Манук бей Часть Пятая

Глава 17
О том, как русские делали вид, что воюют с турками, а французы – что дружат и с теми и с другими…

Байрактар возвысился до сераскера – главнокомандующего турецкой армией на Балканах. Манук-бей в качестве драгомана вел все его дела и проводил переговоры, чаще гнул свою линию, особенно в вопросе мира с русскими, ведь Мустафа-паша не умел ни читать, ни писать, не знал и языков. Впрочем, Байрактар полностью поддерживал идею дружбы и союза с русскими, по крайней мере, до тех пор, пока он не восстановит Селима и не очистит ряды янычар от мятежников. Война с Россией для Мустафа-паши была настоящим бедствием, как для империи, так и для него лично.
Манук-бей был в очень тесных отношениях с князем Ипсиланти, связывающим его с Россией. Однако когда русские подошли к княжествам и Михельсон нахально ввел туда русские войска, Байрактар не мог изменить родине даже при желании сохранять дружбу с русскими. Ни хозяйственные, ни политические интересы, ни склад характера не позволили ему поступить иначе, кроме как воевать с Россией. Наполеон после Тильзита предлагал себя в качестве посредника, обманывая и сговариваясь то с Россией, то с Портой.
И французский консул Орас Себастиани работал в Стамбуле более чем эффективно. Во-первых, султан и визирь через него были осведомлены о том, что господари княжеств Ипсиланти и Мурузи на самом деле – русские изменники.
Посол от России в Порте князь Италинский тайно сообщил воеводам, что в Кишинев и Бухарест отрядили людей за их головами – отрубить, засолить и доставить в Стамбул.

Прямо во время дивана князь Ипсиланти, отойдя к окну и прочтя депешу, немедленно извинился и, не говоря ни слова, поехал к себе домой. За несколько часов огромный господарский дом, имущество, домашние и слуги – всё было собрано, а еще через несколько часов князь, ничего не объяснив, с тремя сотнями телохранителей отбыл в неизвестном направлении. Бояре дивана открыли рты да так и остались на месте, переглядываясь и пожимая плечами…
Надо полагать, что Мурузи, господарь Молдавии, тоже исчез тем же манером.
Русские, казалось, чрезвычайно обрадовались османской депеше. Ах отозвать? А как же договор? Там же ясно написано: «на 7 лет, с согласия1 России»… Генерал Михельсон доносил: «Статься может, что теперь неготовый еще неприятель сделается готовым… замыслы французов на Валахию и Молдавию явственны, надо бы упредить их, пока нас не упредили…» Теперь ничего не мешало Михельсону
 вступить на османскую территорию. Впрочем, и так не мешало. Просто уже есть чем попенять туркам, упрекнуть, дескать, это они первыми нарушили договор, а не русские … Правда, курьер Италинского повёз письмо в Петербург о том, что турки передумали, да опоздал – военная машина уже раскрутилась.
Наполеон очень умно и ловко опутал доверчивого Александра, а его консул – мягкого франкофила султана Селима.
…Прежде чем говорить о войне, когда еще никто не знал о намерениях генерала Михельсона, мой друг господин Кирико из Бухареста секретно сообщил мне о намерении маршала перейти в Молдавию и попросил меня помочь ему. Ипсиланти исчез, не возвращался из Петербурга, княжество было без руководства, а Пазванд-оглу хотел опять напасть на страну. Мустафа-паша был вынужден послать войска, примерно 3000 человек, чтоб защитить страну от мятежников. И в те же дни русская армия получила приказ от императора пройти в Румынию. Бояре, напуганные турецкими солдатами, не смогли создать запас продуктов на случай осады города. Я предупредил их, чтобы они набрали на месяц продуктов, а также готовили необходимое снабжение русских солдат. А так как приезд Михельсона запаздывал, турки ежедневно умножали свою численность и довели её до 15 000.
И когда война была объявлена, Мустафа-паша получил приказ от султана арестовать главных бояр, помогавших русским, и привезти их в Рушчук, отрубить им головы и отправить в Константинополь, но я успел вывести всех бояр из города и отправить их в Брашов, к австриякам, до захода русских в Бухарест. И с приближением русских солдат уговорил Мустафу не разрушать Бухарест, чтобы они, солдаты отступили в Журжу. Но вынужденно и я уехал вместе с ними, и вернулся в Рушчук уже с моей семьей. Русская армия вошла тогда в Бухарест без крови.
К своему приезду генерал Михельсон узнал от бояр о моих действиях и оставил в моем доме в Бухаресте свои свидетельства обо всем этом…
Из письма Манук-бея Овакиму Лазареву.

«…Не надеясь удержать Бухарест, Мустафа согласился на предложение Махмута Тирана2, обозленного тем, что его так легко разбили, сжечь город и затем уйти в Рушчук. Один валах, бежавший из города, успел сообщить об этом Милорадовичу, прибытия которого турки ожидали никак не ранее середины декабря. Варварский план турок, вероятно, был бы приведен в исполнение, если б Милорадович не влетел бы в Бухарест, преодолев 50 верст за 24 часа» (отрывок из книги Бобенко «Полководцы России. Милорадович.)»3.
Так как и далее автор передает содержание записок графа Ланжерона, мы сами воспользуемся некоторыми отрывками из того же источника4.
«…Михельсон, получив приказание вступить в Молдавию, собрал войска в начале ноября и в этом же месяце перешел Днестр по четырем мостам. К неделикатности вступления в страну союзников неприятелем, без объявления и даже без предлога войны5, присоединили новую, приказав обмануть начальников турецких крепостей, просто попросив у них пропуска, идти в Далмацию (Надо было быть настолько несведущими в географии и апатичными, каковыми были турки, чтобы дать себя обмануть подобным предлогом: ведь можно было пройти и через Хотин, чтобы попасть в Далмацию, но уж конечно Бендеры, Аккерман, Килия не были дорогой туда! И какой начальник крепости, кроме турка, согласится отдать ее без особого приказа от своего повелителя!).
Михельсон потребовал сдачи Браилова и просил прохода для наших войск. Ахмет-Назир-паша, комендант Браилова6, ответил Михельсону, что он весьма удивлен его предложением, так как великая Порта не находится еще в войне с Россией, и что он не согласен на пропуск наших войск в Молдавию; если же нам надо было идти в Далмацию, то Браилов совсем не по дороге; но что если бы мы нуждались в провианте, то он снабдит нас за деньги; при этом он добавил, что если он не производит на нас нападения, то только потому, что не получил об этом приказа от Султана, но если бы мы атаковали его, то он будет защищаться, а не поступит так, как поступили паши Хотинский, Бендерский и Акерманский».

