Противоречие

Ночь  уже  давно  привычно  задёрнула  окна  домов  своей  фиолетовой  шторой,  будто  желая  отгородиться  от  людей,  скрыть  от  них  звёздные  секреты  и  лунную  тайну…,  уберечь  от  недобрых  сил  и  «арзамасского  ужаса»…  Туда  не  ходи,  словно  предупреждает  их  её  тяжёлый  мрачный  занавес.  В  свою  очередь,  равнодушные  и  нелюбопытные  обыватели,  спрятавшись  от  абстрактных  ночных  загадок  за  звуконепроницаемыми  стеклопакетами  и  разноцветными  гардинами,  уже  давно  погрузились  в  блаженный  просмотр  вполне  конкретных  и  увлекательных  сериалов  собственных  снов.

И  нет  им  дела  до  вселенской  драмы,  бушующей  за  чёрным  оконным  прямоугольником…  Их  не  пугает  темнота  реальная,  они  смеются  над  темнотой  нарисованной…,  той  самой,  которую  художник  однажды  заключил  в  тесную  и  слишком  правильную  форму  квадрата…  Увы,  им  гораздо  ближе  и  милее  подобных  шедевров  их  нехитрые  цветные  сны.  Они  спят  и  тихо  радуются  оранжевому  солнцу  и  лазурному  морю…

Им  вполне  хватает  своих  драм.  Они  устали  и  нуждаются  в  отдыхе.

Я  тоже  устал,  однако  не  сплю,  а  зачем-то  сижу  на  чужой  кухне.  Нас  двое,  если  не  считать  наших  малоподвижных  сутулых  отражений  в  оконном  стекле,  таких  же  теней  на  стенах  да    повисшего  над  столом  невидимого  духа  тоски  и  переживаний  с  присущим  ему  густым  сивушным  запахом…

Мы  с  другом  пьём  настоянный  на  дубовой  коре  самогон.  Точнее,  это  он,  Степан,  считает  меня  своим  другом.  Я  же  наши  поверхностные  отношения,  длящиеся  целых  пятнадцать  лет,  называю  приятельскими,  да  и  то  с  натяжкой.
 
Обращаясь  к  своему  нетрезвому  отражению,  раздражённо  спрашиваю,  какого  чёрта  сидишь  здесь,  пьёшь  эту  гадость,  изготовленную  Катиными  деревенскими  родственниками,  и  делаешь  вид,  что  слушаешь  пьяный  бред?

Катя  –  вторая  жена  Степана,  с  которой  он  в  очередной  раз  «смертельно»  разругался,  и  которая,  как  обычно,  после  подобных  ссор  приходит  в  себя  в  своей  тихой,  заброшенной  деревеньке.  Я  –  это   я –  слабовольный  человечек,  неспособный  твёрдо  сказать  нет  и  увернуться  от  этой  унылой  и  ненужной  ночной  пьянки.

Мы  познакомились  в  далёкой  жаркой  стране,  куда  судьба  забросила  нас  с  очень  сомнительной  целью,  чреватой  множеством  неприятностей;  поэтому,  вырвавшись  оттуда  живыми  и  невредимыми,  оба  по  сей  день  не  прекращаем  благодарить  её  за  это.

До  сих  пор  не  могу  понять,  что  общего  у  меня  с  этим  простоватым  парнем.  Что  заставляет  нас  иногда  звонить  друг  другу,  встречаться  в  каких-то  дешёвых  барах,  мусолить  какие-то  никчемные  темы,  погружаться  в  воспоминания…   Думаю,  кроме  общности  прошлого,  существует  что-то  ещё,  подпитывающее  нашу  непрочную,  но  довольно  длительную  связь…  Не  могу  представить,  что  это;  лишь  предполагаю  –  нечто  похожее  на  магнит…  Неведомый  науке  механизм,  притягивающий  совершенно  разных  людей.   Порой,  мне  кажется,  что…  Нет,  только  не  алкоголь… Хотя,  признаюсь  честно,  почти  все  наши  встречи  проходили  при  его  хмельном  посредничестве,  живо  устранявшем  всякие  неудобства  разномыслия.

Вот  и  сейчас  под  монотонный  вздор  о  женской  глупости,  прелестях  одинокой  жизни,  хитросплетениях  судьбы…  отвлекаюсь  на  свои  мысли  и  воспоминания.

Помню,  как  во  времена  терракотовой  революции  Степан  слегка  помешался.  Впрочем,  не  слегка,  а  весьма  серьёзно.  Словно  заглянул  за  фиолетовую  штору  ночи  и  увидел  там  то  же,  что  много  лет  назад  в  Арзамасе  увидел  наш  литературный  классик,  наш  «матёрый  человечище».  Не  внимая  просьбам  жены,  Стёпа  бросил  престижную  работу  и  с  головой  окунулся  в  революцию,  уйдя  из  дома  и  поселившись  в  палатке  на  Майдане.  Вернулся  через  месяц   другим  человеком.  Горожанин,  коренной  киевлянин,  он  стал  разговаривать  на  суржике  с  закарпатским  акцентом,  проповедуя  национальную  идею  и  некие  позабытые  культурные  ценности…   С  женой  развёлся  через  пару  месяцев,  уничтожив  её  афоризмом  собственного  производства,  в  котором  она  именовалась  «изуродованной  городской  цивилизацией  стервой».  Тут  же  кинулся  искать  неиспорченную  девушку  из  деревни,  и  через  три  месяца  женился  на  Кате.

