1. Ложные посылы гуманизма

(Выдержки из книги Дэвида Эренфельда "Самонадеянность гуманизма" (1978))

Твоею ли мудростию летает ястреб,
и направляет крылья свои на полдень?
По твоему ли слову возносится орел
и устрояет на высоте гнездо своё?

- Книга Иова 39:26-27



ЛОЖНЫЕ ПОСЫЛЫ ГУМАНИЗМА

Зайди в кита – или, точнее, признайся, что ты – в нем  (потому что ты, конечно, в нем).
- Джордж Орвелл, "Внутри кита"

КОГДА религии отмирают, форма обычно переживает их суть:
Ритуалы по-прежнему соблюдаются, иногда даже усиливаются, но они уже неживые для тех, кто практикует их. В этих обстоятельствах, ритуал  превозносится, но в него более не верят;  более того, он может даже выглядеть странно.  Жизненно важные религии  существенно другие.  Несмотря на то, что характер и степень выполнения ритуалов у них различаются, все живые религии являются частью повседневной жизни и их центральные положения принимаются в качестве истины, не требующей дополнительного подтверждения.

Гуманизм – одна из таких живых религий, возможно, не растущая, но по-прежнему весьма живая. Это главенствующая религия нашего времени, она – часть жизни буквально каждого человека в «развитых» странах и всех других, которые принимают участие в подобном развитии. В религии гуманизма совсем не много ритуалов, и большинство ее приверженцев не отдают себе отчет в том, что они гуманисты. Спросите их, как называется их религия, и они будут отрицать свою принадлежность к ней, или, что чаще всего, назовут одну из традиционных вер. С другой стороны, люди, считающие себя гуманистами, являются ими совсем по другим причинам.

Может ли человек бессознательно принадлежать к какой-либо религии, и в то же время формально принадлежать к другой?  Если человек верит в догматику первой и только выполняет ритуалы последней, то почему нет?

Является ли гуманизм религией?  Это сложный вопрос, и чтобы на него ответить, потребуется прочитать всю книгу. Но думаю, не ошибусь,  если замечу, что, не будучи собственно религией, он ее сильно напоминает. Его приверженцы едят, спят, работают и отдыхают в согласии с его центральной доктриной, они поют осанну гуманизму, когда заняты выполнением важнейших планов, и обращают к нему свои последние молитвы, чтобы избежать смерти. Все средства массовой информации наполнены гуманистическими проповедями. Бизнес, экономика, политика и техника принимают учение гуманизма как должное. Его основные посылы в одинаковой степени присущи коммунизму и капитализму.

В некоторых отношениях гуманизм не похож на другие религии. У него нет зданий, озаглавленных "Церковь гуманизма", нет гуманистических миссионеров, стучащих в вашу дверь.  Нет организованного гуманистического духовенства, хотя неофициальных священников гуманизма можно найти повсюду. Но в своей сути гуманизм сегодня это религия, хотя и особого рода.

Религиозная природа гуманизма вызывает не только академический интерес; дело в том, что религиозные положения гуманизма находятся в центре самых разрушительных идей современности, они - главный источник опасности за все время нашего существования после изгнания из рая.  И эта опасность не порождение невротического ожидания Судного дня.  Это «чудовище в джунглях», если вспомнить известный рассказ Генри Джеймса, уже совсем не в джунглях.  Оно вышло на открытое пространство, оно среди нас, оно наносит удары каждый день, и нам нужно только обратить на него внимание. Но мы не смотрим. Это опасный самообман, и породившее его чудовище, а именно гуманизм,  исследуется в книге,  как и его последствия, и что можно сделать по этому поводу.

Светлая сторона гуманизма здесь не обсуждается и не вызывает вопросов;  когда будут убраны неадекватные религиозные элементы,  гуманизм станет тем, чем он должен быть:  тихой и достойной философией, надежным руководством для неагрессивного человеческого поведения. Но прежде мы должны признать иррациональность веры в его неограниченную мощь,  признать реальность будущего масштабного провала, который  в самом широком смысле захватит наши изобретения и процессы, в особенности те,  которые направлены на управление окружающей средой.

