Приют для бездомных животных 13

13.
Разошлись по своим комнатам далеко за полночь. Лайт не лёг спать сразу, а ещё посидел у окна, размышляя над тем, какая Анника всё-таки хорошая и как с ней приятно общаться. А также приятно осознавать, что ей не нравится Конрой. И всё же она будет, в конце концов, на его, Лайта, стороне! Но как отделаться от Конроя? Устраивать ему пакости нельзя, поскольку это может не понравиться Аннике. А терять Аннику ни в каком смысле нельзя. Анника – союзник на равных и даже, может быть, немножко больше.

Лайт, не раздеваясь, в полный рост бухнулся на кровать, которая, звякнув, приятно спружинила. Лайт полежал немного, потом всё-таки разделся, в кои-то веки аккуратно повесив одежду, и завалился спать. Где-то в лесу, за замком, жутко выло какое-то существо – то ли волк, то ли сбежавший (если ему это удалось) Джок. И Лайт в глубине души порадовался, что находится сейчас здесь, в безопасном надёжном месте, и никакие опасности ниоткуда ему не грозят. Это было чудесно, и с этой мыслью и мыслью об Аннике он заснул. Ему снился сон. К сожалению, вовсе не об Аннике.

Жил-был на свете принц. Нельзя сказать, чтобы он был сокровищем в духовном плане, но внешне – просто красавец. Король с королевой гордились сыном, ведь он был жестоким и самолюбивым, поскольку именно так его и воспитывали. Однажды он решил удрать из дома и на утлом судёнышке поплыл за море. За ним выслали в погоню галеру, на которой поплыли сами король и королева в сопровождении стражников. Они хотели остановить сына и за непослушание наказать. Посреди моря возвышался потухший вулкан, похожий на пустотелый усечённый конус. Кораблик принца дал течь, и принц высадился на островок-вулкан, а чтобы его не увидели с моря, забрался в кратер. Там, внутри, в тёмной пещере сидел прикованный длинной цепью к скале говорящий барс, которого когда-то приказал заточить сюда навечно сам принц. Но принц поздно вспомнил об этом – лишь тогда, когда очутился один на один с барсом, длина цепи которого позволяла беспрепятственно добраться до беззащитного принца и разорвать его на кусочки. И деваться принцу было некуда. И он прижался к стене, ожидая смерти. Но барс спокойно смотрел на него, поигрывая кончиком хвоста и позвякивая цепью.

- Что, загнали в угол? – участливо справился зверь. – Да, бывает. Но если за всё платить той же монетой, сама торговля теряет смысл, не так ли? Я помогу тебе в беде.

Принц понял, что не все на свете такие, как он, и что зверь не держит на него зла за все обиды, что были раньше. И принц, жестокий, беспощадный, вдруг заплакал.

Лайт проснулся среди ночи. Он плакал сам, и только возвратившись в реальность, немного успокоился. Во сне ведь всё гораздо пронзительнее… Воистину велик тот, кто прощает нам обиды и, пожалуй, за это мы его ненавидим, подумал Лайт. Лучше быть обиженным, чем обидевшим – и сердцу утешение, и душе умиротворение. И Лайт – полусонный, с колотящимся сердцем, со слезами на глазах – пообещал себе и своим снам, что постарается никого не обидеть.

Но это случится когда-нибудь потом, а пока он хотел с кем-то поговорить. Аннику тревожить среди ночи не хотелось, старого слугу будить жалко, Конроя… Хм… Лайт ничего не имел бы против, если бы Конрой заснул сном вечным. Он вспомнил, что в замке сейчас есть ещё одно человеческое существо, безмолвное, правда, но не глухое и способное сочувствовать.

Комнатка сестрёнки оказалась незапертой, дверь отворилась от лёгкого стука Лайта. Входя, он услышал, как чиркает спичка, и маленькое помещение осветил безмятежный огонёк керосиновой лампы, этого пережитка старины, весьма уместного здесь, в древнем замке. Сестрёнка сидела в постели, щурясь со сна от света и приглаживая рукой растрепавшиеся волосы.