Сколько  сил  я  тогда  напрасно  потратил  на  обезумевшего  Степана!  Выслушивал,  убеждал,  критиковал…  Подшучивал  над  его  этническим  образом:  над  изменившейся  причёской,  над  вышитыми  рубашками,  над  сельскими  тулупчиками  и  жилетками…  Бесполезно!  В  ответ  он  бойко  сыпал  цитатами  Шевченко,  Бандеры  и  даже  Шпенглера,  вычитанными  им  в  примитивных  агитках.  Кстати,  мысль  последнего  там  была  нагло  искажена  и  сфальсифицирована  (в  листовке  рядом  с  буддизмом  и  стоицизмом,  бессовестно  вытеснив  социализм,  пристроился  национализм),  и,  когда  я  указал  на  это,  ткнув  его  в  первоисточник,  он  в  ответ  лишь  глупо  ухмыльнулся.  Помню,  добился  я  только  одного…  Он  стал  разговаривать  со  мной  на  русском  языке;  правда,  лишь  после  того,  как  я  обозвал  его  диалект  «безграмотным  синтезированным  уродцем».

Надо  сказать,  что  Катя  поддерживала  меня  в  том  противостоянии,  однако  вскоре  мне  надоело  бороться,  и  я  оставил  эту  глупую  затею.  Отвернулся,  ушёл,  прекратил  всякое  общение.

Пока  медленно  гасли  революционные  зарницы,  пока  обратно  пропорционально  росту  народного  разочарования  падал  рейтинг  незадачливого  президента,  пока  страна  готовилась  перейти  на  очередной  виток  абсурда…,  я  размышлял  над  сутью  случившегося  конфликта.  Постепенно  пришёл  к  выводу,  что  он  есть  результат  противоречивого  столкновения  между  городом  и  деревней,  в  котором  последняя  одержала  временную  противоестественную  победу.  На  том  и  успокоился.

-  Кажется,  на  этот  раз  она  ушла  навсегда…  Что  же  делать?  -  пьяно  растягивая  слова,  спрашивает  он  то  ли  себя,  то  ли  меня.

Молча  встаю,  подхожу  к  окну,  распахиваю  его  и  глубоко  с  наслаждением  вдыхаю  пахучий  морозный  воздух.  Надо  мной  миллиардами  звёзд  мерцает  небесная  крестословица,  в  тёмных  пустотах  которой  обитают  неоткрытые  законы,  непознанные  теории,  бесхозные  идеи,  преждевременные  мысли…  Одна  из  них,  озорная  и  забавная,  вдруг  каким-то  непостижимым  образом  скатилась  с  небосвода,  проникла  в  моё  полусонное,  одурманенное  сивухой  сознание  и  весело  сообщила,  что  звёзды  падают  вовсе  не  в  печальные  мгновенья  смерти  людей,  а  в  радостные  минуты  познания  больших  тайн  и  малых  секретов…  Таким  незамысловатым  способом  каждая  погасшая  звёздочка  оповещает  Бога  о  ещё  одной  разгаданной  людьми  загадке!   Интересная  мысль.  Не  забыть  бы  к  утру  с  этим  проклятым  самогоном…

-  Не  знаешь,  что  делать?  Странно…  Беги  на  Майдан  к  своим  друзьям-революционерам,  они  подскажут.  Возможно,  посоветуют  сменить  белую  «вышиванку»  на  серую,  или  усы  отпустить  подлиннее,  или…  И  непременно  заставят  через  каждый  час  спивать  гимн,  а  в  промежутках  молиться…  Так  и  поступай,  точно  поможет.

-  Смеёшься? – обиженно  вздыхает  Степан.

-  Конечно,  –  соглашаюсь  я  и  снова  смотрю  в  ночь…

На  самом  деле,  я  знаю,  что  ему  делать,  как  знаю  и  то,  что  делать  это  он  не  станет.

Ведь  не  стал  же  он  мне  звонить  после  того,  как  я  ушёл.  Два  года  молчал.  Позвонила  Катя:

-  Степан  в  реанимации  с  обострением  язвы  желудка.  Срочно  нужна  кровь.  Что  делать?

Конечно  же,  я  знал,  что  делать:  найти  людей  и  сдать  кровь.

Нашёл,  сдали…  К  счастью,  всё  обошлось.

