Конфуз

       У нас ещё так говорят: «Или харя треснет, или рога отвалятся!» Ну, не совсем так, поматершинней маленько, но оно уже и не важно. А приключилось это аккурат в родительский день. Наши-то, деревенские, в те года на кладбище завсегда бутылку-две «плодово-выгодного» брали. Ну, чтобы, значит, на могилке оставить. Пойдёт мимо человек, выпьет, стало быть и помянет покойничка. Человеку – радость, покойнику – благодать. А и с собой возьмёт, не жалко, девяносто две копейки – дешевше только брага! Понятное дело, сами-то тоже не сухие уходили домой. Как не помянуть, дело святое! До того, бывало, напоминаются, что на корячках домой ползут.
       Аркашка Чугунков тоже, того, напоминался. И то сказать, родни много, пока за последнего рюмку подымешь, забудешь, поминал первых аль нет. Всяко бывает. Вот его и развезло. Задремал на лавочке под берёзкой. Тихо, покойно, кладбище же, народ песен не поёт. Проснулся, когда уж стемнело. Где? Что? Как??? Понять не может, хмель-то ещё в голове бродит. Ну, кое-как спомнил, сообразил. А сил идти нету, пополз промеж могилок.
       А намедни баушка Скулыбердиха померла. Так нынче с утра ей уж и могилку выкопали. И что ты думаешь?! Так копали, спешили, что и накрыть позабыли. Могилку-то. Ага. Вот Аркашка прямиком в эту могилку и нырнул. Известное дело, испугался, с непривычки-то. Орать давай, мол, помогите люди добрые, вытащите меня, горемыку, отседова! А кому вытаскивать, ежели народ-то весь уж дома, допивает?! Ну чё, орал, орал, притомился, закемарил.
       А в эту пору ребята молодые, поле, что через дорогу от кладбища, пахали. Почему-то каждый год управляющий задание давал – кровь из носу, а чтоб к утру было вспахано. А на поле том вечно камней усыпано, как у дурака – махорки, не один плуг там поломан был. Видать, потому и посылали молодых, чтоб, значит, со старыми не ругаться. А молодым чё, им-то вишь, как подфартило, родительский же прошёл, а идти всего-ничего – плюнь и тама!      Поставили они, значится, трактора в кружок, как вроде сабантуй, и пошли. Ванька Пяткин, Мишка Сивохин, Колька Осинцев и, вроде ещё Серёга Кузьмин.  Молодые, ага, семеро одного сроду не боятся. А как дошли, то маленько струхнули чёто. Ну, не то, чтоб страшно, а зябко как-то. И ноги чёто не идут. Ну не хотят идти да и всё тут! А куда деваться? Пить-то надо, вон сколь её, бормотухи-то, нынче пропадает. И вся сплошь халявская! Парни для смелости разговаривать стали. Сами бутылки собирают и сами счёт им ведут, мол, кто больше. Счетоводы, чтоб иху мать...
       У нас в начале мая землица-то только сверху тёплая. А копни на метр – лёд голимый. Вот и Аркашку озноб трясти начал. Застыл малость, в могилке-то. И вдруг слышит – вроде говорит кто. Прислушался – ага, точно, говорят! А голосу-то нет, проорал весь, да замёрз ещё. Так Аркашка сипеть начал: «Робяяяяяятыыыыы… помогииииитеееее… выыыыыыыытащитееееее... робяяяяяятыыыыы… хооооолодно… мнеееее….» Парни-то сперва ничё не поняли, у каждого уж по семь, по восемь пузырей. Потом Ванька прислушался, за ним остальные. А Аркашка всё тянет: «Робяяяятыыыы… хооооолодно… тууууутааааа… выыыыыыытащииииите меняяяяя…» Эк парни ломанулися! Как дали дёру, даром, что кресты с оградками не посшибали! Только бутылки звенят, из рук летят! И то, какая уж тут веселуха – покойник из могилы зовёт!
       Как есть, вмиг добежали до тракторов своих. Попадали наземь, трясутся. Жуть! «Ты слышал?» «А ты?» «И я!» «Оёй, мама дорогая!!!» Налили солярки в ведро, зажгли, давай трофеи смотреть. А каки трофеи, ежели дорогой побросали всё? Только у Кольки и застряла одна бутылка меж пальцев. Да так застряла, что насилу выдернули. На четыре хари – один флакон «плодово-выгодной»! Ну не смех?! А куда деваться, стали разливать. Только душком чего-то потянуло. Ванька носом швырк, швырк, а это от Мишки несёт! Мишаня, ты чё, мол?! А чё Мишаня скажет, ежели в штаны с перепугу навалил?! Позорище!!!
       Делать нечего, встал Мишка и на речку пошёл, недалёко тут. Оставлять ему не стали, распили флакушку и за работу. Пахать-то надо, куда денешься.
       А Мишка дошёл до речки снял штаны и стирать начал. Противно, конечно. И стыдобище. Чё теперь про него говорить будут? Засранец, одно слово…
       Задумался Мишка, штаны с трусами отшаркивая. А напротив на берёзе не то филин сидел, не то леший в кустах, не знаю, врать не буду. А только кааак ухнет! Мишка с перепугу на задницу так и шмякнулся! А трусы со штанами по воде поплыли. Впотьмах-то не видать! Плюхался Мишка, матерился, да толку-то… Так в одной рубахе домой и поковылял. А куда ещё, не на трактор же! Идёт, от каждого куста шарахается. А уж светает. Молодёжь со свиданок возвращается. Мишка спереди-то срам прикрыл, а назад рук уже не хватило. Так вот огородами, огородами домой и прокрался. Нашёл, чего поприличней, в сенях, напялил, да и на поле бегом. Ребятам рассказал, те ржут. Но посулились никому не говорить, чтоб, значит, конфуза не было. Да куда там! Такой конфуз образовался, что прямо хоть с деревни беги. Может ребята проболтались, может девки Мишку голозадым видели, а только с той поры его за глаза так и прозывали – «Мишка-три-кило». Это, стало быть, с намёком, сколько он в штаны навалил. Такой вот конфуз.
       Ну, а Аркашку-то уж днём вынули, чуть не свихнулся мужик, еле отпоили. Ага, бормотухой. А то бы точно помер. Но он с той поры на кладбище ни ногой!
       Вишь, как оно бывает! А ты говоришь…