Бестолковая жизнь. часть 1. глава 3

Осень была в самом разливе. Плавно сменяли друг друга сумеречные дни. Небо таяло на асфальте. Городские пейзажи стали красивы влажной, нездешней красотой.

Дворники сожгли охристую, медную листву. В городе уже не пахло дымом. Голые черные деревья сплетались тугими ветвями, сквозь узорную сеть сквозил осенний свет. Пахло землей, отходящими травами, бензином. Запах духов женщин стал как будто ярче. На холодеющем, промытом воздухе лежал аромат поздних хризантем. Аромат, который нельзя было почувствовать, но можно было увидеть, ощутить, выдумать.

Нина шла под зонтом сквозь редкий, давно уставший дождь. В лужах причудливо отражались дома, запаркованные автомобили, тополя, извивались отражения пролетающих галок. Шли круги по воде. Приятно было окунуться в обманы городских сумерек, городского гула. Ее обгоняли какие-то люди, шли навстречу. Говорливые призраки, существование которых на самом деле было за семью печатями. Улица Михайловская со старыми больничными корпусами осталась позади. Разномастные автомобили во дворе, постоянно меняющие окраску, толстые голуби, скачущие по ступенькам, желтые окна, акации и одичавший яблоневый сад, в котором гуляют больные – все это вернется завтра, и круг замкнется.

Нина миновала сквер с памятником Неизвестному солдату, где ярко полоскало пламя вечного огня; претенциозный дворец культуры – зеленый урод с чудовищными колоннами в стиле позднего Совка; длинное унылое здание городской администрации с темными потеками и триколором на древке, мокнущем под дождем. Чиновничий ковчег плыл сквозь годы, оставаясь на месте, и ему посылали воздушные поцелуи убегающие поезда.

Площадь была по-вечернему оживленной. Автомобили бежали в разных направлениях, как по твердой реке. Струились отражения, и двойные прожектора фар ощупывали глубину. От центрального универмага поминутно отходили такси и маршрутки. Толпа людей, замороченных и голодных, стремилась в универмаг и, казалось, на крыльце пульсирует темная субстанция, вливающаяся в теплый, освещенный зев магазина. Отдаленная музыка, обрывки разговоров, гул машин, сигнальные гудки, женский смех – интимный и нереальный в густеющей синеве. Через перекресток спешила полпа, похожая на слипшуюся карамель.

Нина шла по мосту. Здесь народу как будто прибавилось, быть может, из-за узости дорожки. Ее обгоняли, задевали зонтами, сумками, шуршали какие-то пакеты. Свет автомобильных фар выхватывал из темноты встречные лица, части фигур, и эти осколки гармонично вписывались в мозаику вечера. Несколько человек поздоровались с ней, она машинально ответила, думая о своем. Внизу тянулись железнодорожные пути, отражая рассеянный городской свет, и казалось, на рельсах лежат острые серебряные мечи. Сигнальные огни были как заплаканные глаза.

Поворот, изгиб дороги на Южный, озеро, проколотое иглой одинокого фонаря, черная полоса парка. На Нину вдруг стал наползать стволистый массив старого кладбища. Слева величаво проплыла белая церковь, приобретшая оттенок топленого молока. Там, внутри, теплились лампадки и таяли свечи. Потом навстречу побежали старые липы, желтые фонари, истоптанный тротуар кинулся под ноги. Бег ускорялся: люди, сотни машин, дома с тысячами глаз, огни, огни. Вращался гигантский калейдоскоп. Где-то в небе, позади и сбоку, расцветало электрическое зарево города.

Нина сняла с плиты чайник, заварила кофе. Закружились радужные пузырьки. Включила приемник, попала на рекламу. Грела о чашку руки. Чайник на плите заснул и мирно посапывал. Нина забыла выключить газ, шевелились его розово-голубые лепестки. Черный юмор, шутки ди-джеев. Полилась музыка. На фоне жесткого гитарного рока женский вокал звучал изысканно, просто и неповторимо сложно. Таяли ледники Гренландии. Гитара кричала, как касатка. Илья Лагутенко, как с жизнью, прощался с возлюбленной, Земфира парила в небе Лондона.

