Подслушанный разговор

ИВАН КОЖЕМЯКО






ПОДСЛУШАННЫЙ
РАЗГОВОР











© Кожемяко Иван Иванович
30 ноября 2013 года





Москва
2013 год

Сколько же путей
пред человеком в жизни?
И почему он, не всегда, избирает
самый лучший,
чтобы идти по нему
 ко всеобщему счастью?
И. Владиславлев



ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

 


***
Рынок бурлил. Мне всегда очень нравилось здесь бывать.
Честнее и благороднее людей я не видел. Они не норовили тебя, как у нас в России, обмануть. Нет, тебе вручался полиэтиленовый пакет – и выбирай сам всё, что душа пожелает, всё, что лежит на прилавке или в ящиках.
Продавщицы – степенные, очень ухоженные, красивые, с большим достоинством вели при этом между собой неcпешный и нескончаемый никогда разговор.
И я стал невольным свидетелем его.
Яркая, золотоволосая торговка фруктами, а из-под полы – продающая и коньяк, и не самопал мерзкий, а достойный напиток, не хуже магазинного, только наполовину дешевле того, встретила меня улыбкой, да не дежурной, как постоянного покупателя, а той, что сразу выявляет истинное чувство к тебе, и, притворно вздыхая, с недоумением посматривала на мою Золотую Звезду Героя – день был прохладный и я был в пиджаке.
– Это – Вы? – обожгла она бездонными голубыми глазами меня всего.
– Я, я, милая хозяюшка, – уже смеясь, не отводя своего взгляда от её лица, ответил я.
Ох, зря я так был беспечен, уже через минуту почувствовал, что и голова закружилась.
Красавица – вожделенно и просто смотрела на меня и тут же призналась, как я ей понравился, с первого раза.
– Оставайтесь в Крыму, мы с Вами такой парой будем, что все завидовать будут.
Я – совершенно смутился и, чтобы скрыть это, обратился, чуть развязнее, чем обычно, с просьбой:
– Хозяюшка! А теперь – с гранатом, грамм… сто пятьдесят, Вашего чудодейственного напитка.
Она – холёными, смуглыми руками разломала на красивые дольки гранат, где пламенели рубиновые ягоды, как-то ловко их вылущила на тарелку и налила мне полный стакан коньяку.
Видя мой недоумённый взгляд, тихо, заговорщицки, произнесла:
– А пятьдесят грамм – от меня. Вам не повредит. Это – не коньяк, а божья роса. Поверьте мне.
Не знаю, чем я руководствовался, но в этот раз её попросил:
– Пригубите, капельку, а я, с того места, где касались Ваши губы – допью. Так все Ваши мысли прочитаю.
Она, уже без шутки, серьёзно, произнесла:
– Ох, генерал, встревожил ты меня. И мысли мои все о тебе, все эти дни.
Отчего ты мне не встретился раньше? Не ушёл бы к другой, а сейчас – старая уже стала, – не без кокетства, произнесла она.
И тут же, молча, отпила изрядный глоток коньяку, не говоря мне ни слова, долила стакан доверху и протянула его мне опять.
Я с наслаждением, в один присест, выпил стакан коньяку, закусил этот божественный напиток зрелым гранатом, протянул деньги, чтобы расплатиться с хозяйкой, но она отвела мою руку и сказала:
– Не надо сегодня денег. Прошу Вас. Пусть и у меня праздник будет.
Я, с чувством, прильнул к её руке, а она её и не убирала, только положила свою левую кисть мне на голову и поглаживала мои седые уже совсем, но ещё богатые волосы.
– Спасибо тебе, – просто, как мать сыну, сказала она, – а то я думала, что и не живая уже.
– Дай и я тебя поцелую, генерал. Ни разу не целовалась с генералом-то.
– А откуда Вы знаете, что я – генерал?
– Я всё о тебе знаю, дорогой мой. Это ведь ты меня не признал, а я – как увидела, сразу тебя узнала. Ты был молодым, когда мы у твоей сестры встретились, в Симферополе. Помнишь?
Я густо покраснел, думал, что уже давно утратил эту способность, а тут – стало нестерпимо жарко и… стыдно.