Согласно краткому определению Оксфордского словаря, современный гуманизм это "религия человечества". Другое определение дает Третий международный словарь Вебстера:

а:  доктрина, ряд отношений, или образ жизни, сконцентрированных на человеческих отношениях или ценностях: философия, которая отвергает сверхъестественное (supernaturalism), рассматривает человека как природный объект, и утверждает фундаментальное достоинство и ценность человека и его способность достигнуть самореализации посредством разума (логики) и научного метода . . .

b:  религия, основанная на этих верованиях.

Оставляя в стороне понятия человеческого достоинства и ценности, которые являются частью многих религий, мы приходим сразу к сути религии гуманизма: наивысшей вере в человеческий разум — его способность разрешать многие проблемы, с которыми сталкивается человеческая раса, его способность перестраивать как мир  Природы, так и человеческие дела,  чтобы жизнь человека процветала. Соответственно, поскольку гуманизм привержен не подлежащей сомнению вере в силу разума, он отвергает все другие проявления власти, включая власть Бога, власть сверхъестественных сил, и даже никем не направляемую власть Природы, действующей в согласии со слепым случаем. Первых двух сил для гуманизма не существует;  последнюю силу, с должным усилием, можно покорить. Поскольку человеческий разум – ключ к человеческому успеху, главной задачей гуманистов является утверждение его власти и защита его прерогатив, в случае, если на них нападают.

Среди коррелятов гуманизма - вера в то, что человечество должно жить для себя, поскольку у нас есть для этого власть и возможности, и больше жить не для чего.

Другим коррелятом является вера в детей чистого разума: науку и технику. Хотя в последнее время эта вера пошатнулась и вызывает большое смущение в рядах многих гуманистов, она продолжает заполнять нашу жизнь и влиять на наше поведение, она по-прежнему такая же крепкая, как всеобщая уверенность в том, что за ночью всегда следует день, а вода всегда льется сверху вниз. Кроме того, в гуманизме присутствует также сильный анти-природный элемент (направленный по крайней мере против дикой природы), хотя он не всегда явно выражен и иногда отрицается.

Поскольку понятие гуманизма иногда может становиться расплывчатым,  необходимо отметить то, чем он не является. Он не является простым проявлением гуманности (несмотря на то, что большинство гуманистов будут утверждать, что гуманизм – это гуманная философия);  и как заметил Поль Куртц, -  Альберт Швейцер, гуманный, верующий в Бога человек,  не был гуманистом.  Гуманизм также не связан с какой-нибудь конкретной политической философией, хотя большая часть (самопровозглашенных) гуманистов находится в левой части политического спектра.  Этот феномен часто объясняют большей толерантностью левых к свободной мысли, несмотря на очевидный факт подавления свободной мысли как справа, так и слева. В дополнение следует отметить, что большинство тоталитарных лидеров и режимов, любой масти, существенно гуманистические в своих главных философских посылах.

В самом деле,  гуманизм часто используют удивительно одинаковым образом и либералы и авторитарные лидеры —  для них это наиболее подходящая  и универсальная доктрина.

Кроме того, гуманизм также не означает "изучение греческих и латинских классических произведений" (старое определение), или "изучение гуманитарных дисциплин" в противовес социальным или естественным наукам.  Поэт, профессор сравнительной литературы, и скульптор не будут автоматически гуманистами.

Многие любят называть себя гуманистами, потому что этот термин имеет приятные коннотации,  например со«свободой».  Большинство из них вероятно действительно гуманисты, но, как я сказал ранее,  они скорее всего не понимают истинного значения этого слова. Нельзя допустить, чтобы определение гуманизма стало совершенно аморфным, хотя указанные выше люди могут быть гуманистами.  В противном случае мы не увидим ужасные вещи, присущие гуманизму. И не сможем направить на него свою критику.

В свои ранние годы, будучи новой философией, гуманизм находился в состоянии постоянной войны с организованной религией Запада,  и с тех пор элементы общности стали расплываться.  Это известный, установленный еще Дарвиным, принцип из биологии,  заключающийся в том, что два родственных вида, находясь в постоянном контакте, развивают у себя противоположные признаки как во внешнем виде, так и в поведении.  То же самое произошло и в отношении классической религии и гуманизма.  У одной – есть Бог, у другого – нет, и это,  конечно, важное различие, но недостаточное для того, чтобы говорить об их взаимоотношениях.

