Творцы для Бланки Рассказ

Сейчас она войдёт и скажет: «Можно к тебе на минуточку?» Потом пройдёт в зал, сядет со своим вязаньем или папками в кресло и… А, впрочем, лучше, начну так:
Когда открывала ей дверь, всегда слышала: «Можно к тебе на минуточку?» И этот её вопрос был приветствием. Потом проходила в зал, садилась в любимое кресло… моё любимое, раскрывала одну из папок и… Да нет, «долгие беседы» у нас не начинались и если мне было некогда, то она и час, и два могла просидеть в зале одна, перебирая наброски, сделанные её мужем, и я знала, что не нужна ей, что просто захотелось ей сейчас «выпорхнуть из своей клетки», - её слова, - чтобы немного оттаять». А «оттаивать» она начала после того, как её муж… Но нет, вначале – о Бланке.
Знаю её лет… ну да, лет пять, и даже помню, как познакомились на собрании жильцов дома, - возвращалась я с работы, а они во дворе галдели. Ну и подошла к галдящим, а она возле стояла и мне подумалось: «Что-то не припомню такую в нашем кооперативном дружном коллективе». А было в её славянском лице нечто нерусское, прелестно-ускользающее и это нечто вспыхнуло еще ярче, когда на мой вопрос, - и о чём, мол, волнуется «народная стихия»? – сразу подхватила интонацию и ответила:
- Да так… Думаю, стихия просто сошлась поболтать.
И улыбнулась светло, призывно. Потом – слово-за-слово… потом отошли в сторонку, разговорились, и оказалось: зовут её Бланкой, и потому, что уже давным-давно её предки-поляки обрусели, оставив ей внешность и имя прабабки, что недавно её муж Костенька, - по-другому потом его не называла, - купил в нашем доме квартиру, и что он «очень, очень талантливый художник!», да и она художник, только оформитель.
Ну, а теперь, после контурного наброска портрета моей героини, - ну как же рассказывать о художнице и не прибегнуть к терминам её профессии? - постараюсь прорисовать и полутона, а помогут мне в этом наши тихие беседы и брошенные ею фразы вроде «выпорхнуть из своей клетки», из-за которых я снова и снова тащилась со своими думками, перебирая, перетирая... «пере» и «пере» их по-своему.
Муж её был художником-пейзажистом. А, впрочем, не только… были у него и наброски натюрмортов, жанровых сценок, портретов. Не гениальных, конечно, как у Пикассо*, исполненных одной непрерывающейся линией, но глядя на Костины, сразу верилось: рисовальщик он был отличный. Почему был? А потому, что довольно скоро и всё чаще стала я слышать от моей подруги такое: «Опять Костенька хандрит, не пишет» и спицы или листки в её руках начинали слегка дрожать. О, видела и я подобную хандру! Видела не раз и поэтому сразу представляла себе Костеньку, лежащим на диване и тупо смотрящим на пляшущие разноцветные картинки телевизора. Потом он встанет, - видела, видела и это! - бесцельно пройдет на кухню, постоит у плиты, может быть, заварит чай и, не допив, снова ляжет, бессмысленно уставившись на экран. Тоскливая картина. Но что надо было посоветовать Бланке? Нет, не знала. Правда, как-то сказала ей, когда он сидела у меня со своими папками:
- Может, не стоит тебе давать ему советы, как и что писать?
- Как это?.. – захлопнула одну из них.
Что за папки?.. Ну как же, всякий раз, когда она приходила, то обязательно - с этими двумя коричневыми папками, на которых были наклеены белые квадратики с буквами «G» и «B»… еще помню, спросила её, когда увидела их впервые: и что, мол, кроется под этими таинственными вензелями, а она рассмеялась:
- Да буквы эти означают «хорошо» и «плохо»… по английски, а копаюсь в набросках Костеньки потому, чтобы потом придраться к чему-либо.
- Господи, зачем?
- Ну как же?.. хочу, чтобы он всё лучше и лучше писал свои пейзажи, а он…
- А он? – уставилась на неё, почти не скрывая не столько непонимания, сколько осуждения.
Но она не поняла моей интонации, и начала взахлёб разносить портретные наброски Костеньки, засыпая меня терминами и пытаясь заразить своим неприятием творческих поисков мужа-пейзажиста.
- Бланка… - попыталась её остановить: - но ведь художник должен только сам… иначе…
- Нет, нет и нет! – отрезала финал моих соображений: - портреты писать ему не надо, а творить только пейзажи. Он – пейзажист, и только пейзажист.
Ну и ну… С тех пор я и перестала ей советовать, - дело семейное, ну как можно?.. - а то еще ненароком рассорю «творческий союз».