Глава 18
О том, как Турция совсем не хотела воевать с Россией, но объявила ей войну.

Оттоманская Порта совершенно не была подготовлена к войне. Вызов России застал ее врасплох. Она не хотела ссориться ни с Францией, ни с какой-либо другой державой. Правда, скрывала свои переговоры с английским сэром Пэджетом. Англичане хотели договориться с Портой, чтоб та ни в коем случае не присоединялась к континентальной блокаде. Александр Суцо, занимавший тогда должность драгомана Порты, выдал тайну переговоров генералу Себастиани, который горячо поблагодарил преданного фанариота, сказав: «Князь, вы хорошо сделали, доверившись Франции, признательность императора Наполеона принесёт вам пользу». Себастиани тут же резко потребовал от Порты закрытия проливов, турки пролив закрыли, а «польза Наполеона» не заставила ждать – неосторожного фанариота турки публично обезглавили с конфискацией имущества. Взбешенному Себастиани они напомнили казнь старого Ипсиланти за связи с Россией. Ведь тогда никто не вмешался.
Не имея достаточного числа войск, чтобы выставить их против русских, и зная, что все крепости в Бессарабии и по Дунаю не в состоянии служить защитой, Турция приняла такие меры, которые делают честь как ее энергии, так и предусмотрительности и политике. Она объявила России войну.
Султан послал всем недовольным и возмутившимся своим подданным, бежавшим в Болгарию, фирман, которым даровал им прощение за нарушения закона и бегство, утверждал за ними те должности и чины, которые они захватили силою, во время бунта, если только они направят своих единомышленников соединиться с войсками султана и вместе с ними отразить нападение неприятеля. Фирман этот имел большой успех; мятежники были очень довольны, что все они остались без наказания и что за ними останутся присвоенные ими должности.
Пегливан1 прибыл к Измаилу 24 декабря. Жители заперли ворота города и стали защищаться – кто от турок, кто от русских, которые приближались к городу. Злодей Пегливан, уже успевший выказать свое вероломство, приказал казнить всех, кто проявлял какую-либо склонность к русским, a затем вооружил всех остальных жителей, вселяя в них не столько доверие, сколько ужас. Махмут Тиран, обозленный тем, что его так легко разбили, предложил сжечь город и затем уйти в Рушчук (еще после отъезда Мустафы). Этот варварский план, наверное, был бы приведен в исполнение, если бы Милорадович2 не помешал им, прибыв в Бухарест с поспешностью, которая делает ему честь и которая особенно была полезна жителям города.
Вступление русских в Молдавию сильно помешало Мустафе. Сначала он хотел войти в союз с русскими, но потом сообразил, и не без основания, что если русские возьмут Валахию, то, наверно, не для него. Намерения же русских явно указывали на то, что, если они завоюют Валахию, он может потерять и Румелию. Тогда Мустафа переменил свое первоначальное предположение и признал, что ему выгоднее идти против русских3. Он послал в Бухарест 4-5 тыс. человек, под начальством одного из верных ему пашей – Ахмета, а адъютантом к нему назначил ужасного разбойника Махмута-Тирана, вселявшего ужас и страх в жителей не только Бухареста, но и его окрестностей.
Милорадович рано утром 13 декабря появился перед Бухарестом и выслал переводчика к начальнику турецких войск с письмом, где говорил, что, если тот сожжет хотя бы один дом, он острием меча переколет всех турок. Это письмо застало турецких офицеров еще на совещании; оно было написано по-французски, и никто из этих господ не понял его, что заставило их просить австрийского консула Бреннера перевести письмо. Пока консул переводил устрашающее письмо русского генерала, примчался Милорадович. Он приказал два раза пальнуть из пушки, поставленной около очень длинного моста, стоящего на большой дороге, верстах в трех от города. Эти два пушечных выстрела произвели на турок магическое действие, чему трудно было бы поверить, если бы это не было подтверждено самими жителями города. Моментально все члены военного совета, офицеры, солдаты-турки, пораженные ужасом, кто пешком, кто верхом поспешили к воротам в Журжево. Между тем Милорадович приказал окружить город.
Милорадовича встретили как освободителя города, и действительно он был им. Вечером арнауты-албанцы устроили Милорадовичу (между прочим, сербу по происхождению) маленькую овацию, «которая по своей идее достойна того, чтобы быть записанной для составления понятия о нравах этой варварской нации»4.
Как только они узнали, что дом князя Гики5 назначен для русского генерала, они собрали все турецкие головы, отрубленные ими, и уложили их в два ряда по лестнице, повесили на дверях и в галерее дома. Против каждой головы они поставили зажженный факел. Милорадович, занятый расположением войск, возвратился домой очень поздно, с большим триумфом, в сопровождении арнаутов. Видя издали иллюминацию, Милорадович пришел в восторг, но когда он вошел во двор и увидел это ужасное зрелище, он на несколько минут потерял сознание – упал в обморок.
Все бояре Валахии, бежавшие в Трансильванию, возвратились на свою родину, и Бухарест сделался очень оживленным. Среди зимы здесь давали балы, устраивали блестящие праздники, и эта столица, в которой в продолжение двух месяцев царили страх и ужас, вдруг сделалась центром веселья и удовольствий. А отважный генерал, спаситель Бухареста, вернувшись в столицу, танцевал со своей красавицей Аникой Филипеску на балу у Манук-бея…
«…Пылкий Милорадович, который знал науку управления не лучше Михельсона, имея больше смелости, гордости и упрямства, пленился дочерью одного из первых бояр Валахии по имени Филипеску. Хотя она и не была красавицей, но ему она очень нравилась, и он не разбирал, кому она принадлежит, нашим друзьям или врагам, a вскоре ее отец завладел всей администрацией.