Я действительно теперь вспомнил тот свой приезд в Крым, и вспомнил эту яркую женщину, которая, в тот вечер неотрывно смотрела на меня, так и не сказав ни единого слова.
– Так позволишь тебя поцеловать, генерал? – донеслось до меня, и я сразу почувствовал тепло необычайно ароматных и таких свежих губ в уголку, правом, своих сомкнутых губ и только хотел ответить на этот невинный поцелуй, как она, еле слышно, прошептала:
– Не надо, тяжело мне и так будет тебя забывать. Судьба, дети…
Я ещё раз прикоснулся к её руке, уже под возгласы её подруг и быстро пошёл на так любимую мной нарядную набережную.
Настроение было прекрасным, только отчего-то стучало в висках и сердце ныло тупой болью. Слегка туманилась голова, но всё тело было лёгким, грех и сказать-то в мои уже годы – просто юношеским.
Я сел на излюбленную скамейку, возле фонтана, под живым зонтиком – беседка вся была оплетена какими-то замысловатыми растениями, и принялся читать местные и центральные газеты.
О произошедшем на рынке я старался не думать. Да и к чему? Зачем тревожить душу доброго человека? И свою?
Через несколько минут, не прислушиваясь даже, я стал внимать разговору двух женщин за моей спиной.
Одна, с явным украинским акцентом, торопливо выстреливала:
– И шо, кума, мы будем робыть, если русских выдворят отсюда?
Вы же посмотрите, я за лето заработала сто двадцать тысяч гривен. Этим и живём, затем, год. И детям надо послать, и в дом что-то надо.
И всё ведь только со своего труда, с рынка. Яков мой скоро уже упадёт. Сколько сил тратит и на виноградник, и на сад, и на бахчу. А откуда всё это взять?
И шо, кума, наши покупают это? Да ни в жисть! Покупают русские. У них деньги лёгкие. На отдых приезжают и, как наши, за гроши не торгуются.
С горечью в голосе, продолжила:
– А останемся сами – кому мы будем нужны? Санатории многие не работают, дома отдыха – позакрывали.
Нет, кума, только от русских и спасение.
Я уже не хотел упускать ни слова из разговора этих милых женщин, поэтому отложил в сторону газету и весь сосредоточился на этой беседе:
– Позавчера, знаете, подошёл ко мне немец, чую по разговору. Вот падлюка, так падлюка. Он же за копейку удавиться был готов.
Всё сам на весы укладывал, на каком-то счётчике всё подсчитывал, и Вы знаете, кума, так ровно всё, копейка в копейку, и вручил мне за мой виноград. А Вы знаете, что во всём Крыму лучше моего винограда нету. Не сыскать такого.
И в конце, не знаю я их мовы, к своей рохле, килограммов под сто, – обращается и так нехорошо на меня поглядывая, говорит:
«Швайне, руссише швайне…»
– И когда я спросила соседку, что бы это значило, как кипятком меня ошпарило, когда она сказала, что он – меня русской свиньёй назвал.
Даже голос её задрожал, от обиды, громко когда повторила ещё раз:
– Это я, значит, русская свинья.
А вчера – вновь припёрся. И я, кума, руки в боки, да и говорю ему: «А ты, немецкая свинья, больше ко мне не ходи. Нету для тебя товару. Вон, отсюда, фашист проклятый!»
Всё понял, кума. Вмиг ускакал, да так, что его рохля еле за ним поспевала.
Её собеседница, которая до сих пор всё молчала, наконец, подала голос и на хорошем русском языке ответила:
– Вы правы, Анастасия. Я всё это вижу через детей. Знаете ведь, что уже тридцать лет учительствую.
И вот, уже в это время, появилась новая порода барчуков, которых и в школу привозят на таких машинах, что я и не видела. И забирают со школы в сопровождении охранников.
Где же это было видано такое? И мои детишки, из обычных семей, стервенеют просто, и сжимают свои кулачки, глядя на этих новоявленных господ.
А вчера, сохрани Господь не видеть бы этого, один такой богатенький, не стыдясь, протягивает сто гривен хорошему светлому мальчику, чтобы тот его портфель в класс занёс.