Наверное, это и есть жизнь, думала Нина. Простое, привычное существование, дождь, не гаснущие лампадки. И она любила этот мир таким, каков он есть, ибо другого не знала. Она старалась быть в ладу с собой, абстрагируясь от окружающих. При роде ее деятельности это давалось нелегко, но всегда бывало оправдано.

Жить в ладу с собой. Уметь видеть красоту, ибо иная красота живет лишь мгновение. Родить ребенка. Быть может, стать женой желанного мужчины. Ему двадцать три, ей, Нине, двадцать пять. Странный, короткий роман, который может прожить годы, или оборваться в любую секунду…  За столь краткое время они сумели стать близкими друг другу. Это удивляло и обескураживало их обоих. Несколько часов без любви, – какая гулкая пустота!

Случалось, Иван просыпался в чужих постелях. Конечно, он не рассказывал ей. Но всякий раз Нина это чувствовала. Было неприятно, она не заостряла на этом внимание. Просто не думала об этом. Как можно мучиться из-за того, чего нет? Это проходило мимо, не задевая ее сознания. Однажды они вместе разгадывали кроссворд. Нина уронила карандаш. Склонилась за ним и неожиданно выудила из-под кресла белый хлопчатобумажный комочек. Иван окаменел.

- Ты спишь с женщинами, которые носят белое белье? Вот… это? – спросила она.

Ключевое слово было «белое». Нина брезгливо поморщилась.

- Гм… Прямо, как в дурном анекдоте, - севшим голосом проговорил Иван. Взял из пальцев Нины трусы и вышел на кухню. Было слышно, как он захлопнул шкафчик, где стояло ведро для мусора.

Вспомнив этот эпизод, Нина иронично улыбнулась. С другой стороны, какое ей дело до всего этого? Она отхлебнула кофе, встала. Ах, да! Сигарет нет. Попала-таки в зависимость.

- Все-таки, надо признать, меня это здорово подкашивает, - пробормотала она и потерла переносицу.

Раздались тихие трели телефона. Она сняла трубку.

- Да.

- Привет, милая.

- Привет. Рада, что позвонил.

- Неужто? Почему такой голос? Устала?

- Н-нет. Пожалуй, нет. Просто, погода такая, - объяснила она.

- Какая?

- Осенняя. Я звонила тебе в течение дня.

- Я был занят. Слушай, приезжай ко мне. Хочешь, куплю вина?

Нина оглянулась на окно. В черной мокрети мигали желтые окна домов. Метались ветви деревьев.

- Ну, так как? – спросил Иван.

- Ну, уж нет. У меня не хватит мужества выйти из дома.

- Тогда я к тебе.

- О, уже лучше, - она рассмеялась. – Только давай обойдемся без вина.

- Давай. Ты ужинала?

- Еще нет.

- Я тоже. Сейчас что-нибудь прикуплю, и к тебе.

- Приезжай. Я скучаю.

- Уже?! – Иван притворно ужаснулся. – Ну, так я еду к тебе?

- Да.

- Пока, милая. Полчаса потерпишь?

- Постараюсь.

Нина прошла по кухне. Вернулась к окну. Потом снова.… Выпила кофе. Странно, неужели темнота так действует? Нужно жить в ладу с собой. И позитивно мыслить. Какие-то паршивые сигареты.… Нет, пожалуй, не в них дело. В другом, совсем в другом.

Нина удалила с лица косметику, приняла душ. Когда, нагая, стояла на коврике и растиралась полотенцем, подумала, что вдруг нащупала недостающее звено, деталь целого. Упустила, пыталась вспомнить, но так и не сумела.

Иван повернул ключ в замке в тот момент, когда она выходила из ванной. Нина вздохнула с облегчением. Пусть он будет рядом. Даже если ненадолго, но вместе с ней.

Иван вошел сияющий. С порога обнял ее. От него пахло дождем и - тонко, пикантно - грейпфрутом.

- Привет, привет, милая, как ты хороша!

- Даже без косметики?

- Без косметики – еще лучше! Ты такая…домашняя.

- Иван!

- Не то сказал? – он рассмеялся. - Иди сюда.

Он поцеловал ее губы.

- Как прошел день?

- Нормально.

- Твои психи вели себя хорошо? А? Ну-ка, расскажи мне.

