Прозаический джаз

Весь день шел дождь.
Лермонтов трясся верхом на Парсифале в мутном потоке первой половины XIX-го столетия и светлое высокое чело его, скрытое тяжелой лохматой шапкой было омрачено тремя обстоятельствами. Первое - промокшая насквозь бурка, имело природу физиологическую, а посему досадную для чистого эзотерического разума поэта-математика. Гнев Государя Императора беспокоил его во вторую очередь, проявляясь сосущей пустотой  в солнечном сплетении. И наконец, - третье, основное: недоразрешенные противоречия объективного и субъективного мировосприятия. «Если Иное эманируется сознанием,» – лихорадочно (видимо, из-за промокшей насквозь бурки), размышлял русский офицер, – «следовательно, сознание, в котором имплицитно содержится самое  Иное и есть это Иное по отношению к самому себе, а следовательно отрицает и Иное, и само себя, и саму эманацию. В тоже время, «объективисты» полагают мироустройство объективным, независимым от сознания исходя из самого сознания, из чистой субъективности, таким образом, трансцедентируя реальность собственной имманентностью».
Поделиться своими мыслями ему было не с кем, кроме Парсифаля, но тот, будучи простым кавказским лошаком, обречённо молчаливо  исполнял свою миссию и уверенно трусил по крутым, скользким горным тропам. Поэт нетерпеливо пришпоривал своего скакуна, прекрасно понимая, что дождь не прекратится, лошак не помчится, и беспокоящие его философские контраверзы сами собой не разрешатся.
В период ссылки Лермонтова интересовали ещё три вещи: лошади, горцы и Бэла. Горцы незримо присутствовали на всем протяжении его пути, прячась в потайных пещерах, густом кустарнике и горных речках, вдыхая атмосферу посредством камышовых соломинок. Используя древнюю, только им ведомую сигнальную систему, основанную на имитации различных птичьих голосов, они оповещали свои аулы о приближении нежданного гостя. Обитатели аула, спешно уводили в горы лошадей и прятали в подполья всех, имеющихся у них в   наличии, Бэл, от греха подальше. И когда Лермонтов появлялся в селение, ему приходилось довольствоваться лишь любовью к горцам. Эта любовь выражалась в декламации джигитам собственных стихов и староанглийских баллад.
Следом за всадником, автором неподражаемого «Демона», в селение проникал облаченный в черные одежды: черный сюртук, черный плащ, черные штаны, горбатый доктор Майер, который, словно тень, неизменно пешим всегда сопровождал поэта. Цилиндр, перчатки, штиблеты и трость были также черны, как мысли профессора Мориарти, на которого он был похож как две капли воды. К счастью, горцы еще не познакомились с произведениями Конан Дойля, иначе судьба доктора оказалась бы незавидной, а смерть незамедлительной. Оказавшись в ауле, он немедленно организовывал походную амбулаторию, в которой, практикуя лечение нетрадиционными методами, в частности, чудодейственными лекарственными растениями кои хранил в своем горбу, срочно принимался оказывать горцам медицинские услуги. Лермонтов, в это время, отведывал чачу и угощался отварной бараниной, делясь с местными жителями своими ближайшими творческими планами на чистейшем французском.
Наш герой, как выше отмечалось, очень любил Кавказ, поелику любил лошадей, горцев и Бэлу. И страшно не любил Сибирь, с ее жуткой каторгой, жуткими морозами и жуткими комарами. Потому-то он и ограничился тем, что всего лишь  сочинил оскорбительные стихи в адрес самодержавия, а не примкнул к обществу декабристов, неразумно выбравших путь вооруженной борьбы за конституционные свободы.
В заключение, хотелось бы заметить, что тот, о ком говорилось выше, на самом деле вовсе не являлся Лермонтовым, а всего-навсего его абсолютным двойником. Настоящий же Лермонтов всю жизнь провел в скиту, местоположение которого до сих пор не известно историкам литературы. Да и самого затворника никто и никогда не видел. Так, что вообще неизвестно, существовал ли он в реальности или нет. Поэтому, уважаемые читатели, не стоит нам искать смысла во внешнем мире, ежели отсутствует таковой внутри нас самих.
К вечеру небо прояснилось.






Картинка из интернета.