Ну, а потом Костенька совсем перестал «творить» пейзажи и даже начал попивать, а она - ощущать себя загнанной в клетку.  Ведь вышла-то за него, почти на пятнадцать лет старшего, только потому, что увидела в нём «настоящего творца, - опять же, её слова, - которому можно было служить, которому можно было что-то советовать, говорить о живописи, а он...»  А он теперь забросил своё увлечение и оставил её ни с чем. Да нет, не говорила она этого, но я-то видела! Иначе как можно было объяснить причину застывшего выражения непонимания и возмущения в её угасших глазах, которые почти кричали: «Я же любила его за талант! Я же хотела боготворить его, а он!.. он предал мою любовь, и теперь её нет… и теперь я одна, одна!» А, впрочем, может, и не так всё  было?.. Да нет, так. Когда я забегала к ним, то видела: заботлива Бланка и обедами кормит своего «творца» вовремя, и не повышает голоса, да и он на неё не жаловался, но был он… Да, был он словно напрочь потерявший себя человек, которому всё - всё равно, и ничего не надо, кроме как вовремя поесть, лечь на диван, скрестить руки на груди… как у мертвеца, потом посмотреть новости да лечь спать, а она… А она крутилась, а вернее, выкручивалась, чтобы как-то прокормить его на свою зарплату… Нет, хватит! Всё я выпархиваю и выпархиваю из их клетки со своими домыслами! Ладно, постараюсь дальше рассказывать только то, что видела, слышала, - поверхностный абрис, так сказать, - но получится ли?
Как-то она пришла, села в любимое… моё любимое кресло и грустно улыбнулась:
- Знаешь, часто, очень часто вижу похожие сны. Вот, послушай сегодняшний: какой-то незнакомый город... нет, не с многоэтажками, парками, трассами и машинами на них, а какой-то древний, с каменными, обожженными солнцем домиками, возле которых почти нет деревьев… И я мечусь в узких улочках этого чужого мне города, мечусь и никак не могу найти выхода… А как-то видела и такой: замок ли, дворец ли?.. но потолки высоки, стены толсты… да-да, почему-то остро ощущала их давящую толщину и прочность! И всё время сверлил вопрос: зачем я здесь, почему? И томилась меж этих стен, и перебегала из одной полутёмной залы в другую, но только натыкалась на огромные резные двери, не открывающие выхода.
Тогда не стала я разгадывать её сна или что-то советовать, а лишь подумала: «Бедная Бланка!
Ведь у тебя и впрямь нет выхода со своим депрессивным творцом и остаётся только ждать».
Но со временем, при упоминании о муже, в её взгляде стало появляться нечто решительно-отчаянное, словно перед прыжком… Но куда? Ведь ни на что не решится.