Ключом к их отношениям можно считать архаическую, но по-прежнему весьма популярную, доктрину конечной цели.  Данная доктрина, происхождение которой ведет нас в период, предшествующий древней Греции,  расцвел в 16 – 17-м веках с  подъемом науки на Западе.  В одной из своих формулировок она гласит о том, что  проявления природного мира—горы, пустыни, реки, растения и животные—все были созданы Богом для определенной цели, и прежде всего, чтобы служить человечеству. Эту цель можно легко заметить, если внимательно приглядеться: реки дают нам рыбу в пищу и возможность  перемещаться,  пустыни очерчивают границы  и т.п.  На нас лежит ответственность признать этот дар и, в качестве благодарности,  взять на себя роль  управляющего планетой – о чем, начиная с древности, говорят евреи и христиане.

Таким образом, идея использования якобы созданной для нас Природы,  идея ее контроля,  и идея человеческого превосходства стали доминировать в нашей ранней истории.

Остается только приуменьшить роль Бога, и мы тут же оказываемся в полномасштабном гуманизме.  Это было достигнуто в Ренессансе и позднее, что совпало с великим расцветом доктрины «конечной цели» в религиозной схоластике.  Переход к гуманизму теперь был прост  и его можно было осуществлять поэтапно.  Следовало лишь начать с того, что Бог создал людей по своему образцу.  Потом можно было отправить Бога на пенсию,  время от времени приглашая его на соответствующие церемонии, при всех его старых медалях,  и наконец, полностью его разоблачить, выхолостить, и забыть.  Сопровождающая этот процесс музыка, позднее, оказалась паровой машиной Ватта. "У меня," - пыхтела машина, "настоящая сила, настоящая власть." На это у защитников традиционной религии не оказалось удовлетворительного ответа (хотя он был, если бы они предвидели уже начавшуюся экологическую и социальную деградацию). Разве не с их помощью, в конце концов, было создано это безбожное чудовище, гуманизм, с его бесконечной болтовней  о законном наследии и доминировании над землей? Чего они ожидали?

На протяжении многих лет роста гуманизма раздавались мощные голоса,  в самом деле, гуманистов, которые призывали к сдерживанию самонадеянности, унаследованной от прошлых религий, и выражали опасения, что наша способность манипулировать землей в конечном счете  приведет к тому, что мы должны будем заплатить большую цену за свою самонадеянность.

Как замечает Кларенс Глакен,  -   Фрэнсис Бэкон,  Кант, Юм,  и Гете предупреждали — по разному и в разной степени — о слабости и опасности, скрытой в доктрине конечной цели,  и проблемах, которые она порождает.  Но к их голосам не прислушались.  Знаменитая фраза Бэкона "Природу можно покорить только подчиняясь ей," даже в контексте гуманистической самонадеянности Бэкона, была проигнорирована большинством. До сих пор,  лишь очень немногие гуманисты,  например, как это делал Льюис Мамфорд, настойчиво пытаются объяснить, что Природа – не машина.  В самом деле, Мамфорд цитирует аргумент Канта о том, что у машины есть внешний организующий принцип, а у Природы его нет. Но этих философов немного и их перекрикивает большинство, предпочитающее простенькие примеры, подтверждающие якобы способность людей решить любую задачу, преодолеть любое препятствие и свершить любую задуманную цель.

Таким образом обе религии —иудео-христианская группа и религия гуманизма — обладая человеческим самомнением, несут ответственность за последствия, затрагивающие нас и окружающую среду.

Если я оставляю в стороне иудео-христианскую традицию в этой книге,  то не потому, что я ее освобождаю от грехов.  Надо сначала разобраться с главным, а гуманизм  сейчас – главный. Я также хорошо понимаю, что главные мотивы гуманизма заключаются в проникновении и поселении в умах, прежде чем люди обнаружат для себя философию.  Гуманистическое самомнение можно назвать коллективным эго отдельных членов общества. Если это так, навязанное самомнение может быть внешней рационализацией ряда внутренних побуждений и нежелательных эмоций. Приняв эту рационализацию, мы можем справиться со своими чувствами.

Не желая выбрасывать зерна вместе с плевелом, я должен признать, что в гуманизм входят несколько совершенно различных, но тонко связанных между собой идей.  Абсолютная вера в нашу способность контролировать свою судьбу –  опасное заблуждение, о чем я буду говорить далее. Но вера в благородство и ценность человечества и оправданное уважение к нашим достижениям и компетенции также присутствуют в гуманизме, и надо быть мизантропом, чтобы отрицать это.  Мизантропию я также буду обсуждать.