Константин Филипеску – наибольший враг русских (Кутузов, будучи в Константинополе, в посольстве, получил от двора полный список врагов России; в Валахии во главе их был Филипеску), главный агент Александра Суцо6, лидера французской партии в Константинополе, будучи самым скрытным и вероломным из всех валахов, воспользовался этой непростительной слабостью Милорадовича и, продав ему свою дочь (эта молодая девушка, по своим хорошим качествам, не заслуживала быть жертвою бесчеловечных расчетов своего отца, но она, по своей молодости и неопытности, понадеялась на обещание Милорадовича жениться на ней – обещание, которое он забыл, уже выезжая из Бухареста), овладел его доверием, а через него и доверием Михельсона. Ему удалось бросить подозрение в измене на Ипсиланти и удалить его, поссорив с ним Михельсона.
Все места были розданы смертельнейшим врагам России и известнейшим шпионам из французов и турок.
С этих пор можно было предвидеть и неуспех войны и разорение страны, производимое Филипеску и его сообщниками с дерзостью и быстротой, свойственными только подобным администраторам.
Все те потери и неудачи, которые мы понесли вследствие изменнических действий Филипеску, недостаток жизненных припасов, который мы скоро начали чувствовать, болезни, происшедшие из-за этого разорения государственной казны, недостаток средств, получаемых со страны, которая могла бы прокормить и содержать все войска и даже пополнить несколько казну, – все это произошло вследствие опрометчивости и безумств Милорадовича»7.
Вместе с Михельсоном приехал также Родофинаки8, действительный статский советник и член Министерства иностранных дел. Он был грек, очень умный и хитрый, посвященный во всю мусульманскую политику и все фанарские интриги. Он отлично все видел и понимал, но ему ничего не удалось сделать, кроме как поссориться с Милорадовичем, и поэтому вскоре был удален от всех должностей, a затем отправлен в Сербию как агент России при Георгии Черном9. Через год на его место назначили Лашкарева, армянина, человека очень маленького роста, всего четырех фут вышины; он имел, кажется, только одно хорошее качество, а именно: превосходно знал все восточные языки, это и заставило его в 1791 году, на Ясском конгрессе, сделаться переводчиком. Он очень недолго оставался в нашей армии. (Граф Ланжерон не только вовсе ничего не знал о Лашкареве, но и не успел порасспросить… прим. Г.Р.)10.
Князь Ипсиланти, собиравшийся несколько времени назад казнить Филипеску как турецкого шпиона и, к сожалению, не сделавший этого, был ужасно удивлен и возмущен, увидев его во главе управления в Валахии. Но Филипеску был истинным фанариотом – он убедил Милорадовича и Михельсона в измене и связях Ипсиланти с французами. Князь Ипсиланти не мог больше оставаться в Бухаресте, где Милорадович и Филипеску слишком открыто выказывали ему свою ненависть, и после отъезда генерала Михельсона он решил покинуть Валахию, где всегда исполнял должность князя, но где теперь у него не было ни могущества, ни кредита, и отправился в Яссы, вместе с г-м Родофинаки. Филипеску, узнав об отъезде, довел свою подлость до того, что сообщил об этом Браиловскому назиру. Назир Ахмет, осведомленный о дне отъезда Ипсиланти, решил схватить его и поручил эту операцию молодому Чапану-оглу.
Бузео находится в более чем 100 верстах от Браилова, Чапан-оглу прошел это пространство с тремя тысячами человек конницы и пропустил Ипсиланти только на один час. Он бы схватил его без совета Родофинаки, который, будучи умнее и тоньше самого князя и более его беспокоющийся относительно того, в чем может выразиться ненависть его врагов, заставил его пройти Бузео, хотя этот поток был тогда очень быстр и в переходе его заключалась большая опасность. Чапан захватил сначала некоторые экипажи Ипсиланти, перерезал горло несчастным жителям Бузео и сжег город, который тогда был очень важен. Все это он проделал на глазах Каменского11, который не мог ни атаковать двадцатидвухлетнего Чапан-оглу, ни спасти город. Поток же сделался непроходимым.
Когда Браиловский назир узнал, что Каменский получил награду за это дело, он шутливо заметил: «Я не знал, что в России существует обычай награждать тех генералов, которым нужно было бы отрубить голову».
Если валашский господарь Ипсиланти стал жертвой своего честолюбия (Ипсиланти «всего-то» хотел освободить от ненавистного турецкого ига Сербию и Грецию, что удалось его потомкам12) и ошибок русских генералов, то несчастный отец его еще более пострадал от честолюбия своего сына. В 1789 г. Александр Ипсиланти был князем в Молдавии, был захвачен в Яссах австрийцами и долго жил в Моравии. Во время мира он возвратился в Константинополь, где жил совершенно скромно и покойно, насколько это возможно в такой ужасной, деспотической стране, где ни один принцип нравственности или правосудия не останавливает министра-варвара от исполнения капризов или жестокостей своего слабоумного и большею частью обманутого повелителя. Ипсиланти жил бедно, но считался богатым, – непростительное преступление в Турции. Когда его сын так открыто объявился против турок, министры Селима III приговорили его к казни. В течение 29 дней он, а также и его зять Мано, были подвергнуты мученью и самым ужасным пыткам (нет другого народа более искусного в этих жестокостях, как турки), но все-таки ни в чем не признались. Его выдал один из его секретарей, не выдержавший всех мучений и открывший место, где его патрон скрыл 800 тысяч пиастров. Эти деньги были найдены и взяты, а старого князя и Мано все еще продолжали пытать... Но его пытки не так бы скоро окончились, если бы в это время английский посланник Арбутнот не попросил бы аудиенции у великого визиря. Султан подумал, что предметом разговора будет испрошение милостей для Ипсиланти, дабы даровать ему жизнь, и поспешил приказать его казнить. А огромный дом в Ферапии, роскошном предместии столицы, отдали французскому послу, генералу Себастиани.
И это был Селим, один из самых человечных и интеллигентных султанов, которые когда-либо занимали трон. По этому можно судить, что происходило во время правления других султанов, что такое были они сами и кто были турки!»13