Святое дитя, не польстился. Не взял. Запламенел алой краской и только глухо произнёс: «Не всё покупается, пан Ярощук. А следующий раз – получишь по морде».
– И Вы знаете, кума, что тут началось? Меня к директору гимназии вызвали, а там – битюг, отец этого мерзавца, потрясая у моего лица пальцами с перстнями, орал: «Закончилось вам москальское время. Ещё немного – и мы везде сверху будем. И ты мне сапоги лизать будешь, а не русский язык и литературу преподавать. Выучи ридну мову, москальская подстилка, а то мы запретим ведь вообще к нашим детям подходить даже, а не то, что преподавать. С голоду ведь подохнешь».
– Ой, кума, лышенько нам, яки времена грядуть, – ответила ей торговка.
– Да, кума, на своей земле, политой кровью и потом нашим, отцов наших – а мы уже не хозяева, – ответила ей учительница.
– И директор, как слизняк себя повёл, всё принуждал меня извиниться, не знаю только, за что. Поднялась я и ушла, к Вам, не знаю даже, чем ещё завершится эта история.
Торговка, после минутной паузы, не зная, чем утешить свою родственницу, вдруг громко, звонко и как-то весело перескочила на тему, которой я никак не ожидал здесь услышать:
– Знаете, кума, уже раза три–четыре, на той неделе, фрукты у меня покупал русский. Видный, статный, седой только весь. А тут пропал, и я думала, что он уехал, по завершению отпуска.
А сегодня вижу – батюшки мои, его одного и он руки целует Любе Гуценко, помните, всегда рядом со мной торгует, красивая такая. И на пиджаке его – звезда та, геройская. Уже и забыли, что такая была. Уж не знаю, за что Любке такая честь, но дурного не скажу, хороший человек, только почему-то сегодня один был.
А так – всегда рядом с ним – жена, небольшенькая, ладненькая. Видать, душа в душу живут, глаз с него не сводит и его руки, из своей, не выпускает.
Рыженькая такая, крашеная в вишню. Тоже в летах уже. Вот где душа моя отдыхает, кума.
Тяжело вздохнула и продолжила:
– И ничего необычного вроде, а души родные. Понравился ему коньяк мой, а Вы знаете, кума, мне аж на душе светлее, как побудут они у меня. Словно с роднёй встречусь. Если, Любка, змея, не отобьёт такого клиента. Вишь, мне руки не целовал, а ей, вражине.
И тут же, противореча себе самой, опровергла предыдущее утверждение:
– Не, кума, это я просто так, от ревности к Любке, Так она баба хорошая, только счастья Бог не даёт. И красивая, и добрая, а судьбы нет и нет. Так и промучилась всю жизнь со своим. Уже десять лет одна. На ночь желающих много, а вот на жизнь – не встретит. А уж красавица, я Вам скажу, первая во всей Ялте.
И тут же продолжила:
– Я уж ему, кума, всегда норовила долить свои пятьдесят грамм в стакан. Обходимый человек. Никогда не ушёл, чтобы десять гривен, сверху, не положить.
И всё к ней, жене своей: «Галочка, не кори меня, но такого коньяку я не пивал никогда в жизни».
– И она, голубка ясная, пригубит, самую капельку из его рук, да и скажет: «Да, коньяк чудесный».
– Так вот и скажите, кума, что за жизнь начнётся, когда не будет этих людей? Жить-то с чего будем?
– Но даже не это главное, – перебила её собеседница, – с уходом, исходом России из Крыма, чувствую, начнутся лихие времена.
Видите, как разыгрывается Киевом татарская карта? Как татары голову поднимают – наша, де, земля, всё здесь – наше, а вы, пришлые, убирайтесь в свою Россию.
Её нетерпеливая собеседница, громко и певуче, продолжила:
– И не говорите, кума. Не дай Бог, как до резни дойдёт. А до неё, с такой властью, дойдёт. Вы же видите, что в Белогорске происходит, Бахчисарае. Наши – и на рынок туда ездить перестали. Страшно.