Для некоторых гуманизм служит в качестве защиты от темной стороны Природы,  стороны, которую знают все, кроме безнадежно наивных и  хорошо защищенных городских  пасторальных жителей. Любой, кто регулярно имеет дело с Природой, встречал ветер, мороз, засуху, наводнения, жару, насекомых,  бесплодную землю, ядовитых змей, болезни, непогоду и общую неопределенность, которая от нее исходит. Простейший способ борьбы с этой темной стороной – упорный труд,  и человеческая способность к изобретениям не переставала работать, чтобы облегчить этот труд. Неудивительно, что гуманизм, который превозносит нашу изобретательность до божественного уровня  и считает ее непогрешимой, принимается всеми, кто верит, что они освобождены от труда.

Оставляя пока в стороне вопрос о побочных эффектах и длительности такого освобождения,  спросим: а что нам дает такой образ мыслей?  Сразу становится ясно, что создается дихотомия:  люди против Природы.

Конечно, в дихотомии нет ничего плохого, если она оправдана. Ситуации, в которых существуют две четко очертанные альтернативы,  постоянно встречаются в нашей жизни. Цифровые компьютеры работают с бинарной системой, которая приветствует принцип дихотомии.  И все же,  есть нечто, что вызывает подозрение: неужели в жизни всегда присутствуют две четкие, взаимоисключащие альтернативы? Хорошее-плохое; социалистическое-капиталистическое; республиканское-демократическое; прекрасное-уродливое;  трусливое-смелое; даже удовольствие-боль — кто хоть раз не был задет или обманут тем, что дихотомии фальшивы и сбивают с толку ?  Ясно, что мы строим дихотомии, потому что наши логические мысли лучше работают в таком режиме.  Но это не означает, что дихотомии обязательно существуют,  или даже полезны.

Дихотомии наиболее опасны, когда они произвольно разделяют на части тесно переплетенные между собой сложные системы. Работая, например, с поломанными часами, часовщик скорее всего не будет отделять «верхнюю половину» от «нижней половины», или «пружины и колесики» от «подшипников и камней». Это может помешать починке или вообще сделать ее невозможной.  Природу можно представить как нашу противоположность, но она также включает и нас;  с ней мы  составляем единую систему. По-видимому наиболее яркую иллюстрацию приводит Грегори Бейтсон, когда обсуждает алкоголизм и шизофрению.  Традиционно обе болезни лечились с помощью представления каждой в виде дихотомии—пациент с одной стороны и болезнь (темная сторона Природы) с другой. Две стороны принципиально разделены, и "болезнь" лечится с помощью лекарств или другой терапии.  Неудивительно, то результаты как правило удручают;  либо лечение не действует, либо  симптомы скрываются за маской других симптомов.

Бейтсон реалист;  он избегает дихотомии.  Он видит, что во многих случаях симптомы алкоголизма и шизофрении - это вполне понятные реакции на длительное воздействие аберрантной социальной среды, которые так сконструированы, что оставляют страдальца без шансов и выбора вести себя "нормально".  Симптомы алкоголика или шизофреника часто являются своего рода спасением,  хотя и саморазрушительным;   другими словами, они представляются приемлемым поведением по отношению к родителям или другим, которые наказывают за запрещенное поведение (или не поведение).

(Пример  - родитель, который не может принять любовь, но в то же время винит ребенка за то, что ребенок его не любит.)  Редкий успех группы Alcoholics Anonymous по мнению Бейтсона в признании того, что поведение алкоголика - это часть большей системы.

Дихотомия между человечеством и Природой не единственная навязанная или поддерживаемая гуманистической мыслью.  Существует также дихотомия "логика против чувств", которая, хотя реально существует, была преувеличена и искажена гуманизмом. Мы поговорим об этом позже.

Самонадеянная гуманистическая вера в наши способности окрепла в период позднего Ренессанса  за счет совместных успехов науки и техники. Эти триумфы были заметны и везде обсуждались; от новых методов изменения ландшафта до потока информации о мире природы. Возможно  этого одного было бы достаточно чтобы закружилась голова у коллективного человечества, но был еще один фактор, который подействовал чрезвычайно сильно. До середины восемнадцатого столетия мало кто подозревал, что у человеческих существ могут быть абсолютные пределы  по контролю над средой.  В тому времени  слишком поздно было что-то менять в обществе  и  [в отношении Природы] были установлены определенные взгляды, в дальнейшем подкрепленные ускоряющимся бегом научной революции,  которая не ослабевает по сей день. Сегодня, когда подозрения о пределах стали реальностью,  большое число образованных людей по-прежнему верят, что  для нас нет неразрешимых проблем и что мы выйдем из них с таким же шумом, с каким в них влезли. Утопические мечтания все еще будоражат людей и каждое новое несчастье встречается во всеоружии и с новыми планами его преодолеть.

