EmiGrant 4

До свидания с Лизой оставалось три четверти часа. Некоторое время я размышлял: не стоит ли заехать на рынок и купить цветы, но потом отбросил эту мысль. На первом свидании это будет выглядеть по жлобски, будет выглядеть, словно я её к чему-то понуждаю.
Я осторожно выбрался с парковки, и на мое место тут же стал здоровенный джип. Пережидая светофор, в зеркало заднего обзора я видел, как из машины выбрались трое парней спортивного вида и направились в офис Проза.
«Крепкие ребята работают у Сергея Петровича», – подумал я и нажал на газ.
Я все-таки побродил по местному супермаркету со смешным слоником на вывеске в поисках приличных конфет. Конфеты – это как раз то, что нужно. Не призывно, как цветы; не откровенно, как вино; не по-домашнему, как торт. Минуя празднично раскрашенные лотки с коробками отечественных фабрик с самыми лучшими в мире конфетами (с уменьшенным процентом кофеина – для нашего здоровья и увеличенным количеством сахара – по нашей просьбе), я нашел скромную стойку заграничных товаров. Конфет имелось три вида, из знакомых – одни, Моцартхерцен. Русский перевод звучал дико – сердца Моцарта, словно великий композитор отдает свое горячее сердце на съедение сладкоежкам, а по-немецки – вполне уместно. Я взял Моцарта, надеясь, что это австрийский композитор, а не улучшенный его украинский самозванец. Потом наскоро выпил кофе в фойе магазина, бывшего кинотеатра Украина, и без пяти два припарковался на привокзальной площади.
Лизы не было. На её раскладке стояла тетка лет пятидесяти. Я вертел головой, тетка с интересом наблюдала за мной. Так прошло десять минут. «Женщины имеют свойство опаздывать, – утешал я себя, – в крайнем случае слопаю все сердца Моцарта сам». И только я это подумал, моей спины кто-то легонько коснулся. Я обернулся, передо мной стояла Лиза. Глаза её горели, щеки разрумянились. Она тяжело дышала, вероятно, запыхавшись от бега или быстрой ходьбы.
Пару минут я стоял, не в силах отвести от неё взгляд и не в состоянии вымолвить ни слова.
– Пришел! – выдохнула она, немного успокоив дыхание. В её восклицании слышалась и радость, и удивление.
– Лиза, – я ощутил малиновый вкус её имени, – здравствуй Лиза.
Сцена нашей встречи доставила большое удовольствие тетки на раскладке, тем более, что она оказалась сменщицей Лизы.
Лиза махнула ей рукой, и мы отправились на стоянку. Уже в машине – салон еще не успел остыть – я спросил:
– Куда поедим?
Лиза, видимо она размышляла над планом нашего свидания, с готовностью ответила:
– Я поведу тебя в исторический музей. Ты был в историческом музее?
Эк! Сколько раз прожил в городе, а ни разу не был в этом музее.
– Нет, не был. Если не ошибаюсь, рядом с музеем есть платная стоянка.
– Кажется есть, но я не уверена.
Стоянка имелась. Я запарковался и мы отправились культурно развиваться. За спиной у меня болтался рюкзак с бутылкой минеральной воды и Моцартом – укоренившаяся привычка всюду за собой таскать воду в заплечном мешке. На западе наверное каждый третий ходит по улицам с рюкзаком, а в наших широтах это большая редкость. Настолько большая, что соотечественники часто не могли сдержать любопытство и не проверить содержание моего рюкзака. Несколько раз я обнаруживал раскрытые карманы, хотя мог поклясться, что закрывал их перед выходом. Кроме воды и бумажных платков я ничего не носил, так что соотечественники, надеюсь, были разочарованы.
Мы бродили по пустынным, полутемным залам. Кажется, кроме нас посетителей не было. Как экспонаты молчаливые, хранители украинской истории взирали на нас с укоризной, ибо мы нарушили их тихий покой.
Лизина прохладная ладошка доверчиво покоилась в моей руке. Медленно двигаясь в вязком историческом потоке, мы переходили от реконструкции скифского поселения к казацкому снаряжению, от трофейных турецких пушек, взятых при штурме Измаила к пулеметной тачанке батьки Махно. Подолгу застывали перед экспонатами, прижавшись невзначай плечами друг к другу, и читали надписи.
Вдруг на входе послышался шум. Там возникла суета, непривычная для этих несуетных мест. Это стайка пятиклассников, предводимая строгой учительницей, прилетела приобщиться. Внимание хранителей было полностью поглощено прибывшими, и это обстоятельство дало нам возможность передохнуть.