Я, как смотрю ту Чечню, то всё думаю, чтобы и у нас такую Чечню не учинили. Моя там одноклассница жила, вышла замуж в Грозном, за чеченца, трое деток было, а где сейчас – и родители не знают.
Так и у нас может быть. Сохрани нас всех Господь и заступи.
Знаю одно, кума, покуда жива Россия – и мы побудем. А там – не знаю, кума, куда и деваться… Кому мы нужны в этом мире?
И, когда их разговор перешёл на чисто бытовые темы, я тихонечко поднялся и, стараясь быть незамеченным, ушёл от этих искренних и светлых людей.
Шёл по дороге и всё шептал, не будучи уж таким истово верующим:
«Господи! Сохрани, люди Твоя! Не допусти неправды великой! Не дай пролиться крови православной и праведной.
Единый ведь народ, светлый и добрый, и только по милости властителей ввергается в пучину злобы, прерывания родственных связей, даже Веры единой, и связующих нас нитей.
А там – и до крови совсем близко. И не надо её желать. Она, мне кажется, и так прольётся. Прольётся, по вине безответственных политиков, которые в самом слове «Россия» - видят врага, недруга, которые только для того, чтобы оправдать своё существование перед подлинными их хозяевами, все свои силы направляют не на устройство судьбы своего народа, который они завели в дебри непонимания и подозрительности, и, будучи не способными к созидательной деятельности – всё сильнее раздувают огонь взаимной вражды, необоснованных претензий и упрёков, даже ненависти.
Сохрани, Господи, Россию, в величии и славе, ибо ослабнет она – и тогда уже не сдержать дурных сил, некому будет.
Не позволь пролиться праведной крови».
А на заборе, по дороге к гостинице, где я проживал, красовалась огромная вывеска: «Историческая драма. МАЗЕПА. Правда истории».
И подумалось мне, какую правду уготовили, своим очумелым гражданам, ярые националисты. Откуда они и взялись в Крыму?
Тут уж, уверен, Пётр I предстанет исчадием ада, а Мазепа – святым, пред лицом изверга и каина, станет искать новых господ и покровителей, спасая Украину от мерзких москалей.
Правда, не скажут авторы, убеждён, о том, что перед этим получил этот гетман из рук Государя Руси Великой орден Андрея Первозванного за номером два «За великие заслуги в деле укрепления государства Российского».  Нет, не скажут.
Слава Господу, велик он и вездесущ – задохнулся изменник, от сердечного недуга на чужбине, буквально через несколько месяцев после своего святотатства великого, и не осталось от него даже и следа в истории. А если он и есть, то только в воспалённом сознании «Виктора Окаянного», как мне назвала правящего демиурга сегодняшней Украины, старая казачка из Запорожья.
Именно по его воле новая власть на Украине вернула Мазепу народу на своих деньгах, а то бы и не знали люди, что такой и был в их истории.
Может – и новоявленных отступников ждёт такая же участь?
Дай-то Бог!
P. S. Спасибо тебе, Господи, что внял нашим всем и моим просьбам, и не позволил царствовать «Виктору Окаянному» дальше. Народ Украины на выборах 7 февраля 2010 года, не только отказал в доверии В. Ющенко, а с позором изгнал его с державного престола.
Может, вразумятся наши и украинские властители, да и почнём встречное движение, навстречу друг другу. А там – и обнимемся в братском единении, на котором и настаивал Великий сын украинской земли Б. Хмельницкий, понимая, что спасение Украины – в вечном союзе с Россией. А сегодня и Россия, не в меньшей мере, нуждается в этом союзе и братской поддержке.
Уходит ресурс, содеянный Великим Единым Отечеством, слабнут силы и возможности уже совершенно не те, что были в пору братства.

 

Россия, Украина и Белоруссия – воссоединяйтесь!

***