Детская вера наших предков в человечество как «управляющего» была бы трогательной, если бы не была подпорчена следствиями своей наивности.  Почитайте, например, величественное и точное описание художником-натуралистом Вильямом Бартрамом  первых впечатлений о чудесной саванне Алачуа в северной Флориде в 1774 г.  Его описание этой полу-культивированной, полу-дикой земли  индейцев-семинолов  вдохновило утонченную поэзию Вордсворта и Кольриджа, включая поэму "Кубла-Хан".  Вот романтическое описание Бартрамом великой равнины Алачуа-Синк.

Обширная саванна Алачуа,  представляет собой зеленую равнину пятнадцать миль в диаметре и 50 миль в окружности,  на ней почти нет деревьев или кустов.  Ее окружают высокие пологие холмы, покрытые шумящим лесом и душистыми апельсиновыми рощами,  произрастающими на чрезвычайно плодородной почве. Высокие магнолии grandiflora и великолепные пальмы возвышаются над ними.  Видны бесчисленные стада. . . . Проворные лани, отряды прекрасных семинольских лошадей,  стаи индюков,  наряженные группы звонких журавлей.

. . .

Пришел росистый вечер;  легкий, освежающий и охлаждающий полуденный зной бриз постепенно стих; блистающий хозяин дня - солнце - оставило нам после себя  тихое правительство и ее величество серебряную ночь  в окружении миллионов светил.  Аллигатор  прекратил свой рев; серебряный  глупыш и цапля, мудрый одинокий пеликан ушли в свои спальни;  над темнеющей влажной долиной,  спиралью поднимаются хорошо организованные эскадроны голосистых журавлей; они снова увидят солнце, свет дня снова пройдется по их отполированным крыльям, они  споют вечерний гимн, затем, выстроившись в прямую линию, величественно опустятся и усядутся на высокие Пальмы или Сосны, на своем безопасном ложе.  Все вокруг замолчат,  всем нужно обновиться и отдохнуть.

Настоящая утопия, с милыми, достойными людьми.   Бартраму повезло: он наблюдал и записывал один из редких моментов в истории человеческих отношений с Природой: колоссальное, хотя и временное, достижение нетехнического общества сразу после встречи с Западной цивилизацией. С Запада уже пришли лошади, скот, ружья и апельсиновые деревья. В то время их влияние на север Флориды было значительным, но не отрицательным — быстро исчезающая смесь прирученных и диких животных.  И каковы были  мечты Бартрама о благородном будущем для этой благородной земли?

Эта обширная долина, вместе с примыкающими к ней лесами, если будет позволено . . . перейдет во владение культурно-промышленных плантаторов и механиков,  и через небольшой промежуток времени мы увидим другие картины, не менее великолепные;  благодаря искусству земледелия и коммерции,  каждая желаемая вещь будет произведена в любом количестве, и на этом месте возникнет богатый, населенный и чудесный регион . . .  реки . . . будут изобиловать всеми видами рыб;   леса и луга будут наполнены дичью. . . .

Так будет, если долину окультурить на манер цивилизованных стран Европы,  без загромождения и  стеснения; тогда  по моей скромной оценке счастливыми можно сделать  сто тысяч человек. . . и у меня нет сомнения, что в один прекрасный день в будущем это будет одно из самых населенных и чудесных мест на земле.

Сто тысяч бартрамовских плантаторов и механиков сегодня  окружают остатки саванны Алачуа,  но очень сомнительно, чтобы он нашел это место привлекательным. Поразительно, но в прошлом отсутствовали идеи, которые сегодня мы видим на каждом шагу ! Поразительно, но Бартрам не понимал, что высокие сосны и кишащие рыбой и дичью долины не справятся с потребностями  сотен тысяч людей.