Глава 19
О том, как сераскер-янычар и его базергян старались перехитрить русского фельдмаршала, и что из этого вышло.

В августе 1807 года в Бухаресте умирает генерал Михельсон, и командующим Молдавской армией в звании генерал-фельдмаршала назначается Прозоровский. Трудно понять, какие причины заставили Александра I возложить такое ответственное задание на семидесятипятилетнего старца – одряхлевшего, одолеваемого болезнями Прозоровского, многие военные предприятия которого заканчивались неудачно. Вопреки предостережениям М.И.Кутузова, фельдмаршал решил брать Браилов, но штурм сразу захлебнулся, с огромными потерями русские вынуждены были отступить.
Вообще за пять лет войны в молдавской армии сменилось пять командующих. Тут были талантливые Багратион и Каменский-сын и малодаровитые: Михельсон, все воинские доблести которого заключались в поимке Пугачева, вероломно выданного своими друзьями; Ланжерон, французский эмигрант, храбрый и неглупый воин, но завистник и интриган, и престарелый князь Прозоровский, прозванный «Сиречь» за пристрастие к этому слову, которое он употреблял без всякой меры.
Прозоровский был глух и так дряхл, что напоминал мумию. С утра его приводили в чувство мадерой и затягивали в корсет. В течение дня он кое-как еще мог держаться прямо и даже, посаженный в седло, ездил на смирной лошади верхом.
А вот его умственная деятельность, связанная с неусыпной любовью к работе, никак не походила на его физическое состояние. Все подробности жизни войск его армии: магазины, канцелярия, транспорты, почта – всё было устроено им в полном порядке, а служба во всех частях была так хорошо организована, что и при преемниках его, менее сведущих, сохранился его дух. Его ревностность в службе, иногда даже чрезмерная, лета, чин и представительность, которой он себя окружал, всё внушало к нему уважение. Его патриотизм и глубокая честность заставляли относиться к нему с уважением даже тех, кто был знаком с его строгостью. Тем не менее он со всеми обращался как с детьми, не имевшими никакого понятия о войне и о службе.
Князь Прозоровский провел зиму в Яссах, где был расположен и его штаб. Роскошь, богатство и порядок, господствовавшие в главной квартире, выказывали в главнокомандующем барина, достойного представителя России: он три раза в день приглашал к себе за стол более 100 человек. Несмотря на преклонные годы князя Прозоровского, его деятельность была необыкновенна, он не имел ни минуты покоя.
Он написал Государю, что нуждается в помощнике, которому бы мог больше доверять, и просил о назначении Кутузова. В 1808 году Кутузов был назначен командовать корпусом Дунайской армии в кампании против Турции. Крайняя медлительность Прозоровского, находившего невозможным перенести оружие за Дунай, не могла не встретить энергические возражения со стороны Кутузова, и после провала штурма Браилова он был отозван из молдавской армии из-за конфликта с главнокомандующим Прозоровским1. Если б не эта пляска с кадрами, знаток турок Михайло Кутузов спас бы Россию от многих промахов.
Мустафа Байрактар отступил со своими войсками и удалился в Журжево.
Великий визирь был ужасно перепуган этим поражением и после него не делал никаких движений. Он остановился в Каларашских укреплениях и не предпринимал никаких действий.
Мустафа Байрактар тоже почему-то не двигался из Журжева. Оба они имели вооруженными более 50 тысяч человек, а у Милорадовича их было только 6 тысяч.
Отступление Мустафы Байрактара к Рушчуку и необыкновенно осторожное поведение великого визиря на некоторое время освободили Валахию от опасного движения и от постоянно возрождающихся страхов и опасений. Купцы и бояре возвратились в Бухарест, вместе с ними вернулся также и Филипеску, в глубине сердца очень огорченный неуспехом турок. Если бы Молла, Виддинский паша, вместо того, чтобы заниматься сербами, вошел бы в Малую Валахию, русские генералы не могли бы ему в этом воспрепятствовать, хотя этот паша и был прекрасно осведомлен о нехватке сил у своего противника (ему сообщили об этом бояре страны, расположенные к русским не лучше бояр Большой Валахии). Накануне дела он очень предусмотрительно отправился в Виддин собственной персоной, но оставил все свое имущество.
Среди его бумаг нашли письмо французского посла Себастиани, где он сообщает о мерах, к которым он принудил турок, чтобы прогнать русских из Валахии.
А вот Мустафа-паша после прекращения военных действий стал оказывать различные знаки внимания русскому командованию. Русские офицеры от Прозоровского проезжали в Константинополь через его владения, и паша очень любезно принимал их, не говоря уже о Мануке. А офицеры останавливались в доме Погоса Себастьяна, ближайшего друга и помощника Манука. Здесь друзья не упускали случая показать, как они недовольны Францией. В начале 1808 года он послал письмо бежавшему в Киев бывшему господарю Константину Ипсиланти.
Князь получил тогда же письмо от Ахмеда-эфенди, айяна Рушчука. Оба писали о том, что какой-то купец, некто Ставраки желает с ним пообщаться. И приписали: привет от «боярина Манука». Письма тут же ушли к Н.П. Румянцеву2 с разъяснением, что никакого купца Ставраки не существует, а несколько шифрованных писем Погоса, давнего агента князя Ипсиланти, сообщали о том, что все они – и Байрактар, и Ахмед, и Манук-бей –  против нового господаря Суцо, франкского прохиндея, и всей душой за Ипсиланти с Россией. И что тогда, в 1806 году, Байрактар воевал с русскими только вынужденно, по султанскому повелению. Конечно, дело было совсем не так. Турки воевали с русскими «вынужденно», а жгли и убивали жителей преимущественно христианского вероисповедания, сгоняя их с насиженных мест…
Спустя месяц, в середине февраля 1808 года, Мустафа-паша направил письмо уже самому фельдмаршалу, одряхлевшему Прозоровскому. Тут он уже прямо поставил вопрос о прямых переговорах, без посредничества Франции. Галантный Прозоровский в ответ прислал несколько дорогих сибирских соболей, и все стали ждать ответа из Петербурга, где предложение Мустафы не смогли должным образом оценить, не приняли во внимание и вообще им пренебрегли. Александр поверил Наполеону, обещающему раздел Порты, и желал эти княжества получить из его рук. Государь, видимо, полагал, что Наполеон так же вечен, как его собственная империя... А ведь француз сам сказал в Тильзите русскому императору: «Иной раз полезно кое-что обещать».
В столице держались франко-русского союза. Этот франко-русский союз для Александра стал какой-то национальной идеей, похоже, только он и верил в неё. Александр почему-то хотел верить Наполеону и ожидал крупных уступок от турок. Через несколько лет Александр I наконец «прозреет» и тогда будет требовать от Кутузова заключить союз с Турцией, но уже против Наполеона.
Сам Манук-бей не скрывал своих мыслей и очень прозрачно намекал русским офицерам, что турки могут пойти на большие уступки для заключения мира.
В середине апреля Байрактар послал к Прозоровскому в Яссы своего представителя Погоса Себастьяна3 для секретных переговоров. 23 апреля состоялось совещание, был даже составлен протокол, который носил заглавие: «Протокол конференции между фельдмаршалом Прозоровским и Погосом Себастьяном, конфидентом Мустафа-паши, сераскера Оттоманской Порты в Рушчуке».
– Мы не начнём никаких действий, пока не получим высочайшее повеление из Петербурга, – строго объявил фельдмаршал и добавил:
– Или пока турки не подадут к тому повода. Либо не тронут сербов.
Любовь турок к албанцам и к территориям с уже отуреченным населением была стара как мир, равно как извечное желание отуречить всех остальных.
– Я желаю мира, но достойного чести России, – торжественно произнёс Прозоровский, обмолвившись, что пока не знает, как обстоят дела в Париже. Дорога дальняя – Париж, Петербург, Яссы…
– Но разве у нас есть спор с Россией? – вставил наконец Погос. – Мы думаем, то есть Порта, что Франция старается только затянуть переговоры, чтобы выждать удобную минуту и откусить кусок и от Турции, и от России!
Погос изложил мнение Байрактара о переговорах. Франция заставила Порту объявить войну России, стать врагом англичан, запрещает без неё подписывать мир. Франция тянет, чтобы увеличить свои владения за счёт России и Порты. Поэтому Мустафа-паша предлагает тайно договориться. Он просит Прозоровского прибыть в Рушчук для встречи.
Прозоровский на личное свидание, как и следовало ожидать, не согласился и попытался внушить Погосу то же, что русские часто предлагали туркам, – то есть мысль, что Байрактар может получить убежище и выгоды в России, как Батталла-паша, Тайяр, Ипсиланти (и некоторые из них «покупались» ими в обмен на сдачу крепости или позиции). Но Погос даже не стал продолжать этот разговор. Он снова и снова внушал Прозоровскому мысль об опасности французской стороны, предлагал вести переговоры без вмешательства Франции и наконец заявил: в случае переговоров и подписания мира Мустафа выставит своё войско в 300 000 человек против любого врага России. И сам встанет во главе армии. Погос очень уверенно подчеркивал, что Мустафа-паша пользуется поддержкой всех айянов и может это сделать.
– Почему мы не можем договориться сами? – как заклинание повторял Погос.
– Но ведь мир неизбежно должен быть опубликован! – наивно восклицал Прозоровский.
– А разве нельзя с секретным протоколом? – столь же наивно восклицал Погос.
Прозорливый и хитрый Прозоровский чуял, что дело тут нечисто, но принял настойчивость драгомана за потуги тяжелобольной и слабой империи. И решил, что турецкая армия находится в плохом состоянии.
Манук-бей, присев на скамью, наставлял Погоса:
– Союз с Портой русским выгоден! После поглощения Европы Наполеон обратится к России.
И, подмигнув Мустафе, весело добавил:
– А кто победит в этой войне, тот может занять и Стамбул.
Манук говорил кратко, чтоб Погос не сбивался перед хитрым и нерешительным фельдмаршалом.
– Гни про секретный протокол, зачем объявлять войну!
Байрактар согласно кивал, предложение Манука его очень устраивало. Секретный договор и никакого посредника!