И всё же опять, - мысленно! - за Бланкой, в её «клетку». Вот она приходит домой и, поджидая Костеньку, начинает готовить ужин. И он приходит. Пьяно-депрессивный. И она подходит к нему, молча смотрит, потом уходит в свою комнату, ложится на диван и, как он: взгляд в – потолок: «Уже давно надо бы побелить этот посеревший потолок! - Закрывает глаза: - Что же делать? - Руки её на груди, пальцы скрещены: - Во, и я свои… как у мертвеца! - проносится в её голове, и она резко встает: - Но надо идти кормить его… и молчать, молчать, молчать. И что-то придумывать».
И ведь придумала! Начала искать другого «творца»… по Интернету. И нашла. Голландца с международным именем Николай-Ника... а для неё – просто Коленька. Месяца два длилось их виртуальное знакомство, потом - встреча в Москве и вскоре моя, преданная талантам Бланка, выпорхнула из клетки от увядшего Костеньки и уехала к обещающему творцу в Гаагу. «Ну и что? – скажите Вы, - Бывает и такое. - А, может, еще и прибавите: - И правильно сделала».  Но правильно ли? Так что, есть… есть еще не прорисованные штрихи портера Бланки, и сейчас добавлю их бережно, с «документальными» подтверждениями и, - ну конечно же! - со своими домыслами и догадками.
После её, довольно скоропалительного, знакомства и отъезда в страну «великих и малых голландцев», я получила от неё мейл… кстати, мейл - от неё, а примерно через месяц - ключи от Костеньки: возьмите, мол, «на всякий случай…», и опять же «на всякий случай» взял мой адрес. Нет, не стала я расспрашивать, куда, мол, наладился и что за «случай» может нагрянуть, - ну как спросишь, если человек не хочет рассказывать, хотел бы, так сразу и…, - но ключи взяла. А от Бланки получила вот такой первый мейл: «Живу, как королева! Особнячок – прелесть! Садик – чудо! Подрезанные деревья, плиткой выложенные дорожки и махровые цветы, цветы, цветы! Кажется, я счастлива». Подумалось: «Кажется...» А почему кажется! Из клетки - да в такое? Да каждая женщина должна радоваться… да каждая только о таком и… ходить и улыбаться от счастья. И почти тут же увидела: Бланка просыпается на цветастых иностранных подушках и простынях с замысловатыми вензелями, муж приносит ей на серебряном подносе утренний кофе, садится рядом и… Ой, дальше – не надо! Не буду, не стану… А потом они, взявшись за руки, бродят по плиточным тропинкам сада с подрезанными деревьями и махровыми цветами, выбирая натюрморт для его следующей, непременно очень талантливой картины, и она даёт ему советы, советы, советы… Были, были и еще довольно частые мейлы с упоминанием о нагрянувшем счастье, потом «счастье» стало упоминаться реже, а в последние полгода этого сладкого слова я и вовсе не нашла, - так, одни «сообщения», что жива, мол, здорова, мол, того и тебе… «В чем дело? – недоумевала, - Ведь могла бы написать просто и понятно, что, мол, что-то не… Ан нет!» Потом мейлы совсем пропали, но примерно через месяц, поздно вечером… Она объявилась!
- Бланка! – только я и воскликнула, всплеснув руками: – Ну что ж это ты, блин!..
А она и залепетала, когда уселась в моё… в её любимое кресло:
- Ой, ты знаешь…
И дальше «коротко - о главном»: жилось ей вначале с Коленькой сладко, счастливо, - «Кайфово жилось, думалось и мечталось», потом как-то попристальней начала она вглядываться в своего голландского Нику-Коленьку и «вначале поскучивать», - её же! - а потом и совсем заскучала.
- Бланка, почему? – округлила я глаза, - Почему ты заскучала в такой обстановке кайфовой и с таким творцом-художником?
А она ничего определённого не отвечала, - так… пожимание плеч, междометия, усмешки и даже румянец на щеках, - а когда оный стал еще ярче, я смекнула: «Ну, конечно же, хочет она спросить о своём Костеньке, но стесняется!.. а, может, и боится?» И тут же «раскололась»:
- Бланка, не знаю, где сейчас первый творец… после твоего побега он тоже уехал куда-то, но вот…
И она замерла. А я не стала пытать её молчанием и даже рассмеялась:
- Но вот ключи от квартиры мне оставил, сказав при этом: «Возьмите на всякий случай», а что за «случай» имел в виду…
И Бланка вроде бы не услышала моих слов, но румянец на щеках стал еще ярче, она тут же  залопотала о своём житье-бытье в Голландии и из этого сбивчивого, бурлящего потока я выловила такую суть: надоели ей и подстриженные деревья, и махровые цветы и самое главное!..  картины Ники-Коленьки, писаные только для интерьеров тамошних обывателей и в которых не было «таинственного свечения масляных красок, а лишь примитивность бесслойных акварельных», - её слова. Ну, а дальше – мои, обобщающие: ну да, не было в его картинах ничего завораживающего, а так, разноцветные кружочки, черточки и квадратики с треугольниками… и опять – её: «прозрачность дистиллированной воды, лишенной какой-либо жизни».
- Но зачем тебе таинственное свечение, Бланка? Жила бы в особняке среди… и без этого… и просто…
Нет, не смогла я тогда услышать от неё ответа на нечаянный… и неискренний вопрос свой, - был уже второй час ночи, когда она, взяв ключи, вернулась в свою бывшую клетку.