Тем не менее, идея о том, что существуют пределы даже для положительного «управления» и  «добрых намерений», появилась за десять лет до поездки Бертрама во Флориду. Роберт Уоллес, английский классицист, философ и современник Хьюма, в своем труде «О Различных Перспективах Человечества, Природы и Проведения», детально и любовно описывает  тщательно сконструированное утопическое общество, основанное на равенстве положений и богатства, скромности и чести, и управляемое мягким и справедливым правительством. Отказываясь, однако, от чар своего ума и воображения, Уоллес задает вопросы в одной из самых проницательных глав, когда либо написанных о будущем,  а именно о том, сможет ли такое государство существовать. Только Орвеллу,  возможно,  удалось создать социально-политический труд, равный по силе и честности.

У заглавия четвертой главы Уоллеса "Перспектива," есть подзаголовок "Ранее описанная Модель Правительства,  хотя и согласуется с людскими Страстями и Аппетитами, совершенно не согласуется с Обстоятельствами присутствия Человечества на Земле."

Его аргумент элегантно прост. Не существует ни государств, ни правительств, какими бы мудрыми они ни были, которые могут бесконечно расти и поддерживать свои институты во время такого роста.

Потому как, какими бы превосходными они ни были по своей природе, они не будут согласовываться с рамками природы и  ограниченным размером земли. . . . Не надо притворяться, что неестественно определять границы человеческого знания и счастья, или величия общества, и заключать то, что ограниченно соответствующими пределами.  Несомненно правильным будет находить границы для каждой вещи согласно ее природе,  и согласовывать границы всех вещей в соответствующей пропорции. Несомненно такой превосходный порядок  фактически существует во всех божьих деяниях и всех его владениях.  Но есть также определенные первостепенные требования в природе,  с которыми все остальные вещи должны согласовываться.

"Автор природы," -  пишет Уоллес в последней главе, "не отвечает за все безобразия, которые приходят не из природы,  а из порочности и  глупости тех существ, которые извратили свободу, которой были наделены."

В мои планы не входит прослеживать дальнейшие развитие этих идей Мальтусом и другими, или пытаться точно определить время обнаружения других лимитирующих факторов помимо пространств и  плодородной почвы (Уоллес намекал, что должны быть и другие  факторы). Также в мои планы не входит обсуждение относительных ценностей различных правительственных и экономических систем—кроме краткого экскурса в либерализм и фашизм. Это не политическая книга;  фактически, она анти-политическая, потому что ее мессидж в том, что люди тратят слишком много времени и вызывают слишком много бед, полагая, что усилия в политике, экономике и технике должны привести к желаемым эффектам, особенно в отношении окружающей среды. Мы обманываем себя нашими гуманистическими причитаниями,  веря кажется в то, что скоро научимся управлять орбитой  Земли.

ДОПУЩЕНИЯ ГУМАНИЗМА

Гуманисты любят атаковать религию за ее бездоказательные допущения, но сам гуманизм содержит допущения. Это данности – то, что принимают бессознательно, и редко обсуждают.  Если предлагаются другие допущения, гуманисты сразу же называют их предрассудками, или, более вежливо, догматами веры. Поскольку допущения гуманизма никогда нельзя проверить или подвергнуть сомнению, они принимаются как постулаты, в коротких декларативных предложениях.

Главное допущение гуманизма, которое охватывает все наши отношения с окружающей средой, и некоторые другие вещи,   очень простое.  Оно говорит:

Все проблемы разрешимы.

Для уточнения этого допущения в рамках гуманизма, следует добавить только два слова:

Все проблемы разрешимы людьми.

Есть и другие более или менее общие допущения гуманизма, но у них отсутствует сила убежденности главного допущения.

Вторичные допущения следующие:

Многие проблемы разрешимы с помощью техники.

Проблемы, которые не решаются с помощью техники или только техники, имеют решение в социальной сфере (политической, экономической и т.д.).

В критический момент мы напряжемся и будем работать сообща, чтобы найти решение.

Некоторые ресурсы бесконечны;  у всех конечных или ограниченных ресурсов есть замена.

Человеческая цивилизация выживет.