Отечественные музеи суровы к посетителям полным отсутствием мест отдыха, словно хранители поклялись друг другу не показать посетителю свои ценности, а замучить его непрерывностью показа, чтобы в другой раз неповадно было. Этим наши музеи невыгодно отличались от западных собратьев. Ровно как, отсутствие скамеек отличает православный храм от католического. Стоя перед алтарем, долго не поразмышляешь о своем месте в этом мире, о душе, о Боге. Может в этом лежит основа нашей нетерпимости.
Мы устроились на подоконнике. Ноги гудели и было приятно ими болтать.
– У меня есть маленький сюрприз для тебя, – сказал я, доставая из рюкзака воду и Моцарта.
Лиза посмотрела на воду и конфеты.
– Который же мой сюрприз?
Я рассмеялся удачной шутке.
– Оба, Лиза.
– Спасибо, так хочется пить.
– Лиза дважды жадно отпила и набросилась на конфеты.
Да, моей подруге нужен не сладкий Моцарт, а грубый кусок мяса.
Я ошибся, полагая, что хранители все силы свои бросили на нейтрализацию пятиклассников. Видимо, был подтянут стратегический резерв. К нам стремительно приближалось существо неопределенного пола и возраста, с явно выраженными агрессивными намерениями. Будь у него шашка или штык в мозолистой руке...
– В музее пить и есть запрещается, – каркнуло существо, осадив коней возле подоконника.
– Мы уходим, – как можно миролюбивей сказал я. – Очень познавательно. Знаете ли, прониклись величием истории.
Хранитель подозрительно смотрел на меня, мучительно ища в словах скрытый смысл. Напрасно он так – скрытого смысла не было. Я спрыгнул, взял Лизу за талию и снял её с высокого подоконника. Быстро, но не суетливо упаковал воду, оставшиеся конфеты, пустые обертки сердец Моцарта, забросил рюкзак за спину и улыбнулся хранителю искренне и тепло.
– Прекрасная экспозиция. И последнее – где у вас туалет?
Хранитель оторопел от такого нахальства, но показал. И в указанном направлении мы удалились, все так же взявшись за руки.
– Теперь мой выход, – сказал я, в гардеробе помогая Лизе надеть плащ, – мы поедем ужинать.
– Хорошо, поедем ужинать, – легко согласилась моя Лиза и чарующе улыбнулась мне из зеркала.


Мы сидели за уютным столиком возле окна. Я уже бывал в этом ресторане. Да что там бывал, если честно, вот уже три недели я здесь питался относительно регулярно. Официанты меня уже узнавали. Кухня терпимая, только французское вино отдавало Крымом, так я брал местное пиво. Сегодня я не замечал ни отдельные недостатки кухни, ни излишнюю сладость бордо. Все пространство занимала Лиза.
Вечерело. За окном сгущались сумерки. Свеча горела на столе, отбрасывая от нас мрак. За этим магическим кругом неясно проступали тени окружающего мира. Казалось, мы в челне плывем по тихому озеру, куда-нибудь в призрачный Авалон. И от этого движения слегка кружилась голова.
Перебивая друг друга, мы рассказывали что-то сокровенное, что-то такое, что нельзя поведать никому другому. Легко бросали нить разговора, чтобы через минуты поднять её в самом неожиданном месте. Несравненно более важное происходило за кулисами, в том метафизическом пространстве, в каком только и происходит что-то важное. Наши души медленно и удивленно приближались друг к другу. Брались за руки, гладили друг друга, и это сближение было упоительным.
Несколько раз мы выходили танцевать, выбирая не сговариваясь медленные танцы. Лиза доверчиво прижималась ко мне, иногда прикладывала голову на плечо. Я осторожно обнимал её за талию и плечи, стараясь унять взбунтовавшееся естество. Полумрак зала милосердно скрывал вздутость штанов, простительную для юноши, но странную для такого солидного господина, за какого держала меня Лиза.
Солидный господин на самом деле был не так уж солиден. С работы меня поперли, поэтому я здесь и обитал, стараясь справиться с депрессией. Кризис делал перспективы туманными, но об этом Лизе лучше не знать.
Официант недовольно поглядывал на меня, подсчитывая в уме убытки от малости заказа.
– Хочешь кофе или мороженое?
– Хочу.
– Кофе или мороженое?
– Хочу кофе и хочу мороженое.
Лиза выбрала себе мороженное с романтическим названием «Вечерний Милан» и капучино потом. Я заказал экспрессо.