- Иван, перестань их так называть, - серьезно сказала Нина. – Это просто люди. Со своими проблемами, со своими…

- Сдвигами.

- Если даже и так, что с того? Цивилизация безумна, а душа – слишком тонкая материя. Защита срабатывает не всегда, или слишком поздно. Вот и все.

- Ну, хорошо. Не сердись. Я тут кое-что принес.

- Надеюсь, не вино?

- О, Господи! Да нет же! Сок, сосиски, еще там… посмотри сама. Держи.

Он отдал ей пакет.

- Ниночка, ты, пожалуй, единственный человек, кого я по-настоящему хочу видеть. Сейчас, сниму куртку. Ну что, побежали на кухню?

- Побежали.

За ужином Иван сказал:

- Сегодня я звонил в издательство. Ну, в то, о котором говорил. Удалось поговорить с главным редактором. Предложил роман. Рассказал, конечно, что к чему. Вначале он как-то разговор повел, - Иван раздраженно дернул плечом. – Знаете, сколько у нас таких, стол завален рукописями, все дела. Потом заинтересовался.

- Отвезешь ему работу?

- Отвезу, конечно. Может, на этот раз срастется…

- Послушай, Иван, - она положила ладонь на его руку. – Я помню, в какой депрессии ты был прошлый раз.

- Не надо, Нина, - он отвел глаза. – Просто, тогда.… Теперь это не имеет значения.

- Творческая личность не должна зависеть от постороннего мнения. Никто не вправе оценивать. Издательство может произведение купить, либо не купить, но судить не имеет права.

Иван расхохотался.

- Психолог ты мой. Право! Слово-то какое. Тварь ли я дрожащая или право имею?

- Вот-вот, этим страдают все светлые умы.

- На самом деле, Ниночка, все просто. Нужно вовремя оказаться в нужном месте. А там уже все зависит от тебя самого.

Дождь лил весь вечер. Иван остался с ней, и она была этому рада. Кофе, музыка, секс. Им было хорошо вдвоем. Уже засыпая, слыша ровное дыхание Ивана, Нина осознала причину своего беспокойства, всего лишь на секунду, и соскользнула по наклонной сна.

Это была степь с вогнутым горизонтом. Земля ровная, как ладонь, уходила дальше. Синее полотно неба, без оттенков и полутонов, единственное облако в зените. Она как будто знала это место. Сладкий густой воздух, такой чистый, что кружилась голова. Запах трав, что недавно отцвели и готовились к продолжению рода и к смерти. Странное освещение, яркое, и вместе с тем – приглушенное, дымчато-фиолетовое. К облаку подбиралась едва видимая половинка луны – абрис луны настоящей. Несомненно, она знала это место, но не могла вспомнить. До слез, до изнеможения.

Трава была высокая. Она даже видела подсыхающие корни и тонкие прожилки на листьях, будто глядела глазами какого-то зверька. Из смазанного пространства вынеслась всадница, попала в поле зрения. Она была худая, жилистая, на животе четко выделялись кирпичики мышц. Ее грудь была прикрыта полоской коричневой ткани, такая же юбка, широкая и длинная, обшитая красной бахромой, как попона лежала на крупе лошади. Через разрез была видна обнаженная нога, обутая в сандалий на плоской подошве.

Лошадь шарахнулась в сторону. Всадница ударила ее кулаком и, белозубо скалясь, дернула плечом, сбрасывая лук. Закинула за спину руку, выдернула из колчана стрелу. Натянула тетиву, красиво отставив назад локоть. Ее светлые косы, перевитые лентами, разметались по плечам. Нина побежала. Замелькали травы. Степь бросалась под ноги. Небо оставалось неизменным, равнодушным ко всему. День начал меркнуть, угасать. Позади раздался победный клич охотницы. Изображение погасло, словно кто-то накрыл его ладонью.

Нина проснулась. Посмотрела на окно. В кромешной тьме лил дождь и барабанил по карнизу. Призрачный свет фонарей полосками лежал на раме.

Сны – вот причина ее смутного беспокойства. Это началось недавно, но когда точно, Нина сказать бы не смогла. Симптом ложных воспоминаний. Ощущение левитации. Странный зов, тяга к запредельной реальности.