- Извини меня за ночное вторжение, - пробормотал Лайт, чувствуя себя неловко от сознания, что сестрёнка – не домашнее животное, а такой же человек, как, к примеру, Анника. Сестрёнка пожала плечами – ничего, мол, всё в жизни бывает, - и сделала приглашающий жест. Лайт бочком пересёк комнату, косясь на дверь, и присел на краешек стула, поёрзал, прокашлялся и положил руки на колени, не зная, куда их деть. Сестрёнка спустила ноги с кровати и устроилась поудобнее, всем своим видом выражая готовность слушать Лайта.

- Ну как тебе Анника, ничего? – неожиданно для себя спросил Лайт. – Хорошая девушка, правда?

Сестрёнка кивнула, соглашаясь, без выражения каких-либо эмоций, словно её всегда будили среди ночи, чтоб спросить, не имеет ли она чего-то против другой дамы.

- А где твоя собака? – вдруг вспомнил Лайт, поняв, что давненько уже не видел пегого пса. Сестрёнка и сама не знала. Какая-то тень наползла на её лицо, и Лайт понял, что она очень обеспокоена исчезновением своего друга.

- Мы найдём собаку, - пообещал Лайт. – Как только всё утрясётся, мы обязательно будем её искать.

Интересно, что должно было утрястись и как бы Лайт об этом узнал?

- Сестрёнка, а ты ведь тоже очень хорошая, - тихо сказал Старлайт. В этот момент он хотел почему-то всему миру сделать хоть что-нибудь хорошее, приятное. Он целовал бы лягушек, гладил змей и приласкал бы скорпионов. Но сестрёнка не была ни лягушкой, ни змеёй, ни тем более скорпионом, и потому Лайт остался сидеть на стуле. Сестрёнка явно хотела спать, и Лайт ясно видел это, и его мучила совесть, но всё же он почему-то не трогался с места, что-то мешало ему встать и уйти. И он продолжал сидеть и раздумывать, чего бы ему такого хорошего сделать или хотя бы сказать, но дельные мысли обходили его стороной.

- Прости меня за моё отношение… - ляпнул он.

Сестрёнка быстро взглянула на него и пожала плечами.

- Ну ты ведь меня понимаешь. Я должен относиться к тебе совершенно по-другому. Как к близкому другу, которому во всём можно доверять. Тебе можно доверять? Думаю, в этом я не ошибаюсь.

Лайт потёр ладонью колено и почесал нос.

- Всё не так, как хотелось бы. Всё последнее время – отвратительное чувство собственной ненужности. Может, покончить жизнь самоубийством? Все Альтаоры мало жили, знаешь ли, все умерли не своей смертью, и я, кажется, начинаю их понимать. Ладно, ладно, не смотри на меня так, я не настолько отважен, чтоб поднять на себя руку. Я вот поразмыслил и решил, что дело обстоит именно так. Я люблю издеваться над другими, но не выношу, когда кто-то издевается надо мной. Ах, ты это заметила? Ты всё всегда замечаешь, правда? Потому что тебе не надо распылять себя в словах. Это очень важно – сохранить себя, и вот когда убеждаешься, что молчание – золото. Когда люди говорят, это золото пылинками улетает и теряется. Так теряется что-то внутри, кусочек внутреннего мира… - Лайт осёкся, упомянув мир, и ему стало на миг нехорошо. Но он взял себя в руки и продолжил: - А ты, сестрёнка, всё собираешь и хранишь и ничего не теряешь.  Но мне кажется порой, что ты готова потерять всё и быть как все. Тебя почти задавило твоё золото, - Лайт говорил просто так, но вдумался в свои слова и не без гордости сделал для себя вывод, что он всё-таки умный, и это его немного утешило. Его несло дальше, ему хотелось говорить, и при этом чтобы непременно его слушали. А кто же может слушать лучше сестрёнки, не перебивая?! Можно рассказать всё Джоку или Месяцу, а ещё лучше – Огненосной Дымке, только умные животные внимательно выслушают, но не поймут. А сейчас было особенно важно, чтобы поняли. Не то чтобы от этого что-то зависело, просто Лайту так хотелось.