Урча и облизываясь, Лиза поглощала огромный Милан, с кусочками бананов, ананасов, другой экзотикой, с какими-то крошечными вафельками, белое, коричневое, черное. Я с удовольствием взирал на это пиршество. Хорошо быть молодым. Гормоны работают так хорошо, что все проваливается как в черную дыру. А мне уже приходится остерегаться подобных излишеств.
– Хочешь попробовать, – Лиза решила поделиться своим счастьем.
– Конечно.
Она зачерпнула длинной ложкой самое вкусное, на горку мороженого осторожно водрузила кусочек банана и дала мне. Если не привередничать, ощущался вкус солнечной Италии.
– Уууу, – восхитился я, – настоящее итальянское мороженое.
– Даже лучше, – уверенно заявила Лиза.
– Ты моя кошечка, – не удержался я от смеха. Довольно упитанная кошечка, – рассмеялась Лиза в ответ, словно хрустальные колокольчики зазвенели серебряными язычками.
– Что ты, ты стройная, как тростинка.
Я притрагивался к кофе и с наслаждением вдыхал сигаретный дым. Собственно, курить не разрешалось. Но посетителей было мало, все свои, близилось закрытие и официанты расставили на столы пепельницы, подтверждая правило об исключениях из правил.
Расплатившись, я дал официанту Грише такие чаевые, что он простил мне все сегодняшние грехи и грехи будущие.
– Не желаете ли на посошок граппу или амарето?
Это было совсем по-западному. Я вопросительно посмотрел на Лизу. Она растерялась, и счел необходимым пояснить.
– Хауз, то есть дом, в знак признательности за посещение угощает двадцатью граммами граппы или амарето.
– Амарето, – Лиза кивнула так уверенно, словно каждый день её благодарил хауз.
– Мне тоже.

– Где ты живешь? – спросил я Лизу в машине, – я отвезу тебя домой.
Мне стоило большого труда произнести это, но я обещал Лизе – никаких обязательств, и обещание это следовало выполнить. Так будет правильно – я это чувствовал. Лиза посмотрела на меня с благодарностью, как-то по-особому на меня посмотрела.
– На Красном Камне.
Ночь выдалась тихой и ясной. Светила луна, ей помогали звезды. Было холодно плечам и жарко голове. Я хотел накинуть на Лизу свой плащ, но она решительно воспротивилась, предпочитая, чтобы я грел её плечи своими руками.
Мы набрасывали, наверное, десятый круг вокруг её дома и всё не могли расстаться. Мы уже познакомились со всеми местными котами и кошками, решающие свои мартовские проблемы, а всё ходили и ходили. Мы уже условились, что завтра встретимся в парке. Будем кормить булками уток и лебедей, кататься на качелях, есть мороженое и обжигающие чебуреки, делать множество мелких необязательных вещей, которые вносят в нашу жизнь приятное разнообразие. Мы уже поговорили о луне, о звездах, а всё не могли оторваться друг от друга. Наконец Лиза сказала со вздохом:
– Мне пора. Мама будет волноваться. Я телефон отключила.
Лиза быстро поцеловала меня в губы и юркнула, пока я не опомнился, в темный зев подъезда, только каблучки застучали по ступенькам.
– Осторожно, Лиза! – испугался я, – там же темно.
В ответ прозвучал серебряный смех хрустальных колокольчиков.
Полчаса я сидел в машине, пытаясь утихомирить разошедшиеся чувства и собрать разбежавшиеся мысли.
«Уж не влюбился ли ты, старый бродяга, – спросил я себя, прислушался и ответил: – влюбился, как последний пацан».

Меня разбудил телефонный звонок. Часы показывали 8:52. Интересно, кому я понадобился в такую рань?
– Я слушаю, – мой голос звенел пионерской бодростью после утренней гимнастики.
– Я тебя не разбудил, Захар?
Это был Проз. Боже мой, я совсем забыл о его приглашении.
– Разбудил, но это не имеет значения, – и только я хотел попросить Проза перенести свидание, как он перебил меня.
– Слушай старик, изменились обстоятельства. Мне нужно срочно выехать в Киев, там нужно...
Проз запнулся.
– Порешать вопросы, – подсказал я.
– Разрулить непонятки, – хохотнул Проз, – как ты на следующей недели?
Вот так то. Не знаю, какие у Проза непонятки, но они избавили меня от неприятного объяснения.
Проз истолковал мое молчание по-своему.