Каждый раз Нина просыпалась с сильно бьющимся сердцем. Любое сновидение несет информацию. Что это за мир, где лежат его пределы? С другой стороны, это может оказаться только шуткой мозга. О, мозг великий сюрреалист, иллюзионист, маг. Выдает желаемое за действительное. Говорит, посмотри сюда, все на самом деле, все по-настоящему. И ведь сдаешься, начинаешь верить этому лжецу.

Нина встала, накинула халат. Иван пошевелился во сне. На самом деле, осенняя тьма обманчива. Уже было утро. Нина отключила будильники и разбудила Ивана сама. Нежными поцелуями.


***



Снова дорога на работу, больничный двор, кареты скорой помощи с красными крестами на гладких боках, лужи, затянутые радужной пленкой бензина, где как лайнеры плавают окурки.

Нина была рассеяна. В первый раз она подумала, что ей приходится слишком много говорить. Говорить и слушать. Исподволь подбираться к чужим душам, анализировать. На самом деле, внутри у нее завелась какая-то червоточина, чего не было прежде. Что-то, нарушающее ее целостность, равновесие, духовное целомудрие.

Помимо свой воли Нина думала о равнинах, с болезненной ясностью предстающих перед ней во сне. С пробуждением образ стирался, но лишь отчасти. Ей показывали разноцветные части, пазлы, куски этрусской мозаики. Однажды она поняла, что может домыслить, представить целостную картину. Степь утром, ночью, в разгар дня, когда над вогнутым горизонтом поднимаются два светила.

Степь величественная и молчаливая, посеребренная инеем, хруст обмороженной травы… Да, Нина могла воссоздать всю картину. В ее воображении оформлялся некий образ, нечто целостное и завораживающее. Однажды на горизонте появились горы, густо окутанные облаками. В одном месте в синее небо поднимался темный дым. В другой раз в отдалении сверкал белый город в желтых солнечных пятнах. Прошли дикие лошади, и Нина рассмотрела каждый волосок на их ногах. Крупный жеребец вскинул голову, взметнулась грива, как флаг.

Нина поднималась по больничным ступеням. Сумерки утра еще не рассеялись. Все было тусклого серого цвета. Чапай возвышался на крыльце, победно поставив ногу на каменную урну. Халат его надувался на ветру белым парусом.

- Валерий Михалыч, - сказала Нина. – Почему вы не надеваете пальто? Страшный холод.

Он отер усы.

- Вы называете это холодом? Знаете, Ниночка, поживете с мое и поймете, что холод – это совсем другое. Я бы даже сказал – иное. А, с другой стороны, чего мне бояться в такой жировой шубе? А вы, доктор Светлова, бледны. Не отдыхаете?

- Не знаю, - она пожала плечами. – Сплю, наверное, плохо. А, может, из-за погоды. Осень.

- Причем тут осень! Все сезоны по-своему хороши.

- Что, так плохо выгляжу?

- Нет, Ниночка, что вы! Но отдохнуть вам нужно. Рекомендую.

Он глубоко затянулся сигаретой, выпуская дым через ноздри. Нина с трудом подавила желание пригнуться. Чапай, явно хотел продолжить разговор, но она поспешно сказала:

- Валерий Михалыч, мне нужно бежать, опаздываю как всегда. Вечный режим сжатого времени. Просто бич какой-то.

- Ну, так и что, бегите, Ниночка, - сказал уролог и затянулся снова.

Нина не стала дожидаться, когда белые струи дыма сделают его похожим на кабана с торчащими клыками, и потянула на себя дверь.



***



Все как обычно: свежевымытый пол, влажные плитки, что только и ждут, чтобы кто-то поскользнулся и разбил нос, регистратура, женщины в застиранных сероватых халатах за стеклом, граждане, пришедшие на прием в поликлинику, голоса, гулкие, как в бане. С Ниной поздоровались. Кто-то нудно кричал в телефон:

- Але! Але, Тань! Слышишь? Мы приедем. Приедем, говорю! Да. Во сколько?

Нина поднялась во второй этаж. Навстречу бежала молоденькая медсестра.

- Здрасте, - сказала она.

- Здравствуйте.