Но что мог поделать Манук с Россией, государь которой желал иметь границей как минимум Дунай! Манук-бей прекрасно знал, что русские спят и видят Константинополь, не то что Дунай. Им нужна война, чтобы отхватить Дунайские княжества. А вообще будет лучше, если княжества смогут стать независимыми и от Порты, и от России. Но это потом. А сейчас надо переделывать Порту. Этот враг сильнее, чем все остальные самодержцы. Османская империя, раскинувшаяся на исторической родине покорённых или уничтоженных народов, отуречила всё что смогла, установила ненавистные и унизительные законы для половины населения, живущего на захваченных территориях. И сила Константинополя не только в оружии. Босфор – вот в чем его сила!
Погос просил Прозоровского дать письменный ответ. Но даже разговаривать тет-а-тет было опасно «противу ушей нежелательных», о каком письменном ответе могла идти речь! Точно, заговор против нас плетут!
На прощание то ли для напоминания, то ли для острастки Погос добавил, что Порта боится, как бы мусульмане, не дождавшись мира, не начали истреблять задунайских христиан. На что Прозоровский молниеносно парировал:
– А вот тогда я не отвечаю за то, что русская армия, перейдя Дунай, не начнёт спрашивать с мусульман за страдания христианских народов!4.
Обе стороны разошлись, так и не допоняв друг друга. Погос не мог взять в толк, почему русские цацкаются с французами, а чуткий и опытный Прозоровский чувствовал что-то явно скрываемое. Вопрос с княжествами фельдмаршал считал уже решенным и заключил, что Мустафа на самом деле слаб, если так просит мира, и неинтересен, раз не может быть подкуплен или, на крайний случай, стать агентом.
Подкуп агентов и даже пашей не был сверхъестественным явлением в истории русско-турецких войн. Еще светлейший князь Потемкин учуял продажность турок, и ни Суворов, ни Кутузов традицию с супостатами не нарушали. Турок и на должности-то не назначает, он продаёт их.
Обе нации вполне уважали взятки. Не надо думать, что турки, при всей чудовищной коррупции и казнокрадстве в своих структурах, не могли быть платными агентами воюющих с ними государств. Например, комендант мачинской крепости Тахин-бей был платным агентом русских. Да и не только он. Тайяр-паша тот был вообще двойным агентом – и русским, и французским. Нередко сдавали за мзду крепости. На счету Суворова тоже была сданная крепость, позволившая ему сберечь своих солдат. Но турки предавали не только Турцию, но и тех, кто подкупал их. Например, карсский паша Мехмед и его брат Карабек договорились без боя сдать Карс, постреляв для виду. Но перейдя Арпачай, генерал-майор Несветаев наткнулся на настоящее сражение, и с потерями отступил. (Правда, некоторое время спустя Гудович наголову разбил войска Юсуфа-паши на Арпачае, отсрочив турко-иранский союз).
И Румянцев, и Прозоровский не считали Мустафу Байрактара выгодным партнером. Рушчукский паша и в страшном сне не видел себя тайным агентом России, не хотел брать взяток: он преследовал определенные политические цели. Другое дело сам султан Мустафа IV или тот же Тайяр-паша, которого султан назначил каймакамом5. Прозоровский отправил письмо Тайяру о том, что русские согласны увеличить субсидию до 24 тысяч рублей в год и «голубую ленту», если тот устроит границу по Дунаю. И орден испрашиваемый пообещал дать (Тайяр просил ни много ни мало орден голубой ленты – «Андреевскую звезду»!), но лишь по подписании мира и с непременным условием постановить Дунай границею. Причем все магометане, живущие в княжествах, получают право переселиться на правый берег Дуная. Отвез письмо ясский житель, спрятав его в подметку. Но Тайяр-паша оказался не в Пазарджике, а в Константинополе и письма не получил. Судя по всему, Тайяр являлся не только русским, но одновременно и французским агентом. После его отставки Себастиани сокрушался как «о невозместимой потере для французской партии». А Прозоровский, со своей стороны, так просто чуть не плакал, что столько денег выплатил Тайяру зря…
Когда барон Бервиц приехал в Рушчук, Байрактара там уже не было, он находился в ставке великого визиря в Адрианополе. Бервица принял Манук-бей.
Драгоман Рушчукского айяна Манук-бей уверил Бервица, что у него все полномочия от Байрактара. По тому, как Манук себя вёл и разговаривал, впору было думать, что он выражает собственные мысли. Но сноб Бервиц, зная, что Манук-бей на самом деле армянин, особо своим ушам не верил.
– Из Парижа в Константинополе получена депеша, в которой французский двор уверяет Порту в своей неизменной дружбе и искреннем участии, с каким он принимает интересы Турции. И Порту уверяют, что ей нечего бояться, так как она не потеряет ни пяди своей земли!6.
– Однако, – добавил Манук со своей обаятельной улыбкой, – французы вам говорят то же самое. Тогда как, может, месяца через два объявят вам войну.
Разговор происходил в Рушчуке за четыре года до начала войны с Наполеоном, опоздавшей исключительно по причине затянувшейся русско-турецкой войны, и затягивал её именно он, злой гений Европы, давно «решивший» для себя вопрос России.
– Мустафа-паша ненавидит французов, он хочет мира с Россией. И готов в союзе с Россией даже пойти против Франции. Даже англичане, которые в состоянии войны с вами, более всего желают примирения с Россией, вернуться к коалиции 1799 года.
Манук приводил аргументы и, казалось, тщетно отговаривал русского представителя от войны:
– Вы хотите установить границу по Дунаю. Но сейчас важнее установить спокойствие в Европе. Благоразумнее сейчас отказаться от этого плана и оставить возможность осуществить его в будущем.