Пока что, приведенные допущения не касаются политических линий;  они гуманистические в самом широком социальном смысле. Есть, однако, группа вторичных допущений, характерных для гуманизма левых. Возможно стоит заметить, что все приведенные выше допущения впервые были указаны Джорджем Орвеллом, социалистом с необычными способностями к самоанализу. Я процитирую его, добавив лишь некоторые выделенные слова. "Левые," – говорит Орвелл в эссе под названием "Писатели и Левиафан," - "унаследовали от либерализма некоторые спорные убеждения, как-то веру в то, что правда  восторжествует и притеснение закончится, или что человек от природы добрый и портится своим окружением."  Позже рецензируя книгу Оскара Уальда,   Орвелл продолжает развивать свою точку зрения: "Если посмотреть пристальнее, можно видеть, что Уальд принимает два общепринятых, но неоправданных допущения. Одно из них – мир невероятно богат и страдания возникают главных образом из-за порочного их распределения. . . .*

[* В последние годы экологисты начали подвергать сомнениям утверждение, что простое перераспределение характера производства товаров и капитала сделает все страны одинаково богатыми. Дэниел Дженсон,  подводя итог экологическим факторам, влияющим на проблемы сельского хозяйства в тропических странах, повторяет и поддерживает мысль, впервые высказанную  У.К. Паддоком: "Нации в тропиках голодают и остаются голодными, потому что у них неподходящая среда (real estate)."]

Во-вторых, Уальд полагает, что все гораздо проще, если неприятную работу будут выполнять машины."  Орвелл сам не отвергает полностью два последних допущения, но и не надеется, что увидит их воплощенными за свою жизнь. Как и аполитичные вторичные допущения, приведенные выше, четыре допущения Орвелла выведены из первого, главного допущения;  поэтому обе группы допущений надо рассматривать вместе.

Все современные, гуманистические допущения  оптимистичны — лучшее было бы сказать «восторженны». Хотя по содержанию они не отличаются от допущений восемнадцатого-девятнадцатого веков и от критики Уоллеса и Мальтуса, они приобрели непреклонный,  и в то же время достаточно устаревший характер.  Они представляют собой новую доктрину конечной цели, не слишком отличающейся от оригинальной.  Фактически мы по-прежнему верим, что сила гравитации существует, чтобы нам легче было усаживаться на стул.

Невозможно доказать или опровергнуть гуманистические допущения в абсолютном смысле. Но как и со всеми оптимистическими допущениями,  нужно совсем немного доказательств, чтобы их развеять, но много, чтобы  их оправдать (если мы воспринимаем их критически, а не бездумно принимаем). Человек, которые построил дом, "защищенный от землетрясений" на разломе Сан Андреас, должен пережить много толчков, чтобы убедиться в его безопасности;  однако одна большая трещина на внешней стене убедит всякого в ложности такого допущения. В следующих двух главах я предоставлю собранные мною свидетельства,  чтобы во-первых показать, что приведенные выше гуманистические допущения  в самом деле бессознательно приняты современным обществом, и во вторых, что существует множество указаний на то, что они должны быть отброшены.

Ценность в допущении может быть чисто прагматическая.   При случае она просто сохраняет время; в других случаях она позволяет обойти непреодолимое препятствие. Допущение о том, например, что дипломатические переговоры после арабо-израильской войны 1973 г,, должны привести к избежанию подобных конфликтов в будущем, были желательны с обеих сторон.

Такие надежды оправдывают использование допущений.  Зачем необходимы такие допущения?  Конечно, не из-за безоглядного оптимизма,  но потому что его сначала опробовали на секретных переговорах.  В случае гуманизма, из-за того, что допущения принимались,  а не выбирались по-необходимости,  без предварительной, или последующей апробации,   они потерпели фиаско. Самая большая ирония в том, что  гуманизм, провозглашающий и превозносящий критический ум человечества, в конце концов оказался неспособным проявить его, когда он требовался больше всего,  а именно, для тестирования веры в успех нашего взаимодействия с окружающей средой.  Обратная связь и анализ –  инструменты, всегда используемые человечеством, -    теперь должны быть применены в отношении самого гуманизма.

На протяжении всей книги я говорю о гуманизме и гуманистах, но редко цитирую кого-нибудь из самопровозглашенных гуманистических философов. Есть несколько причин для этого. Во-первых, нет двух философов, которые определяли бы гуманизм одинаковым образом, и  если я буду цитировать кого-нибудь для прояснения конкретного вопроса, все другие скажут, с некоторым основанием, "Но это не наша точка зрения."