Унылый полутемный коридор был полон, люди сидели на стульях, подпирали косяки дверей, прохаживались. Кабинеты терапевтов, процедурный, окулиста, невропатолога тянулись пронумерованной вереницей.

Опустошенно, без мысли Нина отперла свой кабинет, села за стол. Потом спохватилась, что не сняла пальто и сапоги. Бросилась к шкафу. Сегодня с утра должен прийти Олег. С некоторых пор этот юноша с желтыми, как у тигра глазами, вызывал в ней смутное беспокойство. Она старалась, как могла, помочь ему. С ним было трудно работать. Полное отсутствие интереса к жизни, словно он мирился с досадной необходимостью жить в этом времени, в этом мире.

Желтые глаза Олега, этот медлительный взгляд, эти зеленоватые зрачки с булавочную головку, золотистые крапинки радужной оболочки. Нина думала, где она могла видеть эти глаза? Всплыл один день ее детства. Она в зоопарке, она и отец, и ее лапка лежит в его теплой ладони. Шумные обезьяны рассмешили ее, павлин демонстрировал яркие перья. Старый волк ходил от стены к стене. Газель хлопала зеркальными глазами.

В одной из клеток лежал тигр. Он поднял тяжелую лобастую голову, посмотрел на маленькую Нину. Отвернулся. И она, ребенок, поняла все. Она поняла, что этот гордый зверь умирает от тоски. Что его глаза видели то, чего никто не видел, не изведал, не потерял. Она поняла и расплакалась, горько, безнадежно. Отец поднял ее на руки, вокруг ахали:

- Бедняжка! Испугалась этого тигра, это чудовище.

Она пыталась им объяснить, и не знала, как, и ревела все громче.

Такие же точно глаза у Олега.

Последняя выходка этого юноши испугала и обескуражила Нину. Это случилось в понедельник. Она задержалась в кабинете. За окном стоял густой чернильный мрак, моросил дождь. Нина оделась и покинула кабинет. В поликлинике стояла мертвая тишина. Пахло хлоркой. В конце коридора, у лестницы, горели лампы дневного света. Одна из них то гасла, то загоралась со странным потрескиванием. Запирая кабинет, Нина невольно оглянулась. Сумрак коридора сгущался по углам, большая герань в кадке на полу приобрела нелепые очертания. Это раздражало Нину. Она уже давно хотела попросить сестру-хозяйку убрать от ее кабинета этого урода.

- Завтра поговорю обязательно, - пробормотала Нина и бросила ключ в сумочку.

Двор был пуст. Нина быстро пошла к воротам, желая поскорее покинуть больничный двор, темную улицу со старыми домами, по фундаментам которых ползла мокрая серая плесень. Слышались голоса, обрывки песни. Проезжали редкие машины, исчезая в дрожащих огнях улицы Ленина, сворачивая на площадь Тухачевского.

Больничные ворота были раскрыты, решетчатые железные створки четко определяли границы въезда. Дождик прекратился, подул ветер. Нина стала обходить лужу и оторопела, когда из кустов к ней метнулась тень, сгорбленная, в блестящей от дождя куртке. Нина отступила, коротко оглянулась назад, прикидывая, успеет ли убежать в здание.

- Не бойтесь, - сказал мужчина. Голос был молодой, но лишенный красок, догорающий. И знакомый. - Мне неприятно, что я испугал вас. Этого уж точно не хотел.

- Олег? Не ожидала увидеть тебя здесь.

- Да?

- Ну, в общем, да.

- А где?

- Извини?

- Где вы ожидали меня увидеть? В телешоу, на церемонии «Оскар», в рекламе какой-нибудь хрени, в гламурном журнале с фейсом во весь лист? Где?

Нина всматривалась в юношу. Глаза ее уже привыкли к мраку ветреного промозглого вечера. При скудном свете, что как пар улетучивался из окон, еще живых в этот час, Нина разглядела его лицо, мокрые волосы. Блестели белки его глаз. Олег смахнул с лица дождевые капли, передернул плечами.

- Ты давно здесь? – спросила она.

- Часа два стою. Уже ноги отнимаются.

- Под дождем?

- Ну, а как, если погода такая.