И тут он заметил, что сестрёнка, стиснув зубы, неподвижным взглядом смотрит на шляпку гвоздя в полу, а глаза у неё странно блестят. И Лайт понял свою ошибку, и появилось у него желание изо всех сил садануть себя в глаз, чтобы стало больно, а ещё лучше – чем-то острым, чтобы кровь пошла, потому что сестрёнка-то не сделала ему ничего плохого, а он ворвался к ней среди ночи, разбудил и начал бредить, и вышло так, что её недостаток, ни в коей мере не зависящий от неё, он ей в вину поставил. И если бы сестрёнка запустила в него сейчас чем-то тяжёлым, он бы её понял и даже обрадовался. Но девушка просто сидела с навернувшимися на глаза слезами. И Лайт, проклиная в душе собственную непроходимую тупость, бросился перед сестрёнкой на колени, шепча:

- Прости меня, прости идиота безмозглого!..

Конечно, сестрёнка простила. Она легко провела маленькой рукой по волосам Лайта, тем самым пролив бальзам на его раны, и Лайт с благодарностью поймал её ладошку и прижал к горячим губам.

- Со мной нужно поступать именно так, – тихо произнёс он, виновато заглядывая снизу вверх в глаза сестрёнке, - бросать на самое дно, а потом возносить к солнцу. И я исправлюсь. Я обязательно исправлюсь. Но когда я буду падать, то увлеку за собой окружающих, а взлетая ввысь, я буду сталкивать кого-то вниз. Но мне важен только я, и это правильно, это естественно. Только не возражай мне, сестрёнка. Я – эгоист, я это знаю, понимаю и принимаю. Мне плевать на всех. Но мера моего эгоизма распространяется на вещи, которые мне принадлежат, которые мне нравятся и которые я считаю своими. В число таких вещей могут входить и живые существа, и даже люди.

Он говорил то же, что уже сказал Аннике. Сестрёнка его поняла, он это почувствовал. И, поняв, она не обиделась и простила его, потому что входила в число его вещей. В отличие от Анники. А свои вещи он любил почти так же, как себя самого, и это для него играло большую роль. Он не хотел, чтобы его вещам было плохо.

Лайт совсем неожиданно открыл эту сторону в себе, что оказалось правильно и занимательно.

- Сестрёнка, когда-нибудь всё будет настолько хорошо, что ты глазам своим не поверишь. Когда-нибудь у меня установится отличное настроение, и тогда я буду делать так, чтобы у всех вокруг тоже стало отличное настроение, и это будет чудесно! Вот только не знаю, когда это время наступит. И ты будешь счастлива, сестрёнка! – Лайт смотрел девушке в глаза, и его неожиданно посетила мысль, что сестрёнка вовсе не в восторге от такого обращения, и что она предпочла бы, чтобы Лайт называл её столь же ласково, но не столь родственно.

Покусывая в замешательстве губу, Лайт подошёл к окну. Ночь намазала хлеб земли маслом тумана и щедро присыпала сверху солью звёзд. Завтра ожидается хорошая погода. Лайт вернулся к сестрёнке; теперь она смотрела на него снизу вверх.

- Я был неправ, что пришёл к тебе. Сам не знаю, что со мной случилось. – Подчиняясь порыву, Старлайт подхватил сестрёнку на руки; она оказалась неожиданно лёгкой и прижалась к нему. Он поднёс её к окну и сказал:

- Смотри, как красиво. Так было тысячи лет, и это всё видели люди, которые рождались здесь и умирали, и кто-то плакал по ним, а потом умирали те, кто плакал, и всё забывалось, только эти холмы и леса, этот туман и звёзды помнят всё и видели всё, но они ни по ком не плачут. Может, это и правильно. Я тоже был свидетелем многого, и я тоже ни по ком не плакал. – Он опустил сестрёнку прямо на холодный пол босыми ногами. – Закрой за мной дверь и запри. Спокойной ночи, - и порывисто вышел.

Сестрёнка ещё долго смотрела ему вслед, даже когда затихли во тьме его шаги, и о чём она думала, так никто никогда и не узнал.

А Лайт пришёл в конюшню, оседлал Месяца и долго гонял бедного коня по отяжелевшим от хрустальной росы травам, и стуку копыт вторили мертвенные завывания филина, и кто-то бродил среди деревьев, и глаза у Лайта были цвета крови, и конь, несущий на себе сгусток сумасшествия, дрожал от страха и мчался всё быстрее. А когда рука безумного всадника направила его к замку, он весь был в мыле, но расседлал его уже вполне нормальный, только безумно уставший человек.