– Что молчишь, Захар? Ты вроде говорил, что следующую неделю...
– Не парься, Проз, – перебил я его, – я правильно употребил этот термин?
– Смотря в каком контексте.
– Не волнуйся, Проз. У меня тоже изменились обстоятельства, и следующую неделю я буду здесь.
– Вот и ладушки, – обрадовался Серега, – предположительно, до среды я упарю киевские проблемы, в четверг разгребу местные завалы, а в пятницу милости прошу на гриль.
– Проз, я приду не один.
– Кайн тема, как говорят у вас, приводи хоть взвод. Позволь полюбопытствовать: уж не Танечка ли это.
– Нет, Проз, это другое.
– Не терпится взглянуть на это другое. Давай, Захар, созвонимся.
– Созвонимся.



Мой роман с Лизой, как удар ножа, как посвист Дива в ночи, как падение в бездну. Восемь лет милосердная судьба хранила меня от лихорадки любви, восемь долгих лет. Мои немецкие подружки были и умны, и красивы, и образованны. Они могли дать всё и не давали моему сердцу главного. И потому, расставаясь с ними, я не ощущал боль невосполнимой утраты.
Лиза взяла недельный отпуск, мы жили в постели, ни малейшего внимания не обращая на время суток. Только голод выгонял нас из сладостного ложа. Иногда это случалось ночью, и тогда мы добывали пропитание в ночных магазинах, иногда – днем, и тогда к нашим услугам были рестораны.
Первые пару дней мы прожили на покатом и не очень удобном диване лизиной квартиры, доставшейся ей от бабки. А потом переехали на большую двуспальную кровать арендованных мною меблированных апартаментов.
Лизина голова лежала на моем плече. Правой рукой она машинально ерошила мне волосы, а левая рука рисовала узоры на моей груди.
– Я тебя никому не отдам, – говорила Лиза тихим голосом.
– Интересно, кому это «никому» ты не собираешься меня отдавать.
Я находился в том сладостном пограничном состоянии, когда сон и явь так причудливо переплетаются, что трудно отличить одно от другого.
– Ну там, вьются вокруг тебя всякие шлюшки.
– Ах, Лиза, это твои фантазии. Никто вокруг меня не вьется.
Мы шли по проселочной дороге, разрезавшей ровно пополам бесконечное поле спелой желтой пшеницы. Кое-где виднелись синие блюдца озер. Над нами, от горизонта до горизонта, простиралась неестественно синие небо с ярким полуденным солнцем. Свежий ветерок трепал распущенные волосы моей любимой и, прижимая легкое платьице к телу, рисовал формы столь соблазнительные, что мир вокруг вибрировал миражами.
– Лиза! – воскликнул я, – как ты думаешь, если разбежаться, сильно-сильно оттолкнуться, можно полететь?
– Конечно, – радостно откликнулась любимая, – только надо широко-широко разбросать руки и громко-громко крикнуть: эгегей!!!
Мы разбежались, разбросали руки, огласили мир громким криком и взлетели над дорогой, над полем, над озерами...
– Ничего я не выдумываю. Ты мне трижды являлся. Первый раз в троллейбусе, когда спас от пьяного мужика.
Я поцеловал Лизу в лоб и оказался посреди озера. Лодка плавно скользила по недвижной водной глади. Лиза сидела на носу и пальцем рисовала по воде расходящуюся дорожку. На ней было надето облегающее кимоно с забавной подушечкой на спине, а лицо покрывала белая краска, отчего она немного походила на японку. Длинным веслом, прикрепленным на корме, я правил к близкому берегу. На траве, у самой воды в лотосе сидел Благородный Самурай. Тонкой кисточкой на пергаменте он изображал пейзаж: лебедей, величаво плывущих по зеркальной воде, кинжальные листья осоки и кувшинку, чья красота столь нежна и легка, что, кажется, легчайшее касанье ветерка разрушит её надмирную прелесть. Мы с почтительным любопытством смотрели через плечо, как появляется на воде лодка, а в ней двое: Лиза в узком кимоно и с бумажным веером в левой руке, и я в короткой куртке и остроконечной шляпе, завязанный под подбородком.
Закончив рисовать, он тщательно вытер кисточку белой тряпицей и протянул пергамент Лизе.
– Это вам, на память о нашей встрече.
– Мерси, – произнесла Лиза и присела в глубоком поклоне, какие приняты при дворе короля-солнца.
– Мне кажется, – вежливо заметил я, – рисунок не совсем полный.