Ветер гулял между больничными корпусами, шарахались кусты, тяжело раскачивались старые тополя и рогатые липы. С ветвей срывались холодные капли и падали на голову, лицо. Нине это было неприятно. Олег отвел глаза. Уже не было отраженного блеска, и теперь казалось, что на месте глаз зияют черные пустоты.

- Слушай, а ты, случайно, не меня ждал?

- Вас, - просто ответил он.

- Что-нибудь случилось? Я могу помочь?

- Помочь! Ха! Все только и делают, что стараются помочь. – Юноша смотрел с вызовом. – Чтобы всем было хорошо! А что есть хорошо? То, что для одного нормально, для другого – смерть. Это вы понимаете? Доктор, вы знаете меру вашему «хорошо»?

- Я не доктор, Олег! И тебе это…

Он нетерпеливым жестом прервал ее возражения.

- Не в этом суть! – Он задохнулся, хотел продолжить, но просто махнул рукой.

- Давай пройдемся, - предложила Нина и взяла его за рукав.

Он высвободился.

- Нет.

- Будем стоять здесь?

- Знаете, любое физическое тело излучает волны, поэтому мы видим его таким, каким видим. И думаем, что так оно и есть. Например, я вижу вас.… А если бы вы толкнули мне другие волны, неизвестно, чего бы я там увидал. И тоже принял бы это за истину. Вот так-то. Мир давно мертв, все – обман, иллюзии, морок. – Олег зябко передернул плечами. – Я пуст. Давно уже. Только не начинайте заново свои лекции. Я сыт по горло этой хренью. Я только хотел поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня.

- Еще слишком мало, Олег, - сказала Нина.

- Отчего же? Не умаляйте, доктор, своих успехов.

Юноша как-то странно посмотрел на Нину, расстегнул молнию на куртке.

- Я тут кое-что принес, - пробормотал он. – Если можно, конечно. Вот. Берите. Да берите же!

Из-под куртки Олег извлек розы на тонких колючих стеблях. Мелкие, почти круглые листья беспомощно трепетали и заворачивались на ветру, показывая светлый испод. В темноте бутоны казались почти черными.

Нина окаменела. Ей стало холодно. По-настоящему холодно. Эта минута на пороге ночи, с мокрыми вальсирующими деревьями показалась почти мистической.

- Олег, напрасно это, – сказала она. – Так нельзя.

- Неужто неприлично? – Воскликнул он. – К черту приличия!

- Боюсь, ты не понимаешь... Знаешь что, поедем ко мне, выпьем чаю вместе.

- К вам? – Он грубо рассмеялся. – Чай пить, да? Бросьте. Я знаю, чем все кончится. Для чего вы так стараетесь? Ради денег моего папаши?

Нина промолчала.

- Возьмите цветы.

- Олег, - твердо сказала она. – Я не могу отпустить тебя вот так. Давай поговорим. Расскажи мне что-нибудь. Что захочешь.

- Да нечего мне рассказывать! - крикнул он. – Надоело. Не возьмете цветы? Нет? Ну и черт с вами.

Он размахнулся и швырнул розы на дорогу, прямо под колеса автомобиля лимонной масти. Засунув руки в карманы, пошел прочь.

- Олег, подожди! – крикнула Нина.

Он, не оглядываясь, быстро шел, перепрыгивая лужи. Время от времени его сутулая фигура попадала в полоски света, льющегося из окон домов, вереницей стоящих вдоль тротуара, и тогда по куртке, поднятому воротнику скользили матовые блики.

- Олег, прошу тебя, остановись! Да что же это такое!

Она бросилась за ним. Высокие каблуки не позволяли бежать, и она быстро шла, спотыкаясь, рискуя подвернуть ногу. Расстояние между ними увеличивалось. Потом она вдруг потеряла его из вида. Возможно, он завернул за какой-нибудь дом.

Нина вбежала во двор. Пахнуло плесенью. Скособоченный остов грузовой машины; бревна, изъеденные снегами, солнцем и древоточцами; какие-то мокрые тряпки на веревках, приколотые прищепками. Под ноги с лаем бросилась дворняжка.