После  выздоровления  пришли  ко  мне  Катя  со  Степаном,  притащили  сумку  продуктов  из  деревни,  трёхлитровую  банку  самогона.  Я  не  отказался.  Тяжёлый  период  был.  Сидел  без  работы,  денег  не  было,  кое-как  перебивался…

С  того  дня  мы  снова  общаемся.  Наши  редкие  встречи  доказали  мне,  что  кровь  нисколько  не  влияет  на  убеждения.  Если  бы  влияла,  то  одной  моей  капли,  насыщенной  отвращением  к  национализму,  было  бы  достаточно  для  того,  чтобы  Стёпа  немедленно  сбрил  свой  оселедец  и  сжёг  на  костре  все  «вышиванки».  Не  сбрил  и  не  сжёг.  Напротив,  выйдя  из  больницы,  ещё  более  радикализировался.  И  непрерывно  мечтал  о  новой  революции.

Дождался.  Забывчивый  и  доверчивый  сельский  житель  вновь  вышел  на  Майдан.  Старое  противоречие  между  городом  и  деревней  обрело  новые  формы  и  лозунги.  Европа  пообещала  деревенской  окраине,  что  возьмёт  её  к  себе  и  превратит  в  город.  Окраина  поверила,  приехала  в  столицу  и  отгородилась  от  неё  частоколом  баррикад.
 
Пора.  Закрываю  окно  и  сажусь  за  стол.  Холодный  воздух  освежил  помещение  и  наши  разгорячённые  головы.  Чувствую  вдохновение  и  начинаю  говорить:

-  Мы  с  тобой  разные  люди,  Стёпа.  Отличий  много,  но  я  назову  два  существенных.  Первое  заключается  в  том,  что  мы  отдаём  предпочтение  разным  стадиям  противоречия.  Тебе  больше  нравится  конфликт,  мне  –  гармония.  Второй,  разъединяющий  нас  момент,  может  тебя  обидеть,  поэтому  слушай  внимательно  и  постарайся  понять.  Ты,  Стёпа,  по  своей  сути  селюк,  несмотря  на  то,  что  родился  и  всю  жизнь  живёшь  в  Киеве.  Ты  боишься  города,  и  отсюда  твоя  агрессия  по  отношению  к  нему.  Тебе  гораздо  ближе  городской  культуры  деревенская  –  простая,  понятная,  незатейливая…  Ты  не  виноват  в  этом,  поскольку  эмоционального  в  тебе  гораздо  больше,  чем  рационального.  Тебя  утомляет  рефлексия,  и  вместо  глубоких  книг  ты  читаешь  безграмотные  революционные  агитки.  Зато  ты  любишь  накал  страстей  и  эмоций,  ты  любишь  бунт.  Ты  человек  массы,  безумной  толпы,  растворившись  в  которой,  чувствуешь  себя  комфортнее,  чем  в  одиночестве,  ибо  в  одиночестве  нужно  думать,  самостоятельно  принимать  решения  и  нести  ответственность.

Я  же  человек  города,  и  Шпенглера  читаю  в  оригинале,  а  поэтому  знаю,  Стёпа,  что  город  неизбежно  победит  деревню.

Вот  ты  и  Катю  выбрал  потому,  что  она  из  села.  Но  ведь  и  тут  ты  ошибся.  Не  смог  понять  своим  скудным  умом  её  городской  сути.  Не  увидел  её  внутреннего  стремления  к  городской  культуре.  Она  ведь  и  замуж  за  тебя  вышла,  поскольку  считала  тебя  городским.  Увы,  ошиблась.  Ты  спрашивал  меня,  что  делать,  чтобы  удержать  её?  Ничего  ты  не  сможешь  сделать.  Она  бросит  тебя  и  даже  не  обернётся.  Как  бросила  тебя  первая  жена.  Так  что,  третью  ищи  в  партийных  рядах,  авось  повезёт…  Да  и  друзей  ищи  там  же.

Противоречие  рухнуло.  В  хлопнувшей  двери  слышу  звук  его  падения.

Ночь  откинула  штору  и  впустила  меня  в  своё  фиолетовое  пространство,  слабо  освещённое  луной,  да  редкими  в  этом  окраинном  районе  фонарями.  Стою  один  на  январском  морозе,  ожидаю  такси  и  чувствую  удивительную  лёгкость…  Наконец-то  окончательно  сбросил  с  себя  неудобную  и  тяжёлую  ношу  пятнадцатилетней  ненастоящей,  нелепой,  дурацкой  дружбы…  Наконец-то  освободился.  Магнит  размагнитился.  Механизм  испортился.  Притяжение  исчезло.

Вдали,  на  пустынном  шоссе  замелькали  огоньки.  Они  всё  ближе,  и  я  уже  не  сомневаюсь,  что  это  моё  такси.  Открываю  заднюю  дверцу,  усаживаюсь  и  в  этот  миг  замечаю  в  правой  части  небосвода,  похожий  на  запятую  яркий  хвостик  падающей  звезды…