым.
Потому, что погиб он…
Если бы не погибали лучшие, погибли бы все.

***