Ни Прозоровский, ни тем более Бервиц не смогли понять тонких намёков Манука. Оба посчитали, что Манук лишь является «выразителем мыслей полуобразованного Мустафы», который, заручившись честным словом Прозоровского не начинать военных действий, оставил Манук-бея на Дунае и двинулся к Босфору. Но Манук-бей всё же сумел расположить Прозоровского к доверию. Впрочем, сам фельдмаршал тоже отлично понимал всю невыгодность обстановки для себя.
Только Манук-бей знал об истинных намерениях Байрактара и должен был изо всех сил стараться сохранить полное бездействие русских на Дунае, что ему и удалось сделать вследствие медлительности и бездарности генералов в русской армии.
Он сразу же послал курьера в Адрианополь известить Мустафу: русское правительство ответило, что готово продлить перемирие и согласно не возобновлять военных действий. Теперь можно было уводить армию в Стамбул.
Таким образом, добившись благодаря доверию русских к Манук-бею фактического перемирия на Дунае летом 1808 года, Байрактар развязал себе руки. Обрадованный и окрыленный Байрактар стал собираться на Стамбул. Никаких иллюзий относительно миролюбивых планов России он не питал, но передышка давала Байрактару шанс.
Все «друзья», за исключением Манук-бея, оставшегося в Рушчуке, собрались в ставке великого визиря. Уже и великого визиря Мустафу Челеби перетянули на свою сторону, ему было торжественно обещано не отбирать у него великий титул, а лишь устранить хаос. Генерал Мустафа Челеби очень раздражал Байрактара, который был уязвлен тем, что великим визирем назначили не его, могущественного балканского сераскера, а чванливого анатолийца. Челеби обошелся с Байрактаром надменно, свысока, считая балканского янычара неграмотным и серым. Байрактар дал понять, что если тот не вольется в их ряды, никто больше не будет обеспечивать армию продовольствием. А делал это его базергян и сараф Манук-бей.
Но оба решили подождать до лучших времен.
Через несколько дней в Адрианополе собрались войска других айянов.
Рефик-эфенди клялся, что Мустафа IV тяготится господством ямаков и янычар (хотя султан, вручая пиастры, уверял, что теперь «все успокоились»)…
Челеби сомневался:
– Как можно вносить священное знамя в столицу без ведома султана! Да еще с такой армией!
После, когда они прибыли в Стамбул (в тот день, когда «королевская хоругвь» прибыла в столицу), султан Мустафа вышел к ним навстречу со священным знаменем, так называемым Санджиак-Шерифом7. Европейцы называют его знаменем Магомета. (Наподобие того, что в разных царствах и королевствах называется государственной хоругвью.) Оно тщательно оберегается во внутреннем серале и выносится только когда великий визирь идет на войну, тогда оно с большой церемонией переправляется в лагерь. Ни один христианин не может встретиться на его пути, и многие безумцы платили жизнью за свое сумасшедшее любопытство. Это знамя оборачивается вокруг того, кто его несет. Турки уверяют, что оно никогда не попадало в руки врага, но это не достоверный факт.
– Эфенди, да будут солнечны все дни твои! Я готов дать голову на отсечение, наш падишах примет Мустафу в Стамбуле с почестями! Да будет над ним милость и благоволение Бога! Поверьте мне, у меня самые верные источники!
Челеби-паша знал нравы двора, насчет верных источников поверил и, скрипя зубами, снял все свои возражения.
Как только прибыл гонец от Манук-бея с донесением о письме, привезенном Бервицем от Прозоровского, Байрактар ночью отдал приказ о выступлении. Прежде всего несколько десятков своих воинов он послал в Румели-Фанар, с приказом отрубить голову спящему ямакскому аге – предателю Мустафе Кабакчи.
14 июля 1808 года армия Мустафы Байрактара двинулась в направлении Стамбула. Тайна «друзей» соблюдалась так тщательно, что никто не смог разгадать подлинной цели похода на Стамбул. Даже Наполеон не смог понять, в чем дело! Вот только русский посол во Франции П.А.Толстой выразил сомнение: «…войско туда направляется или защитить или свергнуть султана», – писал он в своем внезапном донесении.
Действительно, может ли быть иная цель у армии, двинувшей на столицу?
Выступая из Адрианополя, Мустафа уведомил Манук-бея о сделанном великом шаге:
«Мой любезный друг Манук-бей! Выступил я из Адрианополя с 35 тысячами моего войска, труды мои мне кажутся не тщетны, и помощью товарищей моих – визиря, Али-паши и прочих союзников достигну до цели моей восстановить на престоле бывшего нашего султана Селима. В сие самое время, что вы, Манук-бей, письмо мое читаете, или Селим уже не существует на свете, или паки вкушает сладости престола. Уповайте же, однако, более на последнее, потому что войска мои, равно как и союзников моих, простирающиеся до 80 тысяч человек, заставят неприятелей Селима покориться».
Байрактар хорошо знал весь гарем Абдул-Гамида Первого, дяди Селима, всю его родню – обитателей сераля. Там и наследников-то почти не осталось: сын Абдул-Гамида –  султан Мустафа, и брат Махмуд. Махмуд совсем еще отрок, а Мустафа – женолюбивый полудурок. Став султаном, он произвёл почти полную смену дворцового персонала, двое черных евнухов заняли посты казначеев, остальные были из мелких, корыстолюбивых людей, их помыслы не шли дальше получения наград от своего повелителя и взяток с любой стороны.
Только Селим, который начал и многое успел сделать, мог продолжить низам-и- джедид и закончить перевооружение армии, вернуть ей былую мощь. Неграмотный Мустафа-паша, преклонявшийся перед образованным Селимом, скрежетал зубами:
– Разве это султан! Разве османы заслужили такого султана! – как заклятие повторял Мустафа-паша, уже понимая Селима с его нововведениями, особенно после унижения, которое нанесли ему русские со своим Михельсоном. Русских нельзя было победить с помощью янычар. Нужна была армия. Турки начали понимать, почему побеждает непобедимый Наполеон.