Двухэтажные дома стояли буквой “П”. Завершая неправильный прямоугольник, растянулись деревянные сараи. Грязь под ногами, темное небо с овчинку. Нина почувствовала приступ клаустрофобии, которой никогда не страдала. Нет, решила она, Олега здесь быть не может, я ошиблась.

Она снова вышла на улицу и пошла вдоль домов, всматриваясь в темноту. Олега нигде не было. Он нигде ее не ждал.

Нина вошла в один двор, в другой, потом двинулась назад, в сторону больницы. Проезжали редкие машины, с шорохом рассекая лужи.

- Олег! – позвала Нина. - Эй, где ты? Олег!

Ветер усилился, тонко пел в проводах. Запоздалые прохожие оглядывались. Нина заметила, как в квартире первого этажа дома, у которого она остановилась, кто-то поднялся от стола, приник к стеклу, расплющив нос, и стал вглядываться во тьму невидящими глазами. На окне не было занавесок, вылезало наружу нутро грязной, захламленной кухни, где вокруг стола сидела разная рвань, бродяги - женщины и мужчины. Их чудовищные тени ползали по стене и потолку.

На дороге лежало темное пятно – раздавленный автомобилями букет. Один листок призывно трепетал на ветру…

Теперь она сидела в кабинете, подперев кулаками подбородок, и ждала Олега. Из-за двери смутно доносился коридорный гул. Из крана мерно капала вода. Нина думала о юноше с желтыми глазами. Глазами тигра в золотистую крапинку по всей окружности. Ветер швырнул в лицо горсть горячего золотого песка. Марево зноя дрожало над дорогой. Впереди что-то двигалось, постепенно увеличиваясь. У правой обочины стояла гемма с письменами и орнаментом, сглаженным песками и солнцем. Вокруг священной глыбы лежали белые плоские камни. С тихим шорохом тысячи песчинок ударялись о твердую поверхность. То, что приближалось, оказалось всадником. На громадном вороном коне сидел воитель в доспехах, шлеме с высоким алым султаном, который трепал ветер.

Подъехав к гемме, всадник остановился, снял рукавицу, коснулся поочередно лба, носа, груди, прижал ладонь к панцирю и благоговейно склонил голову. Шелковистая грива жеребца едва не касалась земли. Порывы ветра относили ее в сторону. Всадник похлопал рукой сильную конскую шею. Жеребец всхрапнул. Всадник настороженно прислушался, обернулся. Забрало шлема было поднято. На Нину смотрели серо-голубые прищуренные глаза. Изогнутые брови почти сходились над переносицей; тонкие губы и нос с горбинкой придавали лицу хищное выражение. Это была женщина.

Нина смотрела во все глаза. Солнце ослепляло. Знойный ветер иссушал землю, превращая ее в пыль. Всадница пустила жеребца рысью, и крупный вороной зверь легко понес свою наездницу. Подобно пламени, полыхнул султан. Гемма стояла, раскинувшись под солнцем. Шуршал песок.

Нина встрепенулась. Сон окончился слишком резко. Она почувствовала легкую тошноту. Налила из чайника кипяченой воды. Пила мелкими глотками, глядя на пасмурный день за окном. Подошла к зеркалу. Сердце колотилось. Лицо всадницы… это лицо…

Это лицо.

Нина посмотрела на часы. Она спала четверть часа. Олега все еще не было. Она сняла трубку и набрала домашний номер Лосевых.

К телефону долго не подходили. Нина уже хотела оборвать связь, как вдруг в трубке щелкнуло, и незнакомый женский голос сказал:

- Але.

Нина спросила, может ли она поговорить с Олегом.

- Нет! – испуганно ответил голос.

Нина удивилась. Заикаясь, женщина торопливо объяснила, что она соседка Лосевых, и что, кроме нее никого в квартире нет, потому что все уехали на кладбище. Олег покончил с собой. Затаив дыхание, Нина осторожно положила трубку.

За окном сильно потемнело. В кабинете сгустились настоящие сумерки. И вдруг на землю стали падать тяжелые сизые хлопья. Нина с дрожью в коленях прошла по кабинету. Хотела позвонить Ивану и не могла вспомнить номер.

Так она и стояла у окна, обхватив плечи руками, и смотрела на первый снег, что валил неопрятными кусками, пока не зазвонил телефон.