Он попросил вернуть ему пергамент, и последней каплей туши, уже полусухой кистью, изобразил себя – сидящего в лотосе Благородного Самурая, победителя дракона и собственной тени.
– ...и в этом образе ты мне больше всего понравился.
– Ты такая фантазерка, прелесть моя.
Лиза потерлась щекой о мою щетину и поцеловала меня в нос.
– Вовсе я не фантазирую.
Я закрыл глаза и попал на ментовский бал-маскарад. Преобладали хищники собачьих и кошачьих пород, но попадались дикие свиньи, лошади и даже ослы. Бал проходил в спортивном зале с высоким потолком и множеством окон, забранных решетками. В торце зала, на подиуме находился стол, застеленный красной скатертью и высокая трибуна, как и стол, убранная кумачом. За столом президиума сидели лев и гиена, а на трибуне выступал медведь в погонах генерал-лейтенанта. Тема его доклада – «Оборотни в погонах». В связи с маскарадом тема эта выглядела очень злободневно. Впрочем, медведя никто не слушал.
По всему полю были установлены простые, видавшие виды канцелярские столы. На них стояли в большом количестве бутылки с простой надписью «Водка». На газетах лежала крупно нарезанная колбаса, селедка пряного посола и хлеб, частично порезанный, частично поломанный. Примерно восемьдесят-сто ментов-масок заполняли все пространство зала, иногда переходили от стола к столу, разговаривали, пили, ели и курили.
Наш стол стоял возле стены. Поскольку по стенам были развешаны зеркала, я имел возможность подробно рассмотреть себя. Я погладил короткую рыжую шерстку, повернул голову, любуясь красивым белым пятном под правым глазом, свесил язык и остался доволен его видом: в меру влажный, в меру красный язык здорового пса в рассвете творческих сил. За нашим столом расположились пятеро вместе со мной. Главным у нас был волк с полковничьими погонами на серых плечах. Он опрокидывал стакан за стаканом и оставался трезв как стеклышко. Я дружил с огненно-рыжей лисой, даже со спины казавшейся хитрющей. Рядом с ней стоял слегка облезший и располневший эрдельтерьер и лошадь, собственно – молодой жеребец в лейтенантских погонах.
Мы весело болтали об убийствах и убийцах, о преступлениях и общественной пользе от них. Опрокидывали в пасти граненые стаканы, ели колбасу и хлеб. Атмосфера за нашим столом была дружеская, вполне домашняя, потому что знали мы друг друга много лет. Только жеребец тряс головой, то ли от непривычной ему водки, то ли оттого, что попал на бал в первый раз и маска еще не притерлась.
От соседнего стола к нам приближался огромный кавказец-полковник, настоящий волкодав. За ним следовали двенадцать бульдогов, все как один поджатые и сильные, все как один в черных очках. Кавказец широко развел руки, наш волк шагнул к нему навстречу, и полковники обнялись, хлопая друг друга по спине когтями, лая и воя теплые слова приветствия.
– Так ты признаешь мою версию ритуального убийства, – обратилась лиса-майор к жеребцу.
Тот посмотрел на неё непонимающими глазами, снова замотал головой, громко всхрапнул, и я очнулся.
Лиза смотрела на меня.
– Спишь, Саня-соня.
– Слушай, я сейчас видел...
Лиза запечатала мой рот поцелуем, таким нежным и, одновременно, таким страстным, что все сны мгновенно вылетели из головы.
Мир раскачивался. Плавно качалась Лиза, вздрагивая и вскрикивая. Её тяжелая грудь колыхалась в такт ударам и толчкам. Она то покрывала меня, то поднималась, выгибалась дугой, исторгая из самых глубин сладостные стоны. Дважды мы погружались в океан страсти, и выныривали на его поверхность, едва дыша. Дважды, приближался третий раз.
– Милый, я устала, – взмолилась Лиза.
– Ну спи, родная, – я лег рядом и поцеловал её в левый сосок, – спи.
Поворачиваясь на бок, она благодарно улыбнулась.
– Завтра мы идем в гости.
– К кому? – сквозь сон поинтересовалась Лиза.
– К моему институтскому товарищу. Спи.
– Хорошо.
Лиза спала, доверчиво прижавшись щекой к моему плечу, а я не мог уснуть. Я вставал, курил на кухне, долго стоял у окна, бездумно смотря на голые, холодные в лунном свете деревья, на песочницу и качели детской площадки, на посеребренную луной землю. Ложился, снова вставал и снова курил. Что-то изменилось во мне за эту неделю, что-то изменилось в моей жизни.