Во вторых, поскольку допущения так тесно переплетены с тканью самого  гуманизма, и являются неотъемлемой частью повседневной гуманистической жизни, о них не пишут,  а если пишут, то откровенно декларируемая их религиозная природа вызывает определенное замешательство.  Примером может служить параграф гуманиста Джона Германа Рэндела, Мл.

Гуманистический пафос состоит в том, что человек должен верить в самого себя—в свои бесконечные возможности. Эта вера должна, конечно, соединяться с реалистическим признанием бесконечных ограничений человека — способностью "грешить,"   и неспособностью достичь своих вершин. Одним словом, вера в разум и в человека и есть Гуманизм.

Определение Рэндела, частичное определения гуманизма, весьма типично для  гуманистов.  Он начинает со своего кредо—"бесконечные возможности человека"; затем, возможно почувствовав слабость этой позиции,  дает уточнение, которое больше напоминают отступление, —"бесконечные ограничения человека." Удовлетворив свои сомнения в отношении допущений, он игнорирует очевидные и реальные противоречия в сосуществовании бесконечных возможностей и бесконечных ограничений,  и далее заново утверждает свое кредо— "веру в человеческий разум" —как если бы вопрос об ограничениях не возникал.

Третья и самая важная причина, по которой я не цитирую  гуманистов, в том, что я не хочу представить данную книгу, как ориентированную исключительно на небольшую группу философов и других интеллектуалов, называющих себя гуманистами.  Вы гуманист;  Йосиф Сталин был гуманистом;  Я сам, несмотря на свои взгляды, иногда поступаю, как гуманист.

Гуманизм лежит в самом сердце нашей сегодняшней культуры — мы все разделяем его негласные допущения о контроле, и эта связка делает смешными поверхностные различия между коммунистами, либералами, консерваторами и фашистами,  между управляющими и управляемыми, эксплуататорами и защитниками природы.

"Гуманизм" и "гуманист", я полагаю, наилучшие определения основ нашей культуры, и хотя их использование в моем контексте может вызвать негодование у некоторых читателей,  не думаю, что погрешу против  истории. Как я уже говорил, у гуманизма есть светлые и темные стороны, и пришло время для осознания его темных сторон и того ущерба, который он наносит.  В любом случае, все определения гуманизма идеосинкратичны, и, со своей стороны, я очень осторожен в определениях.  Я надеюсь, что те, кто заинтересованы в  этой проблеме, будут спорить не по поводу моего определения, а по существу книги.

Гуманизм и современное общество постоянно постулируют допущения о человеческой мощи (хотя, возможно, и бессознательно).  Такой выбор понятен—  эти допущения давно работают, и определенно льстят нашему эго.  Сегодня, когда эти допущения со всей очевидностью поблекли,  многие из гуманистов сбиты с толку парадоксами, которые сами же и создали.  Некоторые видят дегуманизирующую роль технологий и разрушение природного мира как отход от гуманизма, плохо понимая, что сам гуманизм вызвал эту тенденцию. Именно гуманизм привел к апофеозу и поклонению машине и машинной культуре, которую презирают так много гуманистов. Парадоксально и то, что многие гуманисты хотели бы чувствовать близость и родство с Природой,  основываясь на эстетических чувствах и на знании эволюционных отношений между всеми живыми существами, включая и нас с вами.  Но эта близость постоянно блокируется  гуманистическими допущениями.

Согласно этим допущениям,  люди лишь чуть-чуть ниже ангелов, о чем толкует религиозная догма.
А ангелы не должны смешиваться с мертвой Природой,  хотя временами им этого очень хочется.

И наконец, возникает вопрос: а какой смысл выступать против недалеких допущений гуманизма?  Ответ таков: это позволит нам выработать более гибкий и практичный подход к опасной ситуации. Если мы отбросим предрассудки и научимся реалистично просеивать факты и внимательно прислушиваться—возможно впервые за все время—к глубоким, иррациональным, древним голосам, живущим внутри нас,  мы лучше поймем, что нас ждет в будущем. Это важно, даже, если  будущее ужасно,  потому что, во-первых, мы будем заранее знать, как помочь обществу приготовиться к ответным мерам;  а во-вторых,  это может позволить некоторым из нас избежать несчастий, которые обрушатся на наших более самоуверенных соседей, и пожить некоторое время в мире с самим собой,  с остатками природы и Богом.

В. Постников

*  *  *
David Ehrenfeld
The Arrogance of Humanism