…К приезду паши в Стамбул Мустафа-султан уже был охвачен подозрением. Он убил двоюродного брата Селима, когда паша форсированно входил в императорский дворец, чтобы не осталось никого из наследников. После Селима он один остался бы наследником, если бы убил брата, султана Махмуда, того, кто правит сегодня. Как будто султан Мустафа предчувствовал, что все потеряет, и велел слугам убить Махмуда. Султан Махмуд, услышав об этом, спрятался в углу каменной башни, которая случайно оказалась на пути Байрактара, спасаясь таким образом. Его спрятал потом Ахмед-эфенди, который находится сейчас в Николафке7. Потом собрались все, кого позвали, с большими почестями объявили его султаном. Махмуд не пустил Мустафу уходить и оставил при себе великим визирем, доверив ему все руководство империей. Рамиза назначили капудан-пашой, то есть адмиралом, Так остановились волнения мятежников в Стамбуле.
Из письма Манук-бея Овакиму Лазареву.

Султан Мустафа IV приказал убить своего дядю Селима. В истории Османской империи это было не первое и не последнее убийство из-за султанского трона. Немало моментов из многовековой истории этой империи, особенно связанных со странами, которые пытались избавиться от ненавистного ига, нашли отражение в исторических сочинениях, среди которых замечательный роман Иво Андрича «Травницкая хроника», получивший Нобелевскую премию 1961 года. Он посвящен тяжелым временам османской оккупации южнославянских земель. Андрич подробно и почти документально описывает последний день султана Селима III. В приводимом отрывке заключены все нравы сераля, впрочем, как и любого околотронного окружения…

«Тем летом визирь отправился с огромной свитой на Дрину... Он получил известие о новом государственном перевороте в Стамбуле и трагической смерти бывшего султана Селима III.
Визирь говорил медленно и приглушенно, словно покойник лежал в соседней комнате, но все время останавливался на мелких фактах, будто избегал главного и самого тягостного.
– Кто не был с ним близко знаком, не может даже представить себе, какая это потеря, – говорил визирь. – Это был человек всесторонне образованный и во всех отношениях совершенный. Он искал общества людей ученых. И сам под именем Илхами (Вдохновенный) писал стихи, которые доставляли истинное наслаждение людям просвещенным. И я знаю стихотворение, написанное им в день вступления на престол. «Милостию божьей получил я престол Сулеймана Великого» – так, помнится, оно начинается. Но подлинную страсть он питал к математике и зодчеству. Он лично занимался реформой административного управления и налоговой системы. Посещал школы, экзаменовал детей и раздавал награды. Поднимался на постройки с аршином из слоновой кости в руке и наблюдал за работами, следил за их качеством и стоимостью. Он все хотел знать и видеть. Любил работу и был здоровый, сильный, ловкий, и не было ему равного в уменье владеть копьем и саблей. Я своими глазами видел, как одним ударом сабли он разрубил трех овец сразу. На него, должно быть, напали внезапно, обманным путем, когда он был безоружен, потому что с саблей в руке он был непобедим. Ах, слишком он был благороден, доверчив и легковерен!
Во главе заговора в пользу свергнутого султана Селима III стал Мустафа Байрактар, один из лучших военачальников, честный, но необузданный и непросвещенный человек. Он двинулся из Валахии со своими албанцами к Стамбулу с намерением свергнуть недостойное правительство султана Мустафы, освободить Селима III из заточения в серале и вернуть на престол. По дороге его всюду приветствовали, и он прибыл в Стамбул как победитель и освободитель. Он успешно добрался до самого сераля и вступил в первый двор, но тут бостанджи-баша успел закрыть перед самым его носом тяжелые внутренние ворота.
Тогда смелый, но простоватый и несообразительный Байрактар совершил роковую ошибку. Он стал кричать и требовать немедленного освобождения свергнутого законного султана Селима III. Услыхав это и видя, что Мустафа Байрактар хозяин положения, неумный, но коварный и свирепый султан Мустафа приказал немедленно умертвить Селима III.
Одна из рабынь выдала несчастного султана: он творил послеполуденную молитву, когда в помещение вошел Кызлар-ага с четырьмя своими помощниками. На мгновение они остановились в смущении, но потом Кызлар-ага бросился на султана, который в эту минуту молился, стоя на коленях и касаясь лбом ковра. Рабы помогали aгe: одни держали Селима III за руки и за ноги, другие ножами отгоняли прислугу.
В завязавшейся борьбе, – продолжал визирь, – Селиму удалось вырваться и сильным ударом сбить с ног толстого Кызлар-агу. Он стоял посреди комнаты, отбиваясь руками и ногами. Обороняясь от ударов, на него набрасывались чернокожие рабы. У одного из них был в руках лук без стрелы, и он все старался накинуть своей жертве на шею тетиву, чтобы задушить его. («У султана не было сабли, будь она у него, дело повернулось бы совсем иначе», – с грустью повторял визирь). Защищаясь главным образом от этой тетивы, Селим выпустил из виду упавшего Кызлар-агу. Черный, толстый и сильный человек незаметно поднялся на колени и, изловчившись, схватил раскоряченного Селима III за мошонку. Султан застонал от боли и согнулся так, что лицо его оказалось вровень с потным и окровавленным лицом Кызлар-аги. На таком близком расстоянии он не мог размахнуться и ударить Кызлар-агу, который катался по ковру, не выпуская своей жертвы. Воспользовавшись этим мгновеньем, раб накинул тетиву на шею Селиму. И несколько раз повернул лук, затягивая петлю все крепче. Султан боролся, но силы оставляли его, и он быстро терял сознание от боли. Лицо постепенно синело. Рот раскрылся, глаза вылезли из орбит. Он еще несколько раз взмахнул руками на уровне плеч, но печально и беспомощно, а потом весь как-то сложился, согнул колени, спину, шею и рухнул у стены, бездыханный, словно никогда не жил и никогда не защищался.
Труп сейчас же положили на ковер и понесли, как на носилках, к султану Мустафе.
А снаружи, перед закрытыми воротами, Мустафа Байрактар нетерпеливо стучал и кричал:
– Отворите, суки и сукины дети, выпустите настоящего султана Селима III, иначе никому из вас не сносить головы!
Албанцы Байрактара, призывая бога, взвизгивали, как бы в подкрепление его криков, и готовились взломать тяжелые ворота.
В это время распахнулось одно из узких и глубоких окон, высеченных высоко в стене по обе стороны ворот. Медленно заскрипели ставни, заржавевшие и обросшие мохом. В приоткрытом окне показался свернутый ковер, из которого выскользнул полуодетый труп и глухо шмякнулся на белую мостовую из мелкой брусчатки.
Первым подбежал Мустафа Байрактар. Перед ним – с непокрытой головой, с посиневшим лицом, весь избитый – лежал мертвый султан Селим III.
– Несчастный государь! – рыдал Мустафа.
Слишком поздно. Байрактар победил, но победа его потеряла всякую цену и смысл. Зло и безумие восторжествовали над добром и разумом. На престоле продолжал царить порок, а в государстве – смута.
– Вот как, сударь, погиб самый благородный государь Оттоманской империи, – закончил визирь как бы с облегчением, словно пробуждаясь от сна, в котором до сих пор находился».