На другой день рано утром Бланка впорхнула ко мне:
- Ой, ты только посмотри, сколько Костенька написал моих портретов!
И из знакомых коричневых папок вывалились на диван листы.
- Ба-атюшки! - только и пропела я, рассматривая портреты и по одному водворяя в паку. – Бланка, да твой Костенька портретист! Ему надо было сразу и…
А портреты и впрямь были отличные. Настолько точно была поймана и проявлена суть его почитательницы, и особенно глаза! На зрителя… на меня смотрели глаза, в которых светились и искренний восторг, и жажда жизни, желаний… и даже какая-то неведомая мне и загадочная глубина. А Бланка всё лопотала и лопотала, но я почти не улавливала её фраз, а лишь отдельные слова с интонацией восторга: «Ка-акой молодчина!.. я же знала!.. я же говорила!.. ну, настоящий творец!»

Ну что, вот этим и закончить?.. Не-ет, финал таким не должен быть, - точки нет! – а посему напишу, как было.
На другой день, поразмыслив, я подумала: «А правильно ли сделала, что отдала ключи Бланке? Вдруг Костя возвратится с другой почитательницей таланта, и что тогда?» Но о своих сомнениях ей не сказала, - а где бы она жила кроме как ни в освободившейся прежней клетке? У меня? Так это выглядело бы нелепо: рядом пустая квартира, а она… Но мои сомнения и вопросы вскоре разрешились легко и просто, ибо я получила мейл от Кости: как, мол, там, всё ли в порядке? И ответила: ага... Ну, конечно, не «ага», а настучала по клавишам, что Бланка, мол, возвратилась, а он… Он и замолчал. И с месяц – ни ответа, ни привета. Но за это время Бланка нашла работу, повеселела, похорошела…и как раз вовремя. И вот почему. Опять же, как-то поздним вечером впорхнула:
- Ой, прости, но…
И мне уже не надо было слышать о том, что сейчас раскроет мне это самое «но», ибо поняла: Костенька приехал! Ведь Бланка светилась тем самым светом, которым вспыхивает лицо влюблённой, только что услышавшей ответное признание.
- Бланка, и всё же! – решилась чуть пригасить этот самый свет своими прозаическими вопросами: -  Как же Костя?.. где ж он всё это время?.. и что теперь будет?
Но она, ласковой кошечкой прокравшись к своему… к моему любимому креслу, только взглянув как-то… И было в этом взгляде столько тихой успокоенности и трепетной радости, что её слова уже не имели никакого значения, - по крайней мере «на как же он»? и «что теперь будет?» этот её взгляд уже ответил, а вот на «где же он всё это время…» И оказалось, что уехал он тогда в Тверь к другу-портретисту, «стажировался» у него, да и не только стажировался, но и перенимал опыт «выживания» художников, - находить заказчиков. И преуспел… правда, там, в Твери, а здесь надо будет… Но это пока не печалило Бланку, ибо она была уверена: её Костенька - гениальный художник-портретист и если послушает её советов, то… Нет, не буду снова плестись за ней и за ее многообещающим «то», а…

А то пора выскрести из себя последнее - для резюме, - и для этого в последний раз нырну за Бланкой, но уже не в клетку, а в обитель Раскаявшейся и Простившего, - великие чувства! – чтобы, хотя б на минуту представить себе их задушевный разговор: вот она зажигает свечи, - любит их тихий и мигающий свет, и они у нее на полочках с сувенирами, на пианино, на книжном шкафу, - ставит на стол бутылку французского вина, привезенного из злополучной Голландии, два фужера… ну и всё остальное, что нужно для задушевной беседы. И вот уже сидят они друг против друга, у него в одной руке – бокал с вином, изумрудом переливчатым сверкающий от свечных огоньков, в другой… вернее, а другая – на изящной ручке сияющей Бланки. Ну а потом… Нет, не буду подглядывать, - а что потом? – и, отвернувшись, в одиночестве домыслю такое: наверное, возвратилась Бланка потому, что её обрусевшая душа неизлечимо заразилась нашим русским вглядыванием, всматриванием, прозреванием в явления жизни и даже вещей: а что там?.. как там?.. если - дальше, глубже?.. и для чего?.. да и зачем, наконец?.. Кстати, и впрямь: а зачем?..
И скучно ей стало бродить среди махровых цветов по вымощенным тропинкам под стрижеными деревьями… и захотелось ей вырваться из той красивой клетки, чтобы обрести…
Но что, что обрести?
… Платочком махну, но уйти не смогу
Из этой проклятой и радостной клетки.
О! Как раз и кода для моего рассказа, - строки поэта со странным псевдонимом «Положение Обязывает», только что выкраденные с лит. сайта.

*Пабло Пикассо (1881-1973) - Испанский и французский художник, скульптор, график, театральный художник, керамист и дизайнер.