Остаётся добавить, что сведения взяты Андричем из турецкого поденного дневника современника описываемых событий.
Некоторое время военачальник рыдал над телом своего повелителя, но капудан-паша Сеид-Али остановил его словами: «Султан Селим требует от нас мести, а не слез». Для бывшего янычара дополнительных напоминаний не потребовалось. Байрактар тут же приказал казнить всех, кого сочли причастным к убийству Селима III. Вместе с 33 стражниками и придворными были казнены жены Мустафы IV, слишком откровенно радовавшиеся трагическому событию. Их зашили в мешки и бросили в Босфор.
Что же это было? Переворот? Революция? Заговор? Конечно, и то и другое. Политизация смены силовой опоры – революция, по форме – заговор, а с сохранением династии – переворот.
Наполеон был взбешен, узнав об убийстве Селима, говорят, он воскликнул: «С этими варварами нельзя иметь дела. Провидение избавляет меня от них. Устроим наши дела за их счет».
А вот Главнокомандующий Дунайской армией усмотрел в перевороте весьма положительные моменты и тоже стал строить недурственные планы.

Отношение А.А. Прозоровского К.К. Родофиникину об отказе Порты распространить условия перемирия на всех сербов и о государственном перевороте в Константинополе.
26 июля 1808 г. Сел. Умбраешти
Милостивый государь мой Константин Константинович! Настоящее критическое положение дел наших с Портою и новые важные происшествия в самом Константинополе, могущие произвесть в непродолжительном времени большие перемены, побуждают меня уведомить Вас об оных хотя вкратце… В то же самое время получил я о том письмо сераскира Мустафы-паши, присланное с конфидентом его Богосом Себастианом. Государь император в полной мере одобрить соизволил данное мною Порте обещание соблюсти прекращение военных действий дотоле, доколе Порта с точностию соблюдать будет свои обязательства, и с постановленным мною условием об оставлении сербов в совершенном покое. письмо мое отправлено было к сему последнему от драгомана Манук-Бея. Июля 16-го получил я на оное из Константинополя от Мустафы-паши ответ, в котором, устраняя все вышепомянутые торжественные обещания Порты, упирается на перемирии, в Слободзее заключенном, и полагает, что прекращение военных действий распространяется только на тех из сербов, кои обретают в окрестностях Виддина и Фетислама, а отнюдь не на других, возобновляет настояния свои в том, дабы приступить между нами к заключению особенного мира, без французского двора. Он дал мне также довольно ясно заметить, что Порта не согласится уступить нам края сего по Дунай, не испытав сперва еще единожды жребия оружия.
Теперь обращусь к другому важному происшествию, могущему произвести и еще важнейшие последствия...
…Сия новая революция (свержение Мустафы IV), вскоре после прошлогодней последовавшая, подает новые и явные доказательства крайней слабости всего состава внутреннего правления Турецкой империи, что самое признаю я весьма для нас благоприятствующим. Ибо никакому сомнению не подвержено, что междоусобные раздоры между первейшими чиновниками турецкими не только не перестанут, но, напротив, вследствие нынешних происшествий еще усиливаться станут; а чем более между ими беспорядков и неустройств, тем легче для нас будет, пользуясь ими, достигнуть своей цели.
…должно быть известно, что Мустафа-паша питает крайнюю и непримиримую ненависть к Франции и ко всей сей нации. Весьма вероподобно, что одною из главнейших побудительных причин, по коим Мустафа-паша решился предпринять произвести в действо нынешнюю революцию, была та, что миссия французская сохраняла доселе великое влияние на министерство Порты, так что она окружала султана Мустафу теми только чиновниками, которые преданы Франции.

Помета: Получ[ено] 2 августа 1808 г. в Белграде.
ЦГВИА СССР, ф. 14209, оп. 10/170, св. 20, д. 602, л. 3~6 и об. Подлинник. Публикуется впервые.

Князь Прозоровский провел еще одну зиму в Яссах и по обыкновению предавался там деятельному труду. Самым важным делом, поглощавшим все его заботы и внимание, был конгресс о мире, который, наконец, после восемнадцатимесячной нерешимости и бесполезной переписки, был назначен в Яссах. Об этом конгрессе заранее знали, что он не окончится ничем. Турки, руководимые тайно – Францией, обещавшей туркам вернуть Крым, и явно – Англией (которая вследствие нерешительной политики российского императора восстала против России), явились на конгресс полные решимости не уступать русским ни одной пяди из земель, лежащих на правом берегу Днестра. В российских же намерениях было приобрести Дунай или, по крайней мере, Серет. Но Прозоровский очень хорошо знал турок, он ясно понимал, что никакие переговоры с ними не могут иметь желаемого конца без грозной боевой силы. И только сила определит границею Дунай.

Шестая часть: http://www.proza.ru/2014/01/09/1595
Седьмая часть: http://www.proza.ru/2014/01/09/1599
Восьмая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1585
Девятая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1589
Десятая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1594
Одиннадцатая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1596
Двенадцатая и последняя: http://www.proza.ru/2015/02/23/1605